Минус Финляндия

Головин не дал ему слова для собственного оправдания.

— Вы что натворили?

— Я, товарищ генерал… — начал Коля и снова Головин его прервал:

— Подполковник Гольдберг!

— Слушаю вас, товарищ генерал, — Гольдберг водрузил себе на переносицу пенсне и посмотрел сквозь линзы на генерала так, как при старом режиме смотрел, бывало, в трактире подпивший барин на полового, принесшего несуразный счет. — Очень внимательно.

— Гольдберг! — к заметно поддатому подполковнику подскочил Гогладзе. — Я тебя!.. Как с генералом разговариваешь!

Гольдберг только прищурился на него.

— А ты вообще отвали. Чурка нерусская. Потомок грузинских князей.

— Разрешите, господин генерал? — Даян учтиво обошел генерала, с торжественным видом встал перед нетрезвыми Гольдбергом и Колей и обратился к ним почти высокопарно: — Господин подполковник, господин капитан! — торжественный тон британского майора как-то не очень вязался с опухшими от двухнедельных возлияний лицами Гольдберга и Коли, но майор деликатно не обращал внимания на их внешний вид. — По поручению правительства Его Величества Георга VI, короля Англии, Шотландии и Уэллса, имею честь сообщить вам, что вы, подполковник Гольдберг, и вы, капитан Осипов, за мужество и героизм, проявленные в борьбе с нашим общим врагом — немецким фашизмом, а также за стойкость, проявленную при отражении и ликвидации немецкого прорыва на плацдарме у правого берега Припяти, удостоены почести членства Ордена Британской империи, с вручением вам знаков ордена и жалованных грамот.

С этими словами Даян достал две сафьяновых коробочки, извлек из них по изящному серебряному крестику на пятиугольной бордовой подвеске и прикрепил их на грудь Гольдбергу и Коле. При этом он снова не подал виду, что вешает награду не на парадные мундиры, а на нестиранную гимнастерку командира штрафников и черную робу бывшего заключенного.

— Достукались! — процедил Головин награжденным. — Своих наград мало — за чужими полезли. Носите теперь свои кресты. Пусть над вами весь фронт смеется.

— Если господам членам Ордена Британской империи когда-либо будет угодно принять подданство британской короны, то таковое подданство будет предоставлено им незамедлительно, без проволочек и по первому слову, — подлил масла в огонь все тот же невозмутимый Даян.

При этих словах Головин выпучил глаза от возмущения.

— Я вам приму! Я вам такое подданство обеспечу, что ты, Осипов, будешь вспоминать свою тюремную жизнь как беззаботный дамский роман, а вы, Гольдберг, начнете завидовать вашему другу и собутыльнику.

Головин поднес палец к носу Коли, а потом внезапно ткнул им в сторону «хорьха», на котором приехал.

— Марш в машину, сукин сын! Я в Москве с тобой разбираться буду, — и когда Коля, пожав на прощание Гольдбергу руку, пошел к машине, генерал еще раз процедил ему в спину: — Крестоносец хренов!

XXV

3 октября 1943 года. Восточная Пруссия, Растенбург, штаб-квартира СС.

В детстве и юности фон Гетц, как и всякий провинциал, хотел жить в Берлине. Столичная жизнь рисовалась ему как череда театральных премьер, карнавальных ночей, полезных знакомств, необременительных любовных интрижек, обеспечивающих карьерный рост. Пребывая в военном училище, Конрад будто наяву видел себя, бодро шагающего по ступеням служебной лестницы. Вот он — лейтенант, молодой, блестящий офицер авиации, учтивый кавалер и завидный жених. Вскоре он уже обер-лейтенант, капитан, майор. Не новичок, робеющий в роскошных гостиных, спокойный, уверенный в себе и в своем завтрашнем дне, компетентный, осведомленный. К его совету прислушиваются даже генералы…

Как же цинично время! Как беззастенчиво оно превращает в уродливые карикатуры чудесные и чистые картины юношеской пылкой фантазии. Самая прекрасная и возвышенная мечта, рожденная на заре жизни, по мере продвижения к зениту становится похожей на гротеск и шарж на саму себя.

Все, абсолютно все, обстояло так, как о том мечтал фон Гетц каких-то десять — пятнадцать лет назад. Он действительно служил в Берлине и не где-нибудь, а в Генеральном штабе люфтваффе. Он не лейтенант и даже не майор, он — полковник, витые погоны которого украшают две звезды. Он — кавалер наипочетнейшего Рыцарского Железного креста с дубовыми листьями. Ему уже не первый год покровительствует лично рейхсмаршал Геринг. К его советам генералы не просто прислушиваются. Они буквально ловят каждое его слово в надежде на то, что он, приближенный к вершине военной иерархии, обмолвится хоть намеком о том, что они желали бы знать, но что им недоступно по службе.

Воплощенная мечта его юнкерской молодости… Принесла ли она ему счастье? Ни грамма! Все последние недели фон Гетц думая о том, что все, абсолютно все, о чем он мечтал, все это сбылось, но радости от этого он не испытывает никакой.

У него не было жены и тем более не было детей, которые продолжили бы славный и древний род фон Гетцев, а заводить бастардов он, истинный дворянин, считал недопустимым. У него не было даже возлюбленной, которая писала бы ему теплые письма, скучала бы по нему и радовалась каждой встрече, каждому часу, проведенному вместе. За свои полковничьи погоны фон Гетц расплатился счастьем личной жизни.

Да, он награжден высшими орденами Рейха. Но свои кресты он заработал в боях, а не на посылках при штабе. Десять лет он добивался этих почестей. Не какой-нибудь Фриц, Клаус или другой щеголь с адъютантскими аксельбантами, а он, Конрад фон Гетц, раненый вываливался из подбитого под Москвой истребителя. Он в составе Шестой армии дрался за Сталинград и попал в плен вместе с генералом Зейдлицем. Именно его командование направило в Стокгольм с важной и секретной миссией. Именно за ним, за его головой, приехали головорезы Шелленберга. В конце концов именно он, фон Гетц, даже в плену не пал духом, не капитулировал, а выждал случай, убил русского пилота, угнал его самолет и на нем перелетел к своим с важными документами. Свои награды фон Гетц заслужил смертельным риском, игрой в сумасшедшую рулетку, где ставкой была его жизнь.

Да, он служил в самом Берлине, имел служебную машину и двух порученцев, но такая жизнь не радовала его. Конрад не мог жить без неба. Второй десяток лет он летал, летал и летал. Сначала, очень давно, на бипланах, потом на русских моделях в Горьком, потом, когда в серию пошли первые «мессершмитты», он облетывал их в Испании. Фон Гетц воевал на «мессершмитте» в Польше и Франции, а перед Восточной кампанией обучал пилотов тактике воздушного боя. И вот теперь он, как рыба из воды, вытащен из кабины истребителя на штабной паркет, где яркий свет, льющийся из красивых плафонов, заменяет мягкую зеленую подсветку приборной доски. Вся его нынешняя штабная работа не доставляла ему никакой радости. Конрад был бы рад, если бы ему поручили вести в бой полк, эскадрилью, группу или звено. Он именно этому учился и только это умел делать хорошо. А в Берлине его держат на очень уважаемой и нужной, но самой унылой работе на свете.

По своей новой должности полковник фон Гетц курировал строительство истребителей и самолетов-разведчиков. Вместо того чтобы самому летать на них и учить тому же своих подчиненных, Конрад теперь ежедневно сверял сколько самолетов заложено, сколько в настоящее время проходят летные испытания, сколько по плану готовится к приемке к концу недели, месяца, квартала. Вместо того чтобы измерять результаты своей работы количеством сбитых самолетов противника, он стал оперировать количеством собранных моторов и фюзеляжей, тоннами керосина, миллионами снарядов и патронов для авиационных пушек и пулеметов, километрами ленты для их укладки.

Ему не нравилась такая жизнь и такая служба. Несколько раз Конрад подавал рапорта о переводе его на любой участок фронта, лишь бы в действующий авиаполк. Он готов был снова вернуться в Россию, охотно полетал бы над Атлантикой, даже африканская жара не казалась ему страшней уюта берлинского кабинета, но все его рапорта отводились одной-единственной резолюцией: «Нецелесообразно».