Господа офицеры

А тут — на тебе. Стоит возок, будто его на цепь примкнули, а из него кто-то невидимый на солдат глазеет...

К чему бы это?...

А к тому!...

Трех дней не прошло, как от Лопухина их управляющий приехал да к командиру пошел: просить, чтобы тот одного из солдат своих к ним в дом отрядил, дабы тот мог дочерей Лопухина иноземным языкам — голландскому да немецкому — учить. Потому что будто бы он их зело крепко знает.

А зовут того солдата Карл Фирлефанц...

Глава 13

Мишель проснулся оттого, что кто-то щекотал ему нос, словно в шутку, забираясь туда пером или травинкой. Он даже в первое мгновение не вспомнил, где находится, вообразив себя в детстве на сенокосе, на лугу... Но потом почувствовал на своем лице чью-то теплую топочащую тяжесть и, приоткрыв глаза, увидел острую дергающуюся мордочку с растопыренной щетинкой усов, которые щекотали ему нос.

Крыса!...

Он гадливо дернулся и хотел было ударить ее, но крыса, ловко соскочив, скрылась в полумраке.

Не было сенокоса и луга — был подвал. Тот самый...

Мишель лежал на спине, на каменном, влажном от испарений полу, закутавшись в пальто. Было раннее утро, потому что можно было разглядеть серый прямоугольник зарешеченного оконца. Недалеко, в полумраке, кто-то горячо шептал:

— Надо бы, господа, броситься всем вместе, когда дверь отворится!... Нас здесь человек пятьдесят, почти все офицеры, так неужели не справимся?... Ну нельзя же так, господа, ей-богу!... Нельзя ждать, подобно агнцам божьим, покуда нас на жертвенный алтарь не сволокут! Ведь понятно, что никого из нас большевички отсюда живыми не выпустят...

— Да заткнетесь вы там, наконец!... Без вас тошно! — истерично вскрикнул кто-то.

— Нет, я решительно не понимаю вас, господа!... — уже громче, не таясь, сказал голос. — Пятьдесят офицеров, полурота, а болылевичков, смею вас уверить, — горстка... Да ежели бы мы разом...

Лязгнул засов. Дверь со скрежетом распахнулась, резанув по лицам светом. В ярко очерченном прямоугольнике проема возникла фигура караульного. Все разом вскинулись, напряглись. Кого он теперь выкликнет, чья-то очередь?...

Секунды, пока караульный молчал, вглядываясь во тьму камеры, казались часами.

— Фирфанцев!... Есть такой?... Давай, не задерживай, выходь сюды!...

Все облегченно вздохнули.

Кроме того, несчастного, коего выкликнули. Кроме Фирфанцева. Кроме — Мишеля...

Вот оно, случилось!... Дождался!...

Мишель вскочил на ноги, привычно поправил одежду и пошел к выходу, перешагивая через чьи-то тела и ноги, чувствуя устремленные на него взгляды, казалось, слыша обращенный вслед ему шепот: упокой душу раба божьего... Более всего в этот момент он боялся выказать свой страх...

— Ты, что ли, Фирфанцев? — лениво переспросил караульный. — Тогда шагай.

Бесцеремонно подтолкнул в спину.

— Руки за спину... Пшел!

Мишель завел руки за спину, крепко сцепив пальцы, чувствуя, как они предательски подрагивают.

Куда его теперь?... Неужели сразу?... Сразу к стенке?

Они поднялись по лестнице наверх, повернули в темный коридор.

— Стой!

Остановились подле двери, куда караульный сунул голову.

— Заходь...

Посторонился, встав позади.

Сердце бешено застучало.

Не та ли это самая, обитая свежим тесом комната?...

Но нет, это была другая комната, небольшая, заставленная разномастной, наспех стащенной отовсюду мебелью. В углу стояла жарко натопленная печка-буржуйка, жестяная труба от которой выходила в заложенную кирпичами форточку. В печке потрескивали дрова, труба тихо гудела.

Мишель растерянно замер на пороге.

В комнате было три стола, за которыми сидели люди в кожаных тужурках. Все они, подняв глаза от бумаг, быстро взглянули на вошедшего, тут же утратив к нему всякий интерес. Кроме одного.

— Садитесь, — показал он на стул. Шикарный, с вытертой гобеленовой обивкой и золотыми завитушками, явно из дорогого мебельного гарнитура.

Мишель присел.

Следствие было недолгим и неправым.

— ...Да поймите же, не измышлял я никаких заговоров, — возбужденно бубнил какой-то приведений ранее Мишеля офицер в углу...

— Ваша фамилия Фирфанцев?

Мишель кивнул.

— А найденное при вас оружие? — скучно вопрошал в углу следователь. — Согласно постановлению совета рабочих и солдатских депутатов вы должны были добровольно сдать его в объявленный трехсуточный срок.

— Но это никакое не оружие. Это награда за бои в Галиции...

— Вы, кажется, состояли в полиции? — поинтересовался у Мишеля следователь.

— Да, — кивнул Мишель, понимая, что раз его об этом спрашивают — значит, скрывать что-либо бесполезно.

— Верой и правдой служили царизму, отправляя наших товарищей на виселицы и в тюрьмы?...

Тот, в углу следователь, на которого невольно глядел Мишель, вытянул откуда-то револьвер с привинченной к рукояти золотой пластиной, поднес дуло к носу и несколько раз потянул ноздрями воздух.

— А чего же от него гарью пахнет?

Допрашиваемый офицер сник...

— Я не царю, я отечеству служил, — твердо сказал Мишель. — К тому же я не имею никакого отношения к преследованию ваших, как вы выразились, товарищей. Я уголовных преступников ловил — душегубов и воров...

Следователь в углу макнул перо в чернильницу и что-то быстро черкнул на листе бумаги.

— Меня что... меня расстреляют? — дрогнувшим голосом спросил офицер.

— Умеете пакостить — умейте и ответ держать, — брезгливо ответил следователь...

И никакого тебе суда, никаких заседателей с присяжными и кассационных жалоб... Скор на расправу пролетарский суд!

— Вы знаете этих людей?

Следователь передал Мишелю несколько фотографий, где среди бутафорских, сделанных из папье-маше колон и портиков на стоящих на подставках креслах сидели дамы, а подле них, облокотившись на спинки, стояли бравого вида офицеры. Одна из фотографий была снизу и почти до половины изображения заляпана бурыми пятнами. Уж не кровью ли?... А коли кровью, то, значит, она была вытащена из кармана раненого или убиенного...

Мишель не знал имен изображенных на фото людей, но сразу же узнал их — это были офицеры, которые нашли приют в его квартире. И среди них — его приятель Сашка Звягин, сфотографированный со своей женой. Мишель помнил это фото, которое тот всегда таскал с собой. Впрочем, как и многие другие побывавшие на германском фронте офицеры. Привычка, конечно, в высшей степени глупая и сентиментальная, но пред лицом смерти простительная...

Каким образом эти не предназначенные для посторонних глаз снимки оказались у следователя, догадаться было нетрудно — вряд ли бы их хозяева согласились отдать их в чужие руки добровольно. А раз так, то Мишель не желал никого узнавать, предпочтя солгать следователю, не видя в том большого греха, ибо это была ложь во спасение.

— Нет, не знаю!... А в чем, собственно, дело? — с вызовом спросил он.

— Дело в том, что в вашей квартире нами было раскрыто контрреволюционное гнездо, при ликвидации которого погибло несколько наших товарищей...

Значит, был бой. В его квартире. Интересно, жив ли Звягин?...

Бой точно был. Бой был краток — революционный патруль, который увязался за подозрительной, юркнувшей в подъезд личностью, стал обходить квартиры, в одной из которых, как оказалось, прятались белые офицеры. Сдаваться те не пожелали, открыв огонь сквозь дверь из револьверов и карабинов и положив на месте двух солдат. Патруль забросал дверь гранатами и ворвался внутрь, добивая огнем и штыками раненых офицеров. Трое, ожесточенно отстреливаясь, побежали через черный ход, где, вступив в бой с направленными туда дружинниками, смогли вырваться, выпрыгнув со второго этажа и смертельно ранив шестнадцатилетнего рабочего паренька...

Но как они могли его найти?... У кого узнать адрес Анны?... — недоумевал про себя Мишель.

Ах, ну да, конечно!... Это ведь он сам назвал его Звягину, когда уходил!