Страница 3 из 71
На рубеже XIX–XX веков литература «тайны и ужаса», достигшая уже почтенного возраста, переживает небывалый расцвет. В число ее преданных служителей входят такие известные каждому знатоку литературы о сверхъестественном писатели, как Брэм Стокер, Монтегю Родс Джеймс, Элджернон Блэквуд, Вернон Ли, Уильям Уаймарк Джейкобс, Эдит Уортон, Эдвард Фредерик Бенсон, Артур Мейчен, Хью Уолпол. К сюжетам о привидениях обращаются — и с блеском — мастер изощренной психологической прозы Генри Джеймс, один из рафинированнейших художников fin de siècle Оскар Уайльд, один из самых здравомыслящих умов эпохи Герберт Уэллс. Новые формы психологической, антикварной, визионерской, «макабрической» прозы, которые разрабатывают названные авторы, лишь отдаленно напоминают свой готический источник. Переход к этим формам осуществляется через сопряжение готики с другими жанровыми разновидностями (психологической новеллой, научной фантастикой, детективом и т. д.) по мере того, как и вся литература в целом расширяет свою тематику, осваивает новые сферы действительности, новые измерения и территории человеческого опыта.
Не изменяя своей исконной природе, «рассказ с привидением» усилиями названных авторов обретает новые грани и оттенки, обогащается новыми темами и мотивами. Так, под пером известного ученого-филолога, медиевиста и редкого знатока древности Монтегю Родса Джеймса истории о призраках, выдержанные в традиционном викторианском ключе, вместе с тем — в полном согласии с его учеными занятиями — насыщаются новой для жанра «антикварной» и «филологической» тематикой. Старинные рукописи, документы, топографические карты, музейные экспонаты, книги по магии и оккультизму становятся у Джеймса важными, нередко сюжетообразующими компонентами текста. Яркой иллюстрацией здесь может служить новелла «Меццо-тинто», опубликованная в 1904 году, в которой повествуется о загадочных метаморфозах весьма заурядной на первый взгляд гравюры, изображающей небольшой усадебный дом XVIII века с просторной лужайкой перед входом. К изумлению изучающего гравюру коллекционера и его коллег из Оксфорда, изображение неожиданно оживает; взору ученых мужей предстают, как на экране, несколько последовательно сменяющих друг друга кадров, свидетельствующих о странном и зловещем происшествии, когда-то давным-давно разыгравшемся в старой усадьбе: на залитой лунным светом лужайке перед домом возникает призрачная фигура, закутанная в черное одеяние с белым крестом на спине; призрак проникает в дом, спустя какое-то время вновь появляется с ребенком на руках, а затем бесследно исчезает. Гравюра выступает в новелле М. Р. Джеймса в роли текста, несущего закодированную информацию о прошлом. Герои, в духе знаменитых сыщиков Эдгара По и Конан Дойла, проводят настоящее детективное расследование — с помощью имеющихся у них на руках отрывочных сведений устанавливают не только время и место таинственного происшествия, но и личность призрачного преступника, отомстившего хозяину усадьбы за свою гибель и похитившего у него единственного сына и наследника.
Элементы детективного рассказа присутствуют и в другой знаменитой новелле М. Р. Джеймса — «Подброшенные руны» (1911). В центре новеллы история противоборства двух героев — респектабельного и честного ученого, мистера Даннинга, и злобного и мстительного мистера Карсвелла, владеющего искусством магии и жестоко расправляющегося со своими оппонентами. Одного из своих обидчиков, ученого, написавшего разгромную рецензию на его книгу «История колдовства», Карсвелл обрек на гибель, подсунув ему листок с руническими заклинаниями. Та же участь ожидает и мистера Даннинга за то, что он отказался включить в программу научного семинара доклад Карсвелла по алхимии. Однако герою удается разгадать коварный замысел своего врага и обратить действие магических рун против самого заклинателя.
Как видно из изложенного, новелла «Подброшенные руны» не укладывается в жанровые каноны «ghost story» уже постольку, поскольку привидений в ней просто-напросто нет. Рамки «рассказа с привидением», мастером которого по праву считается М. Р. Джеймс, были, по всей вероятности, тесны для писателя, и он нередко обращался к менее строгой, хотя и не менее изощренной форме «страшных историй». И в тех, и в других рассказах он оставался верен себе, своей неповторимой, легко узнаваемой «джеймсианской» манере письма. Носители зла у Джеймса выписаны, как правило, без чрезмерного нажима, но наглядно и почти физически осязаемо. Особенно удается ему передать ужас прикосновения; достаточно вспомнить в этой связи описание ночных сюрпризов, поджидающих героя «Подброшенных рун» в собственной постели: «…он запустил руку в хорошо знакомый укромный уголок под подушкой, но вместо часов наткнулся на то, что, как он уверяет, было зубастым ртом, поросшим волосами и ничуть не похожим на человеческий». Виртуозно владея всеми регистрами «макабрического» жанра, автор с помощью красноречивых намеков, софистических недомолвок, зловещего подтекста погружает читателя в почти осязаемую атмосферу страха и тайны. При этом он широко использует литературные аллюзии и реминисценции, материал средневековых и библейских легенд и — что заслуживает отдельного упоминания — многочисленные образы и мотивы детской мифологии,[5] вроде стержневого для новеллы «Меццо-тинто» мотива «ожившей картины». По верному наблюдению М. Красновой, английская культура Викторианской эпохи в значительной мере «была культурой подросткового дортуара, а деятели ее, блистательные и высокоумные, были вечными подростками, с подростковыми фантазиями, подростковыми комплексами и подростковым же отношением к миру».[6]
Хотя сочинение «страшных историй» для Джеймса было всего лишь хобби, и его художественное наследие, в отличие от чрезвычайно обширного научного, сравнительно невелико (чуть более трех десятков произведений), значение его вклада в литературу «тайны и ужаса» трудно переоценить. Антикварные истории о привидениях, читанные «Монти Джеймсом» в узком кругу друзей на Рождество и позднее изданные отдельными сборниками, побудили целый ряд его высокоученых коллег по Кембриджу тоже взяться за перо и попытать силы в этом несерьезном жанре. Так, в 1912 г. увидел свет посвященный М. Р. Джеймсу сборник его друга Эдмунда Гилла Суэйна «Рассказы о призраках Стоунграунда», в который вошел, в частности, рассказ «Индийский абажур», включенный в настоящую антологию. Центральный персонаж Суэйна — скромный священник из Стоунграунда мистер Батчел, имеющий ученую степень и подвизающийся на ниве просвещения в Кембридже, — в каждом из рассказов сталкивается с каким-нибудь сверхъестественным феноменом, но никогда не теряет присутствия духа и пытается философски осмыслить происходящее. Хотя, в отличие от М. Р. Джеймса, Суэйн делает своих героев-призраков куда менее грозными и опасными, он, бесспорно, следует литературным рецептам учителя в том, что касается фона действия.
Другой исключительно влиятельной фигурой в интересующем нас жанре стал однофамилец М. Р. Джеймса, классик американской литературы Генри Джеймс, под пером которого традиционная «история с привидением» превратилась в парадоксальное, психологически изощренное повествование, не только допускающее, но подчас даже провоцирующее двойную мотивировку описанных событий — и фантастическую, и рациональную. По признанию Генри Джеймса, он стремился показать в своих произведениях, как «странное и зловещее вплетается в ткань обыденного, безмятежного существования». Трансцендентная тематика обретает в рассказах и повестях Г. Джеймса подчеркнуто земной, даже «приземленный» характер: при всей нарочитой «всамделишности» его персонажей-призраков центральное место в произведениях писателя отводится все же не им, а воссозданию психологии, нюансов поведения героев, столкнувшихся с потусторонними явлениями. Сходный подход к теме обнаруживают произведения и многих других авторов, творивших на рубеже веков. Яркой иллюстрацией здесь может служить небольшая повесть соотечественницы Генри Джеймса Эдит Уортон «Торжество тьмы» (1914), представляющая собой не столько традиционную историю с привидением, где оно играет определяющую роль в развитии действия, сколько своеобразный нравственно-психологический этюд лишь с участием призрака, где ему отведена второстепенная, периферийная роль. Герой повести становится невольным свидетелем драмы, разыгравшейся на его глазах в поместье богатого американского промышленника, с племянником которого — благородным, трогательно доверчивым юношей, больным чахоткой, — его свела судьба. Богатый дядюшка, в котором племянник не чает души, искренне, как может показаться на первый взгляд, печется о его здоровье. Однако герою вскоре открывается подлинная сущность этого человека: за его спиной он видит зловещую фигуру призрачного двойника, чье лицо искажено лютой ненавистью. Прикрываясь личиной доброжелательности и любви, дядя юноши преследует свои корыстные интересы, жаждет заполучить богатое наследство племянника и в конечном счете добивается своего. Герою же суждено пережить тяжелую душевную драму: он винит себя в том, что, будучи избран высшими силами помешать свершиться вопиющей несправедливости — «предостеречь и спасти», — он не выдержал испытания, «умыл руки», потеряв голову, бежал из проклятого поместья и стал косвенной причиной гибели несчастного юноши. Как нетрудно заметить, призрак-двойник в повести Уортон выполняет чисто номинальную функцию и может быть воспринят как своего рода метафора проницательности героя, взору которого открывается то, что скрыто от остальных действующих лиц произведения. Акцент же в повести сделан на теме ответственности человека за все происходящее в мире, на необходимости мужественно противостоять силам тьмы, то и дело вторгающимся в наше повседневное существование.
5
См. об этом интереснейшую статью: Краснова М. Профессор в ночной рубашке, или Откуда растут страшные руки и куда глядят страшные глаза // Новое литературное обозрение. 2002. № 58. С. 288–301.
6
Там же. С. 297–298.