Звездопроходцы

Мой новый дознаватель был моложе подполковника. Но не сказать чтобы симпатичней — скорее даже наоборот: редкие брови, исчезающе тонкие белесые ресницы, красные глаза. То ли классический земной альбинос, то ли уроженец одной из многочисленных наших колоний. Далеких колоний под чужими солнцами, где сотни мелких (и, как правило, безобидных) мутаций расширяют фенотип классического Homo sapiens до понятия Homo sapiens variosus — которым и принято в наши дни официально именовать род человеческий в галактическом масштабе.

При дознавателе был броский красный планшет с золотым двуглавым орлом, а его тон и манера держаться выгодно отличались от курамшинских.

Я не сомневался в том, что передо мной тот самый «ревизор», о прибытии которого в систему Вольф 359 говорил Бирман на борту «Казарки» за несколько минут до того, как ожил найденный нами инопланетянин.

— …наконец-то ваши медицинские показатели вошли в норму. Или, как говорят мои коллеги, «вышли на плато». А это уже прекрасная новость и для нас, и для вас — поскольку, скажу откровенно, стопроцентной уверенности в этом не было…

Пока он говорил, я исподволь изучал его. Такая же черная водолазка (форменная? часть какого-нибудь там «полевого повседневного комплекта № 2»?), как на подполковнике Курамшине. Но если на одежде подполковника не было вообще никаких знаков различия, то водолазку моего визави украшал серебристый значок.

Значок был невелик, а у меня то и дело слезились глаза. Поэтому я не мог толком разглядеть, что же на значке изображено.

«Ой, ладно, велика важность. Да что там может быть! Небось, что-то вроде „Ста парашютных прыжков“ или „Стрелка-снайпера“…»

— …Процессы могли зайти далеко, — продолжал дознаватель, — очень далеко, стать необратимыми… Дело в том, что вы подверглись воздействию композиции газа «Бриз-8» вкупе со штурмовым нейропаралитическим инфразвуком. Это не только привело к частичной амнезии и серьезной интоксикации, но также расстроило некоторые важные функции мезокортекса. В частности, у вас нарушилось восприятие таких категорий как истина, время, цвет, долг, вера. Вот, например, сколько, по-вашему, вы здесь находитесь?

Я прикинул, что Курамшин провел, наверное, не менее десяти допросов.

— Неделю?

— Двадцать шесть часов. А какого цвета был антидот, которым вас поил подполковник?

— Зеленый?

Вместо ответа мой собеседник жестом фокусника извлек откуда-то из тумбы стола и поставил передо мной уже знакомый мне стакан с пузырящейся жидкостью.

Синей жидкостью.

Я почувствовал укол страха. Что-то тут не то…

Точнее так: у меня не было оснований не верить своему собеседнику насчет «Бриза-8», двадцати шести часов и сбоя в восприятии цвета. Но вот только к чему он вёл? Не намеревался ли выстроить на фундаменте этой частной правды какую-то глобальную, вселенскую кривду?

— Впечатляет, — сухо сказал я.

Моя замкнутость от него не укрылась (внимательный, черт!). Он тоже построжел:

— Так вот, товарищ Бекетов, я очень рад, что вы оправились от воздействия наших спецсредств. В числе прочего это означает, что вы, наконец, уже способны адекватно воспринимать услышанное и, соответственно, адекватно отвечать на вопросы. А я здесь, как и мой коллега Курамшин, ровно для того, чтобы получить на свои вопросы правдивые и подробные ответы.

— Даже все описанные вами… психотропные… страсти… — выговорил я, тщательно подбирая слова, — не помешали мне дать… вашему Курамшину именно правдивые и подробные ответы.

— Возможно. Возможно. Но — не будем спешить. Для начала я хотел бы вместе с вами просмотреть одну запись.

Не делая паузы, чтобы предоставить мне возможность сказать что-нибудь светское вроде «О да, конечно, горю нетерпением!», мой собеседник (который, замечу, так и не удосужился представиться, а потому я был вынужден закрепить за ним кличку Ревизор) перевел свой планшет в режим проектора, и я увидел… свою перепуганную, нервную физиономию.

За моей спиной угадывался спартанский интерьер кубрика ракетоплана «Казарка», а съемка велась, как легко было догадаться, моим собственным планшетом!

Я, вообще-то, люблю нормальные полноценные записки буквами. И не терплю оставлять вместо них всякие там видеозаписи. Вот и в тот раз диктовал своему планшету текст, а не видеообращение. Однако по умолчанию в таких случаях у большинства планшетов автоматически включается полный видеопротокол. Не составил исключения и мой старый добрый «Айдар».

«Запись сделана 30 апреля 2614 года.

Автор: Бекетов Константин Сергеевич, репортер „Русского аргумента“.

Я, Константин Бекетов, адресую это послание Совету Директоров и Высшему Государственному Совету России с просьбой придать изложенную ниже информацию возможно широкой огласке. Также я прошу задействовать ее в исчерпывающем расследовании обстоятельств гибели Четвертой Межзвездной Экспедиции и установлении места пребывания тел всех космонавтов — как с корабля „Восход“, так и с корабля „Звезда“.

Я нахожусь на борту планетолета „Казарка“ проекта „Барк-2“. Этот планетолет четыреста пятьдесят лет назад принадлежал Четвертой Межзвездной Экспедиции и базировался на борту фотонного звездолета „Восход“. Четвертая Межзвездная трагически погибла в системе звезды Вольф 359. И именно в системе звезды Вольф 359 я со своими спутниками обнаружил „Казарку“ несколько дней назад.

На борту ракетоплана нами найдены тела трех погибших космонавтов Четвертой Межзвездной и одно существо… неустановленной природы. Разумное живое существо.

Таким образом, когда я диктую эту запись, на ракетоплане находятся вместе со мной Анна Надежина, Федор Смагин, Александр Бирман и… неизвестное существо, которое представилось командором второго ранга по имени Эр.

Обнаружить „Казарку“ нашей группе энтузиастов удалось благодаря тому, что в вечной мерзлоте планеты Беллона нами был найден зонд, также некогда принадлежавший Четвертой Межзвездной Экспедиции. Частично сохранились записи „черного ящика“ с борта зонда, что позволило нам воссоздать траекторию его последнего полета.

Зонд был выпущен с борта звездолета „Восход“, находился в космосе четверо суток и в итоге разбился о поверхность Беллоны. Изучив подозрительную петлю его траектории, Федор Смагин выдвинул предположение, что зонд летал к некоему космическому аппарату. Федор также выдвинул предположение, что этот аппарат был либо кораблем „Звезда“, либо ракетопланом проекта „Барк-2“ с борта одного из звездолетов экспедиции.

Моделирование на парсере дало нам набор возможных орбит для гипотетического искомого объекта. Мы приняли, что этим объектом является ракетоплан, а не звездолет. Потому что звездолет слишком велик и наверняка был бы обнаружен за истекшие четыреста пятьдесят лет даже при эпизодических и небрежных наблюдениях окрестностей звезды Вольф 359.

Далее нами был предпринят ряд попыток активировать при помощи кодированных радиосигналов, отправляемых в разные точки предположительной орбиты, аварийный автоматический ответчик ракетоплана. Одна из этих попыток увенчалась успехом, и ракетоплан ответил на наш вызов. Это позволило запеленговать его точное место и уточнить параметры орбиты. Затем мы направились к ракетоплану на спасательно-оперативном модуле „Сом“ с борта станции „Дромадер“…»

Я на видеозаписи наконец-то перестал швыряться в планшет чеканными формулировками и перевел дух.

Второй я — тот, что сидел сейчас в допросной вместе с анонимным офицером ГАБ, которому я дал прозвище Ревизор, — был от себя в восторге. Нет, только не смейтесь, правда, в восторге!

Дело в том, что после воздействия «Бриза-8» я уже абсолютно не помнил этого недавнего эпизода своей жизни: ни что именно я там говорил в планшет, ни даже самого факта составления памятной записки!

Поэтому — хоть это и не скромно — я восхитился собой. Надо же! Оказывается, в минуты стресса, перед лицом захвата осназом ГАБ, мои мозги основательно прочищаются, и я начинаю формулировать протокол для истории, что твоя госкомиссия!