Квинт Лициний

— Тут помню, тут не помню? — откликнулась паролем Света.

Ага, значит, вышел фильм. Тем легче, концепция посттравматической амнезии в массы внедрена.

— Знаешь, странное ощущение. Как будто память на кусочки разбилась, разлетелась, и сейчас складывается постепенно обратно. Большинство уже встало на место, а некоторые ещё нет. Надеюсь, что этот пазл соберется, пока я отлеживаюсь, но некоторые вещи сейчас действительно не помню.

— Пазл?

Чёрт, это слово не в ходу сейчас, внимательней, Андрюха, внимательней…

— На западе так называют головоломку, когда картинку режут на фрагменты, мешают, а потом их надо собрать в правильном порядке. Короче, какую книгу тебе обещал принести — я действительно не помню, — улыбаюсь в трубку.

— Ты мне «Пером и шпагой» обещал.

— Ага, запомнил. Сейчас поговорим, найду и в портфель положу. Так… А какие темы по инглишу надо учить?

— …Знаешь, — задумчиво отзывается трубка, — я сегодня, так и быть, не поеду, но завтра после школы точно зайду, что-то ты совсем плох стал. И лучше бы тебе всё самому вспомнить до этого момента!

— Ой, уже боюсь, — заулыбался я, — ты ж на раненного руку-то не поднимешь? Ладно, договорились, буду стараться. Давай, Зорька, теперь ты спокойно попьёшь чай без телефонной трубки у уха, а я полежу.

— Как ты опять меня назвал!? — взвивается она на том конце, словно укушенная оводом.

— А что, Зорька — это очень красивое имя, мне нравится.

— Так коров зовут! Ты хочешь сказать, что мне идёт коровье имя!? Может, ты у меня ещё что-нибудь общее с ними видишь?!

— Всё-всё, — я стремительно капитулирую, — пожалей больного в голову. Ну, извини, пожалуйста. Я действительно не хотел тебя обидеть. А имя действительно красивое.

Трубка немного помолчала, потом неуверенно переспросила:

— Ты это что, у меня прощение сейчас попросил?

— Ну да, почему нет, раз тебя обидел…

Ещё немного помолчав, Света с чувством выдыхает:

— Ты запомнил, об какую плитку ударился? Пометь, её, пожалуйста, прямо сейчас, пока не забыл — она волшебная, иначе потом придётся искать методом проб и ошибок. А голова у тебя только одна.

Из прихожей донеслись звуки открывающегося замка. Я, приглушив голос, доложил:

— Мама пришла. Давай, до завтра, удачи в школе на контрах, ни пуха не пера.

— К чёрту, тьфу, тьфу, тьфу. Выздоравливай быстрее.

Аккуратно кладу трубку на телефон, телефон задвигаю под кровать, и шмыгаю под одеяло. На пороге возникла мама с сумкой в руке.

— Повезло, на обратном пути заскочила в гастроном, а там сосиски как раз выкинули, успела ухватить два килограмма, пока очередь не набежала, — похвасталась она успехами. — А что телефон в комнате, кто звонил?

— Света.

— Вот неугомонная, — мама неодобрительно насупилась. — Ты ей сказал, что болен?

— Угу, сказал. Завтра придёт после школы.

— Зачем это еще?

— Причёску новую показать. Успокойся, успокойся, я пошутил. Темы по инглишу сверим к субботе.

Мама, удовлетворившись этой версией, направилась на кухню, а я взялся за фотоальбом. Минут за десять, морща лоб и пыхтя, вспомнил имена и клички для двух третей класса, но человек пять смог восстановил только по фамилиям, и то не до конца уверено. По окончанию этого года из двух классов сделают один, остальных разгонят по обычным школам и училищам. Вот ушедших после восьмого я помню, за редким исключением, плохо.

Раздался звонок во входную дверь, в прихожей что-то забормотали. Судя по всему, подоспела медицинская помощь. Быстро, мама минут тридцать как оставила заявку.

«Значит», — напомнил я себе, — «надо получить справку как минимум на три дня».

Дверь в комнату открылась, и на пороге появилась блондинистая девчонка в отглаженном белом халате поверх тёмно-синего вязаного платья. На шее фонендоскоп, в руке — сумка, на симпатичном лице — строгое выраженье. Лет двадцать пять, прикинул я, года два после меда.

«Не окольцована», — на автомате завершил анализ мозг.

«Господи, ну какая мне сейчас разница»? — поразился я вывертам подсознания.

— Ну, что случилось? — спросила она, усаживаясь на край кровати рядом со мной и участливо разглядывая шишку. До меня докатился наивный аромат простеньких духов, вызвав неожиданное сердцебиение и лёгкий румянец на щёках.

— Я на кухне готовила, вдруг слышу в ванной глухой удар и как тело упало, — взволновано начала мама, размахивая руками. — Я туда, а дверь закрыта изнутри. Дёргаю, кричу «Андрей!» — и ничего… Я…

— Мне протокол составлять не надо. Я не милиционер, меня другое интересует, — улыбаясь, врачиха остановила мамин монолог. Затем наклонилась ко мне и положила руку на лоб. Халат немного распахивается, и на фоне окна совсем недалеко от моего лица прорисовалась обтянутая платьем симпатичная окружность.

О, чёрт! Я этого не заказывал! Этот организм меня достал, не было ж в этом возрасте у меня эрекции на взрослых тёть, я это точно помню!

«Ну, всё», — заметалась мысль, — «сейчас, значит, она выяснит анамнез, спросит, что беспокоит и захочет постучать по коленям для определения асимметрии коленных рефлексов», — я испугано скосил глаза на рукоятку молоточка, торчащую из правого кармана врачебного халата. — «Попросит, значит, сесть и закинуть ногу за ногу… И что я ей скажу, и что скажет мама»?!

Тихонько сгибаю ноги в коленях, складываю кисти в замок на животе, и, пока мама в красках и с выражением рассказывает мои паспортные данные, пробую сделать несколько ме-е-е-едленных глубоких вдоха. Помогло не очень. Я прислушиваюсь — совсем даже не помогло. Организм имеет свою собственную точку зрения на то, чем надлежит сейчас заняться, и менять её не собирается.

«Это конец, подумал Штирлиц».

Услужливое воображение подхватило и творчески развило тему, переодев докториху в затянутый портупеей эсесовский мундир. Получилось премило. Особенно, если эти светлые волосы распустить. Или нет, наоборот, заплести в косу и закрутить вокруг головы… Эрекция усилилась, хотя я только что был убежден, что дальше уже некуда. Ошибся, резервы молодости неисчерпаемы. Щёки начали пылать.

— Мам, ты бы чаю пока приготовила девушке, — начинаю я звенящим от волнения голосом, — а я и сам всё расскажу.

— Ой, и правда, я сейчас… — мама быстро направляется на кухню. Минут пять у меня есть, пока чай заварит, пока бутерброды нарежет.

— Вылезал из душа, запнулся о бортик ванной, упал, ударился головой об стенку, потерял сознание секунд на двадцать, наверное. Когда очнулся — два раза вырвало. Сейчас слабость и потливость. Тошнота постепенно уменьшается. Если хожу или сижу — немного начинает болеть и кружиться голова. В покое голова уже не болит и не кружится. Доклад окончен.

— С вами всё понятно, больной, — тянет она задумчиво, наклоняясь ещё ближе и внимательно вглядываясь сначала в один мой зрачок, потом в другой.

Анизокорию проверяет. Мда, а у неё глаза синие-синие, в обрамлении чёрных ресниц… И ямочка на левой щеке, когда улыбается.

Ладонь докторши опустилась на рукоятку молоточка, и я затосковал.

— Ну-ка, смотри сюда, — ласково говорит она и ловко рисует им надо мной крест. Я послушно подвигал глазами.

— Угу, так… — пристукнула молоточком по подбородку, затем решительно встала, повернулась ко мне лицом и дружелюбно приказала, — садись, ногу на ногу закинь.

Я мотаю головой и сильнее сгибаю ноги.

— Что такое, боишься, что голова закружится?

— Я вас стесняюсь, — пунцовея, делаю я первый заход.

— Ой, да брось, я же доктор, нас стесняться не надо, — почти убедительно воркует она, при этом лицо выражает мысль «да и что я там не видела…». — Ты что, без трусов лежишь?

— В трусах. Но они не сильно помогут.

Теперь надо уверенно посмотреть ей в глаза и чуть нагловато улыбнуться, только не переиграть. Зафиксировав взгляд, указываю глазами вниз, разгибаю колени и развожу кисти в сторону. Взгляд врачихи вильнул на это движение и задержался на выразительно взбугрившемся одеяле.