Страница 70 из 96
Вадим видел в витринах киосков старые, давно не существующие газеты и журналы, и на самих киосках висели старые, несуществующие вывески. Над старым костелом, что вырастал за поворотом, справа от моста, висели неподвижные как вечность серые тучи. А внизу, во дворике, шныряли серые вороны, мрачно поглядывая на женщин в черных платках, сидящих здесь на скамейках в любой час, любую погоду и время года.
Мороженщицы стояли возле колесных лотков с нарисованными на них разноцветными шариками в старомодных металлических креманках. Они продавали извечное шоколадное мороженое и эскимо, похожее на перевернутые стаканы с фанерными палочками, изредка разнообразя свой заледенелый ассортимент «кремом-брюле», который каждая из них выговаривала на свой собственный, причудливый лад. Имя этому городу было «Неизменность», и на таких улицах, наверное, очень приятно гулять под старость и не только, с легкостью забираясь в глубь одичавших парков и скверов, выходы из которых вели на совсем другие улицы, в другие кварталы и подступавшие к самим дальним микрорайонам густые и чистые леса.
Неясно было только, как возможно попасть сюда, в такой город, из размалеванного пластикового балагана Той-сити. И прямо — с его танцплощадки, на которой запрещали танцевать в…
СТОП!!!
Здесь и была разгадка. Это Вадим чувствовал с самых первых минут, когда деревья, улицы и мосты бросились ему в глаза и побежали стремительной панорамой, как при ускоренной съемке. Он знал этот город. Здесь когда-то он прожил свой самый трудный, мучительный и прекрасный год.
— А почему этот год — Новый? — произнес он, силясь удержать неуловимое, постоянно скользящее над его памятью острое и тонкое воспоминание. Чтобы окончательно вспомнить день и час, когда он вот так же стоял на улице таких высоких фонарей, стремительно убегающих вдаль, и цветущих каштановых свечей, вспыхнувших вдруг поутру среди зеленых разлапистых листьев. — Весна же!
— Ну, как ты не понимаешь! — возразила она. — Теперь у нас с тобой все будет сначала. Совсем по-новому. Счастливый год в Этом Городе! Помнишь?!
— Что ты говоришь? — он обернулся к ней и ошеломленно прошептал. — Разве ты не понимаешь, что всего этого теперь не может быть? Тебя, меня, этой улицы, этого города, наконец?
— Почему? — просто и наивно спросила она. — Вот я, вот — ты. Хочешь, я протяну руку и зачерпну воды из лужи? Она тоже настоящая, чудак человек! Хочешь?
И Нина весело рассмеялась и подбежала к лужице. Не говоря ни слова, она опустилась на колени, нимало не заботясь о чистоте рук и коленей. Затем протянула руку и осторожно, чтобы не замутить памяти о последнем пролившемся дожде, коснулась поверхности. Но в то же мгновение отдернула ладонь, точно ужаленная, закричала от ужаса и вскочила на ноги.
— Что, что случилось? — в беспокойстве окрикнул ее Вадим.
Нина, не говоря ни слова, в страхе протягивала руку к воде.
— Там… — сдавленно выговорила она. — Смотрит… на меня…
Он подошел и взял ее за руку.
Со дна лужицы на Вадима смотрела кукла в розовом платье. Все было, как и давеча, только лицом кукла теперь как две капли воды походила на Нину. Точно куклу делали с нее. Она смотрела широко раскрытыми глазами. Молодые люди, завороженные странным, почти мистическим зрелищем, не могли оторвать от него глаз.
А потом Нина неожиданно бросилась в воду, расплескивая лужу ногами, и принялась ожесточенно топтать и давить каблуком розовую куклу. При этом она все время норовила попасть ей в лицо, изломать, расплющить и, в конце концов, уничтожить.
— Гадина! Гадина! — в слезах кричала она, и мутные брызги летели у нее из-под ног.
Куклы уже не было видно в грязи, взбаламученной со дна, а Нина все еще била ее, топтала, размазывая слезы по лицу кулачком, точно позабыв не только о стоящем рядом озадаченном Вадиме, но и вообще обо всем на свете. Наконец молодой человек силой вытащил ее из воды, несколько раз встряхнул, приводя в чувство, и горячо зашептал прямо в лицо девушки:
— Ты что, Нина?! Какая муха тебя укусила?
Но Нина только мотала головой, безвольно и исступленно, точно и сама теперь была этой куклой — с пустыми бессмысленными глазами, в которых медленно угасали злоба и ненависть, уступая место отчаянию и тоске. А в голове Вадима вновь тревожно вспыхнули и покачивались разноцветными фонариками странно знакомые и почти уже совсем понятные в своей горечи и безнадеге слова:
«ТАНЦЕВАТЬ В ИСКАЖЕННОМ ВИДЕ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ!»
«Если ты проверяешь на прочность действительность, тем самым неизбежно делаешь это и с собой. Опасные танцы…» — подумал он.
А потом все опять закончилось и плавно перелистнулось, словно началась новая страница или завершился предыдущий куплет. Кто-то показывает мне картинки, решил Вадим, и горько посмеивается над моим непониманием их сюжетов. А, может, просто невидимые музыканты оставили тему и взялись за импровизации?
Вокруг, куда ни кинь взгляд, лежали серые заледенелые снега. Промозглый утренний ветер выдувал огромный ноздреватый сугроб посреди старого двора, окаймленного высокими, но уже изрядно покосившимися домами частного сектора. Вадим поднял голову и сразу же увидел знакомую лестницу: деревянные ступени, шаткие перила, круто забиравшие вверх, высокая трехцветная дверь и рядом — занавешенное оконце с неизменным цветком, выглядывавшим из-за края древнего пожелтевшего тюля.
Ступенька чуть слышно, электрически задрожала под ногой, и молодой человек замер на мгновение, прислушиваясь к собственным ощущениям. Это не было страхом падения, неловкого, глупого, но вполне уместного на прогнившей деревянной лестнице, по которой, наверное, ходят теперь все больше кошки и птицы. Вадим смущенно улыбнулся и покачал головой. Улыбка, однако же, сослужила ему плохую службу.
На стук ответили довольно быстро. Пожилая женщина, заспанная и нечесаная, открыла ему покосившуюся, обитую древним коричневым дерматином дверь. Она некоторое время подозрительно вглядывалась в улыбающееся лицо незнакомого человека, что заявился к ней в дом ни свет ни заря. А ведь все нормальные люди покуда еще чинно отсыпаются в преддверии бурных возлияний новогодней ночи.
— С Новым годом! С наступающим то есть, — совсем нескладно сказал он, поспешно стирая с лица отсвет памяти. По всему видать, в этом дворе не принято улыбаться незнакомым людям, как, наверное, и многое другое. За спиной раннего гостя, внизу, на бельевой веревке тихо постукивали чьи-то мерзлые штаны, а неподалеку, за углом, позванивая и скрипя, выходил на поворот невыспавшийся ранний трамвай.
Город спал, и этот дом не был исключением. Правда, он перестал быть исключением из правил жизни Вадима уже много лет, и стоило ли приходить сюда стылым морозным утром, обнаруживая в душе смущение, смятение или, быть может, скрытый страх?..
— Взаимно, — скептически поджала губы женщина.
Халат, всклокоченные волосы, недобрый шестой десяток в равнодушных глазах… Он ее не помнил. Значит, живет тут недавно. Что ж, восемь лет — много для человека, но слишком малый срок для прошлого.
Хозяйка ждала.
— Извините, ради бога, что приходится беспокоить вас в такой ранний час, — сказал он как можно благожелательнее. — Я проездом в этом городе, а в вашем доме когда-то жил.
— Бывает, — пробурчала женщина и в нетерпении переступила с ноги на ногу. — А кто нужен-то?
— Да, пожалуй, что уже и никто, — вновь как-то совсем уж по-дурацки улыбнулся он, но ничего не смог с собой поделать — магия дома уже действовала на него, будоражила душу, презрительно улыбалась в ответ. — Если не возражаете, я бы хотел подняться на верхний этаж, посмотреть, как там сейчас. Воспоминания молодости, знаете ли. Конечно, если там никто не живет.
«И я в этом уверен», — почему-то подумалось ему.
И по тому, как она замешкалась и оценивающе оглядела его пальто, заснеженную шляпу, ботинки, он почувствовал, прочитал подозрительную мысль и с легким сердцем вынул бумажник.