Страница 95 из 96
Он лукавил с собою и знал это. Но теперь Вадим явственно, хотя и с немалым страхом ощущал в собственной душе маленький и покуда еще холодный кристалл истинного чувства. Этот холод, эта детская чистота, наивная, беспомощная и, наверное, бессильная, тем не менее встряхнули его душу, взнуздали ее, заставляя отныне держаться, прямо, стойко, уверенно. Отныне Вадим был в чем-то бесконечно прав; он чувствовал гигантские, космические масштабы этой правоты, и от этого было холодно и легко. Наверное, с таким вот чувством идут на казнь — с гордо поднятой головой, чувствуя, как разверзаются перед тобой врата той самой бесконечности, к постижению которой ты так и не приблизился.
Раз за разом он возвращался в ту случайную и роковую точку жизни, что звездочкой осветила ее шесть дней назад. Тогда Вадим был абсолютно уверен в своей любви к Анне. Пройдя целых пять странных, страшных, нелепых и грустных приключений, он уверенно, без малейшей тени сомнения, хранил это чувство. И теперь уже неважно было, что было ему поддержкой: здравый смысл, нежелание идти в чужом поводу, обычное для нормального мужчины чувство долга и ответственности, верность, наконец, и Анне, и себе?
И вдруг он сломался, раскололся в одночасье на мельчайшие частички, которые, радостно повинуясь могущественнейшему, всесильному закону чувств, немедленно сложились опять. Но теперь уже совсем иначе, создав иной узор судьбы, другие линии и пути. И самое удивительное, что Вадим ничего не мог с этим поделать, как если бы пытался дышать под водой: при малейшей попытке думать и дышать иначе, чем теперь, наступали удушье и страх. А затем — безудержное, всепоглощающее желание вырваться из чуждой, иной глубины к обретенному берегу. Только он теперь сулил ему жизнь и дыхание.
И поэтому в душе Вадима наряду со смятением и тревогой от предстоящего объяснения с Анной цвели спокойствие и тихая радость от ощущения истины и себя, принявшего ее как зарок, как обет, как воздух. Вадим не чувствовал, что чем-то жертвует теперь. Он шел под ветвями деревьев, нагруженных пушистым снегом, не замечая над собой неба, а под ногами — камня тротуаров. И впереди уже открывалась та самая улица, и где-то дальше вырастал за иными крышами, стенами и окнами тот самый дом. Ее дом.
Вадим вошел во двор и остановился.
Старые качели с опорами в виде небывало стройных, поджарых пингвинов безвольно повисли, скрыв под снежными белилами ржавчину и гнутые шурупы креплений. Деревянный кораблик распластался плоской рыбой в опалубках бортов, как на широкой селедочнице. Рядом примостилась невысокая горка с хищно сверкающим желобом для скатывания в круглое ледяное озерцо. Желоб был отполирован до блеска бесчисленными руками и пластмассовыми ледянками. Обломки санок были разбросаны вокруг как остатки кораблекрушения или бесполезные военные трофеи после жаркого боя. И в центре этого маленького дворового мирка стоял Вадим и смотрел на ее окна.
Он понимал, что проще и легче всего было бы, конечно, не прийти вовсе.
Может, это было даже честнее.
Но — неправильно.
Это было ложно и никоим образом не совпадало с ним нынешним.
И Вадим стоял и смотрел на ее окна, зная заранее все, что будет дальше. Дело только за временем. И если она не выйдет сейчас, он придет позже. Потому что у него, если честно, пока не было душевных сил подняться по этим последним ступеням, которые уготовило ему испытание Бесконечностью. Поскольку чувство правоты и силы — отнюдь не одно и то же.
Он попытался представить, как все произойдет, и ему это почти удалось: перед глазами медленно поползла белая кинолента двора и разноцветные пятна. Вадим закрыл глаза, и резкость, чуткость внутреннего взора усилилась.
Спустя какое-то время — течения минут он не ощущал — Вадим представил, как в знакомом окне должна дрогнуть занавеска. А затем откроется дверь подъезда, и к нему, на белый ковер утреннего двора выйдет она.
Вадим видел эту сцену почти наяву.
Нездешним и странным повеяло от облика девушки молодому человеку прямо в лицо. Точно космическим холодом потянуло — оцепенелой стужей полюса неузнавания, нечувствительности, отрешенности Его от Нее. За эти шесть дней что-то неуловимое гибельно коснулось обоих, разделив трагически несовпадающими границами; подобно линиям орбит крохотных планет, в кои-то веки пришедших к противостоянию, в котором еще не было знака «против», но уже не было и понятия «за».
Она остановилась, глядя на него испытующе, с опаской. А на него вдруг налетел ветер, мешая вздохнуть, поднять глаза, окликнуть. Но зато ветер был не властен над нею.
— Ты можешь даже ничего не говорить, — сказала она, пристально глядя на него. — Я все знаю.
У него чуть было не вырвалось — откуда? Но его выручил новый порыв налетевшего ветра — тот, оказывается, мог быть и союзником.
— Хочешь что-нибудь спросить? — произнесла она тоном Снежной королевы, строго глядящей на несмышленыша Кая, ненароком сложившего узор совсем не из тех слов, которые от него требовались. «И посему подлежащего изгнанию», — сам себе ответил Вадим и зябко поежился.
— Да, хочу, — сказал он. И ветер отпустил — разом сник, отошел как обиженный старый приятель по детским играм в поисках новых забав.
— Изволь, — произнесла она, чуть шевельнув губами.
— Почему я не знал с самого начала, что все это — не настоящее? — тихо спросил молодой человек. — Как мог я знать, что прохожу проверку? И можно ли так проверять чувства?
— Разве ты не понял? Все это случилось с тобой по-настоящему… — ответила Анна.
У нее был величавый, прямо-таки царственный вид, и снег, присыпавший ей волосы, серебрил их, свивая в удивительные локоны, точно изваянные из благородных металлов. В небесах зарождалась метель, и ветер усиливался, задувал под карнизами, засыпал крыши, пробуя голос и крепость невидимых крыльев.
— Сейчас — наверное, — пожал плечами Вадим. — А тогда — посуди сама: что я мог знать о себе?
— Только то, что ты живешь собственной жизнью, — пояснила Анна. — И, наверное, это могла быть всякий раз твоя единственная, истинная жизнь, если бы не сбывалось твое обещание. Данное мне по доброй воле.
— Пожалуй, что и так, — согласился Вадим. — Вот только сбывалось оно не всегда с моим участием. Я должен был бороться, страдать, решать что-то, наконец; а в итоге поступал буднично и где-то — даже расчетливо. В том, что это путешествие всякий раз продолжалось, моя заслуга не так уж велика; просто так предпочитали складываться сами обстоятельства — одно к другому. А я только и делал, что плыл по воле волн.
— Но ведь и саму жизнь, если следовать твоим словам, можно разложить на длинную цепь обстоятельств, — девушка покачала головой, отбросив с лица застывшие посеребренные кудри. Это было красиво, и Вадим залюбовался ею, не в силах отвести глаз.
— А все обстоятельства, сколь бы случайными они ни казались, при большом желании можно представить и в виде логической цепочки, — улыбнулась она. — Помнишь: в этом мире случайности нет?
— Каждый шаг оставляет след, — продолжил Вадим, но тут же умолк и с сомнением посмотрел на девушку.
— Конечно, — кивнула Анна. — Просто свои приключения ты стараешься оценить и расценить с точки зрения разума. Но разве в погоню за умом всякий раз отправляла тебя судьба?
— От чувства до ума — короткая дорожка, — заметил молодой человек.
— Если только умеешь уверенно перешагивать чувства, — возразила девушка. — И некоторым такая способность свойственна чуть ли не от рождения.
— Да, у меня такое ощущение, что я должен был обучаться этому искусству все последние дни. А с учетом того, что день в этих… снах ли, мирах, уж и не знаю, как их назвать… может длиться целую вечность… И в итоге…
— Итога нет, — покачала она головой. — Ты шел на ощупь, не зная, что тебя ждет за очередным поворотом. Даже удивительно, что ты продержался целых три дня.
— Как — три? — озадаченно проговорил Вадим. — Ведь было шесть!
Анна стояла уже перед ним — невероятно близко. Как и когда это произошло, Вадим не успел уследить. «Вот ведь волшебница», — подумал он озадаченно. Она издала тихое восклицание.