Минус Финляндия

Призыв «Все для фронта! Все для победы!» распространялся на всех советских людей. Даже на лишенных свободы. Даже на политических заключенных. Работали все. По двенадцать — четырнадцать часов в сутки. Все, весь народ ковал победу. Кто — на фронте. Кто в тылу. Кто у станка, кто в поле, кто в шарашке, кто в лагере.

Лагерь № 21 не был исключением. Здесь кроме шпионов работали все. Отчего же шпионам была такая привилегия? Да все очень просто. Их не выводили на работу из-за юридической казуистики. Кто они, эти шпионы? Какое у них правовое положение? Пленные? Нет, их поймали не на поле боя и не возле него. Их отловили в нашем тылу. Осужденные? Тоже нет! Отдай их в руки советского правосудия — любой суд, любой трибунал немедленно и неизбежно приговорил бы их к расстрелу, а по закону военного времени — к дважды расстрелу. Они не были осужденными, потому что их не судили. Они были помещены в лагерь ввиду оперативной необходимости. Так же, как и Коля Осипов. Срока заключения они не имели. Их судьба неопределенно и смутно просматривалась в таких примерно словах: «Доживем до Победы, а там посмотрим». Шпионы находились на положении скорее интернированных, чем заключенных, а интернированных офицеров не принято привлекать к физическому труду.

Их и не привлекали. Пока Коля жил в шпионском бараке, за компанию не привлекали и его. Как только его перевели к врагам народа, то стали выводить на работу наравне со всеми.

Лагерь № 21 вносил свой вклад в дело Победы, как и все остальные лагеря системы ГУЛАГ, как и весь советский народ. На все виды работ существовали нормы выработки. За невыполнение нормы срезали пайку, за перевыполнение поощряли продуктами. Как и в любом другом нормальном лагере.

Заключенные ударными темпами гнали военную продукцию — нужную, остродефицитную без всяких натяжек и преувеличений.

В лагере № 21 делались ящики для ручных гранат и мин. Сами гранаты и мины изготавливались неподалеку — в Саранске, на Механическом заводе, который после победы будет награжден орденом Отечественной войны. Этого добра фронту требовалось не просто много, а невероятное количество — миллионы тонн. Все эти миллионы тонн нужно было затарить в надежные ящики, чтобы боеприпасы не детонировали от толчков вагона или тряски в кузове, не взорвались по дороге. Ящиков, соответственно, требовалось тоже много. Просто невероятно много, чудовищно много. Вот «Дубравлаг», в том числе и двадцать первый лагерь, и занимался изготовлением этих ящиков из хвойных пород дерева.

Густых непролазных хвойных лесов было вокруг лагеря предостаточно — на десятки километров вокруг. Бригады лесорубов под конвоем каждый день выходили на делянки, валили стволы, обрубали сучья, чекеровали, и быками тащили длинные хлысты в промзону. Там многометровые хлысты складировали на биржу. Две бригады биржи распиливали стволы на баланы по шесть метров длиной и укладывали их в штабеля. Из этих штабелей на бирже вырастали целые улицы, но начальники производства все равно подгоняли: «Больше, больше, больше!» Два раза в году, осенью и весной, когда из-за распутицы нельзя было войти в лес и тем более вывозить оттуда хлысты, ряды штабелей таяли за пару недель — остановить производство было нельзя. Баланы из штабелей подавались на пилораму, где их распускали на тес. Отдельная бригада оттаскивала тесины в соседний с пилорамой лесораскройный цех. В нем тесины обрезали по шаблонам, делая заготовки будущих деталей для ящиков. Их возами перевозили в столярный цех, где четыре бригады обстругивали дощечки, подгоняли по размерам и сколачивали из них готовые ящики. Перед тем как попасть на склад для отгрузки, ящики проходили через малярный участок, на котором их красили и трафаретом наносили маркировку.

Технологическая цепочка — не самая сложная. Максимум ручного труда при минимуме механизации процесса и острой нехватке гужевой тяги.

Плохой считалась работа на малярном участке. Пусть она не тяжелая, но ядовитая краска, вдыхаемая ежедневно и ежечасно, разъедала легкие зэков-маляров.

В столярном цеху — тоже не сахар. Воз за возом прибывают детали, каждую нужно успеть обстрогать с двух сторон, подогнать по размеру и собрать из них ящик. Руки у всех в шрамах и занозах.

На раскрое — того хуже. С пилорамы подносят и подносят тес. Минута перекура — выросла стопа тесин, и уже некуда скидывать новые. С пилорамы летит бугор, матерясь и махая кулаками. У него из-за затора план горит, ему тес с пилорамы вытаскивать в лесораскройный надо, над ним тоже начальства полно.

Рамщиком работать тяжело. Надо с земли по рольгангам подавать баланы на второй этаж рамы, следить, чтобы распил получался ровный, и откидывать обзол и тес. С земли на рольганги. Балан за баланом. Торец к торцу. Вшестером на один балан. День за днем. Баланы на входе, тес на выходе. Монотонно до отупения. На пилораме работать не только тяжело, но и скучно.

Но и на бирже не веселее. Сначала распиливаем хлысты, затем сортируем баланы по диаметру, складываем в штабель или тащим к пилораме. И так — хлыст за хлыстом. Десятки кубометров в день. Для фронта, для Победы.

Но если на промзоне работа просто тяжела, то на лесоповале она изнурительна. Не для всех, правда. Бугор лесорубов, например, ни топора, ни пилы в руки никогда не брал. Они, эти руки, были у него нежные и гладкие, без единой мозоли и заусенца, будто бугор-заключенный посещает маникюршу. Чекеровщик, считай помощник бугра, тоже работенку имеет непыльную — подогнал пару быков к комлю хлыста, зачекеровал накрепко, выдернул хлыст из-под обломленных сучьев и передал быков погонщику, который возит хлысты на биржу. Если ухватка есть, то даже не вспотеешь на такой работе. У вальщиков и помощников вальщика работа, конечно, тяжелая, но у них от одного поваленного ствола до другого есть время на перекур. Ни бугор, ни конвой не подгоняют, знают, что вальщики дневную норму дадут непременно и обязательно. Тяжелее и опаснее работа обрубщиков сучьев.

По летнему времени подъем в лагере был в пять утра. Заключенные наскоро завтракали, ровно в шесть распахивались ворота рядом с вахтой, по пятеркам начинался отсчет-вывод заключенных на работу. Бригады в колонну по пять человек подходили к воротам, нарядчик отсчитывал пятерки, делал пометку в карточке, заключенные переходили неширокую пыльную дорогу и заходили в ворота промзоны. Бежать не было смысла, потому что вправо и влево от обоих ворот вдоль улицы шли заборы жилой и промышленной зон, а между заборами стояли человек шесть конвойных с ППШ.

Конвой, следивший за выводом на работу, сопровождал лесорубов на делянку, до которой было меньше километра. Небольшая часть леса была отмечена бечевкой с красными флажками, перекинутой от дерева к дереву. Диаметр круга внутри бечевки составлял примерно метров сто.

Конвой запускал заключенных в этот круг, старший читал напутственную молитву:

— Граждане осужденные! Периметр отмечен красными флажками. Выход за пределы периметра запрещен. Конвой открывает огонь без предупреждения. Перекличка каждый час.

Со стороны опушки периметр не был замкнут, и потому флажки отмечали часть леса, похожую по форме на подкову или надкусанный бублик. Заключенные заходили внутрь этой подковы, конвой распределялся по периметру, надзирая, чтобы никто из лесорубов без нужды не приближался к флажкам и уж, упаси господь, не поднырнул бы под них. Смельчака моментально скосила бы длинная очередь.

Понятие «воля» было для лесорубов-заключенных относительным. Да, они работали не за забором, но все равно за периметром. Считай, в той же зоне. Да, они могли, пусть и под конвоем, прогуляться по окрестностям Барашева, но до лагеря было рукой подать, а с делянки его было прекрасно видно.

Наскоро перекурив, зэки принимались за работу. Было организовано две бригады вальщиков. Каждая пара выбирала себе ель. Вальщики определяли желательное направление падения ствола. С этой стороны вставала пара зэков и, ритмично махая топорами, делала глубокий надруб. Когда он доходил почти до середины ствола, к другой стороне ствола подносили двуручную пилу и делали глубокий запил чуть повыше надруба. Когда запил уходил достаточно глубоко, помощники вальщика упирались в ствол ели длинными шестами, направляя ее на нужное место. В определенный момент слышался громкий треск, верхушка ели дергалась и сначала медленно, а потом все быстрее начинала клониться к земле. Это был самый ответственный момент. Нерасторопного человека могло зашибить насмерть подпрыгнувшим комлем. Надо было успеть вовремя отскочить. Не рано, не поздно, а именно вовремя. Если вальщики бросят пилу слишком рано, то помощники себе пупы надорвут, ломая ель. Она упадет не совсем туда, куда ей предназначено. Если пильщики замешкаются со своей пилой, то одного, а то и обоих ударит в грудь и подкинет метра на три комель, пружинящий при падения ели. То же и про помощников. Если они отпустят шесты слишком рано, то ель может начать поворачиваться вокруг своей оси и вывернуться не в ту сторону. Ее потом несподручно будет вытаскивать. А если они возьмутся провожать ствол до самой земли, то их догонит все тот же комель. Сноровка нужна, чтобы лес валить.