Страница 3 из 4
— Что, работа оказалась слишком трудной?
— Я бы так не сказал, сэр. Дело, скорее, в том, что художественные натуры а наши мастера, сэр, все до единого подлинные художники, в широком смысле этого слова, склонны испытывать странные и не вполне объяснимые симпатии или антипатии, чему данный случай может служить примером. Несколько раз я приходил взглянуть, как продвигается дело и видел, что работа ему явно не по душе, хотя причина такой неприязни к этому весьма изысканному узору так и осталась для меня непонятной. По-видимому, — тут Каттел взглянул Дентону прямо в глаза, — этот человек почувствовал в узоре что-то зловещее.
— Правда? Он так и сказал? Я так ничего подобного в нем не вижу.
— Я тоже, сэр. «Послушай, Гатвик, — сказал я ему, можешь ты толком объяснить, в чем причина твоего нелепого, иначе это и не назовешь, предубеждения?» Но нет, никаких внятных объяснений не последовало и мне оставалось лишь как сейчас пожать плечами и cui bono.[1] Но с этим ничего поделать нельзя, так что обсудим лучше ход исполнения заказа.
Приведение в полное соответствие с подлинником всех цветовых оттенков фона, каймы и узлов на лентах оказалось самой продолжительной частью работы, потребовавшей изготовления ряда пробных образцов и неоднократной доставки оригинала в мастерскую для дополнительной сверки. А поскольку конец августа и начало сентября Дентоны провели вдали от своего имения, то, с учетом всех этих задержек, количество ткани, достаточное на шторы для четырех спален было изготовлено лишь к октябрю.
На праздник Симона и Иуды тетушка с племянником после кратковременной отлучки вернулись в имение и, найдя все готовым, были весьма удовлетворены результатом. Новые шторы выглядели великолепно и гармонировали со всей остальной обстановкой. Одеваясь к обеду в задрапированной новой тканью комнате, Дентон в очередной раз поздравил себя с со счастливой забывчивостью, которая сначала помешала ему выполнить тетушкино поручение, но зато потом даровала возможность исправить эту оплошность. Рисунок, так он высказался за обедом, был и успокаивающе неброским и отнюдь не скучным. Тетушка в спальне которой, к слову, новых штор не имелось, всецело с ним согласилась.
На следующее утро за завтраком он снова выразил удовлетворение, но на сей раз более сдержанно, и добавил:
— Об одном я, пожалуй, даже сожалею: зря мы распорядились соединить наверху вертикальные линии. Пожалуй, стоило оставить все как на лоскутке.
— А? — не поняла тетушка.
— Дело в том, что они не давали мне читать в постели: все время притягивали мой взгляд. То и дело я ловил себя на том, что смотрю на них. Создавалось впечатление, будто кто-то выглядывает из складок штор то в одном, то в другом месте, и мне кажется, все это из-за соединяющихся вверху линий. Ну а так все было хорошо, не считая ветра.
— А мне ночь показалась совершенно спокойной.
— Ну не знаю: возможно ветер дул только с моей стороны
дома,
В тот вечер в гости к Джеймсу Дейтону приехал его приятель, холостой джентльмен, которому на ночь отвели спальню на том же этаже, где находилась хозяйская, но в конце длинного, перегороженного, во избежание шума и сквозняков, обитой красным сукном дверью коридора.
Тетушка отправилась спать первой, мужчины разошлись по комнатам после одиннадцати. Джеймс Дентон, не чувствуя желания спать, сел в кресло, взялся за книгу, да так незаметно и задремал. Проснувшись, он первым делом подумал, что забыл захватить с собой обычно ночевавшего в его комнате коричневого спаниэля, но свесив случайно руку с подлокотника, почувствовал прикосновение шерсти и, потянувшись, погладил нечто округлое и мохнатое. Отсутствие ответного движения побудило его взглянуть в ту сторону, и навстречу ему поднялось нечто странное. Как он вспоминал позднее, с виду неизвестное существо более всего походило на крадущегося по полу на четвереньках человека со смутно различимой фигурой и лицом оно оказалось всего в нескольких дюймах от лица Дентона, — черты которого были полностью скрыты под волосами. От неведомой твари исходило столь явное ощущение угрозы, что хозяин спальни вскочил с кресла и, слыша словно со стороны собственные испуганные возгласы, пустился наутек. То был, безусловно, благоразумный поступок, однако налетев на перегораживавшую коридор дверь, Дентон, позабыв со страху, в какую сторону она открывается, принялся томиться в нее изо всех сил. Дверь не подавалась, а между тем он почувствовал, как кто-то прикасается сначала легонько, а потом уже пытается схватить его сзади. С каждым мгновением хватка становилась сильнее, словно рука (если не нечто худшее) делалась все более материальной под воздействием усугубляющейся ярости преследователя. Но в самый отчаянный миг он все же сумел распахнуть дверь тут же захлопнул ее за собой и влетел в комнату друга. Вот, пожалуй, и все, что нам следует знать относительно этого эпизода.
Может показаться любопытным, что за все время, истекшее с момента приобретения дневника Пойнтера, Джеймс не искал каких-либо объяснений факту наличия в нем пришпиленного к странице клочка материи. Правда, дневник он прочел от корки до корки, но не встретив даже упоминания об этой ткани, на том и успокоился. Однако уезжая из Рэнкома, может быть, навсегда (после пережитого ужаса, который я попытался облечь в слова, желание уехать представляется вполне естественным), он захватил дневник с собой и, остановившись на побережье, скрупулезно исследовал ту часть подшивки, где был найден лоскуток. Его подозрения подтвердились: два или три листа бумаги оказались склеившимися, но на просвет было видно, что с обратной стороны они исписаны. Клей рассохся от времени, гак что разлепить их удалось без труда. Найденная внутри, помеченная 1707 годом запись имела непосредственное отношение к узору на ткани. Привожу ее ниже:
Сегодня старый мистер Касбери из Эркингтона немало рассказывал о молодом сэре Эверарде Карлетте, которого помнил еще студентом Университетского колледжа и считал в ту пору родственником главы колледжа, доктора Артура Карлетта. Сей Карлетт был весьма привлекательным молодым человеком, но распутным безбожником и большим шалопутом, как называли тогда пьяных гуляк. В разное время его сумасбродные выходки навлекали на него осуждение, и он, несомненно, был бы изгнан из колледжа за непотребство и дебоши, свои подозрения относительно каковых мистер Касбери оставил при себе. Так вот, этот красавчик Эверард не носил парика, обходясь собственными, чрезвычайно густыми и пышными волосами, за которые вкупе с развратным нравом был прозван Авессаломом. Порой он сам говорил, что, наверное, укоротил дни старого Давида, имея в виду достойного кавалера сэра Иова Карлетта, своего отца.
Мистер Касбери не запомнил точную дату кончины вышеупомянутого сэра Эверарда, но она воспоследовала либо в 1692, либо в 1693 году. После (здесь я опускаю несколько строк, описывающих его не вызывающие восхищения выходки и привычки) в сентябре сей джентльмен скоропостижно скончался, каковая весть удивила мистера Касбери, накануне вечера видевшего его в добром здравии и навеселе. Сэра Карлетта нашли в городской сточной канаве, причем, как говорят, с содранным скальпом. Поскольку покойный был человеком знатным, но нем звонили почти со всех оксфордских колоколен, а на следующий день его погребли на кладбище церкви Св. Петра. Однако рассказывали, что когда два года спустя наследник покойного решил перевезти тело в свое поместье, гроб по несчастливой случайности упал, разломился и оказался набитым волосами. История кажется совершенно неправдоподобной, но по-моему подобные прецеденты встречаются в таких исследованиях, как «История Стаффордшира» доктора Пиота.
Мистеру Касбери достались несколько штор из комнат покойного, рисунок для которых, по слухам, тот заказал, дав художнику в качестве образца собственный локон. Прикрепленный здесь лоскуток от одной из тех штор подарен мне мистером Касбери, сказавшим, что, по его мнению, в узоре есть что-то особенное.
Но что именно, он так и не установил, да особенно к тому и не рвался.
1
Здесь: спросить, кому это нужно
(.шт.).