Дурни Вавилонские

Равнина перед городом была плоская, и мы шли долго, мимо пальмовых рощ и садов, и по левую руку увидели за деревьями белые стены. Нам сказали, что это летний дворец царя на берегу реки, и обещали, что реку мы тоже увидим и она нам еще надоест. Город всё рос и рос перед нами, и стены, что издали не казались чересчур высокими, вблизи нас даже испугали. Мы никогда не видели таких больших камней и даже не представляли, как их двигать.

Наконец дорога вошла в настоящее ущелье между двумя стенами и стала подниматься в гору. Нам сказали, что справа за стеной — северный дворец царя, а слева на стене помещения для городских стражников, которые охраняют ворота и подступы к дворцу.

Из стен торчали белые башни, а между ними были выложены цветными плитками картины, внушающие простому парню страх: по голубому полю гордо шли огромные свирепые львы, белые и золотые. И дорога была узкой, так что мы шли между рядами львов и невольно ежились. Потом дорога немного расступилась, и мы оказались на небольшой площади перед синими, как небо в жаркий полдень, городскими воротами, посвященными богине Асторет. Это были две здоровенные башни с аркой посередине, и они были украшены идущими по синему полю быками и драконами, тоже белыми и золотыми.

Стены по обе стороны ворот были такой ширины, как весь наш Субат-Телль! Нам сказали, что наверху по такой стене могут проехать в ряд четыре царские колесницы. На площади собралась толпа, стражники пропускали понемногу, и нам пришлось ждать. Гамид, самый языкастый, конечно же, полез к людям с расспросами, и ему объяснили — камни для стен передвигали на катках. То есть клали на землю круглые древесные стволы, ставили на них камни, и камни катились куда надо.

— Неужели тут столько деревьев? — удивились мы и всех насмешили.

За воротами был ров, который мы перешли по широкому мосту, и еще одна стена, пониже. Мы вошли в следующие ворота и оказались в городе. Он был так велик и шумен, что мы прижались друг к другу и встали, как испуганные бараны, не имеющие предводителя-козла. Потом нас успокоили, и мы прошли всю столицу насквозь, и вышли из ворот с другой стороны.

Нас удивило пространство между домами, широкое, длинное и ровное, выложенное плитами, белыми в середине и розовыми по бокам, и вербовщики объяснили: это дорога шествий, и таких дорог много, и они разделяют кварталы, а в каждом квартале уже другие улицы, узкие и кривые, проложенные так, как удобно хозяевам. А та, по которой мы шли от ворот примерно до середины города, вымощена огромными каменными плитами, и по бокам ее — стены, на которых нарисованы львы, и она проходит мимо главного царского дворца. Его белые стены остались по правую руку. А если бы мы прошли по ней дальше, то увидели бы храм самого Мардука. Но мы видели другие храмы, большие и маленькие, посвященные богам, и вербовщики обещали, что по вечерам мы сможем туда приходить, а было их, если вербовщики не врут, около полусотни.

Пока мы шли, вербовщики уговаривали нас не бояться, но мы всё равно чуть не бросились бежать, когда увидели Нашу Башню.

Ее трудно описать, но я постараюсь.

Во-первых, она вся состояла из больших окон. Мы впервые увидели окна, которые располагались рядами. В Субат-Телле каждый дом имел два помещения, каждое помещение — одно окно, как четыре составленные ладони, и была еще дыра в потолке для дыма от очага.

Во-вторых, она была разноцветная, как большой свадебный ковер.

В-третьих, она была такой высоты, что мы задрали головы, чтобы увидеть последний ярус, и чуть не опрокинулись.

В-четвертых, она имела основание — такое, что там поместятся пять селений Субат-Телль, и чтобы пересечь это основание, хорошему ходоку нужно летнюю четверть деления больших часов.

Часы нам показали потом и научили ими пользоваться. Правда, мы не сразу поняли, что такое время, а зачем его измерять — и сейчас еще толком не знаем, нам достаточно того, что есть восход Солнца и закат Солнца, восход Луны и закат Луны, а когда начинать и кончать работу — скажут надсмотрщик и собственное брюхо.

Так вот, Наша Башня была в основании огромна, а кверху сужалась. За сотню шагов от ее подножия начиналась дорога, полого ведущая вверх, такой ширины, что две повозки могли разъехаться. Эта дорога, немного поднявшись, превращалась в темную нору, которая, загибаясь, изнутри охватывала всю башню и возвращалась к тому месту, где началась, только локтей на восемь выше, и вновь делала круг, и вновь. К тому дню, как мы пришли, кругов было сорок два, но вскоре их стало сорок три.

Снаружи даже невозможно было понять, что внутри такая нора. Снаружи были окна и балконы, некоторые даже с цветами и вывешенными коврами. На балконах сидели богатые женщины, ели фрукты и бросали очистки вниз. О таких женщинах мы и мечтать не могли. А еще на некоторых ярусах были зеленые террасы — там стояли деревья в кадках.

У начала дороги сидели мальчишки-бегуны. Там же стояли дома гончаров, и из труб шел дым — топились их огромные печи. Вербовщики подошли к рядам, где сидели писцы, им сделали табличку, потом ее наскоро обожгли, и бегун понесся с ней вверх. Да, я не сказал, что внутри были еще лестницы. Тому, кто наловчился по ним бегать, проще было подняться на пять ярусов по лестницам, а не кружить внутри Нашей Башни по пологой дороге-норе. Мы сперва смертельно боялись этих лестниц — во-первых, потому, что раньше их никогда не видели, а во-вторых — при нас со ступенек свалился человек, который нес корзину с табличками. Тут же его обступили, и он очень жалобно кричал, чтобы не трогали табличек.

Ожидая ответа, мы сели рядом с писцами. Гамид стал расспрашивать, что за светящееся облако висело ночью над столицей. Ему объяснили — это Наша Башня, когда в комнатах зажигают лампы.

— Неужели тут такие яркие лампы? — спросили мы.

— В богатых семьях принято покупать дорогие лампы из горного хрусталя с устройством, которое отражает свет, — сказали нам.

Мы оставили младшего, Гугуда, охранять наши мешки и пошли посмотреть на сараи и на кузницу. Такие большие сараи мы видели впервые.

Рядом с Нашей Башней стояло здание, пристроенное к ней одним боком, возле здания был загон, а в загоне восемь ослов вращали огромную крестовину, посреди которой торчал толстый столб и вертелся, а на нем было такое круглое, круглое, с зубцами, и соприкасалось с другим круглым, их там было много на столбах, и от них тянулись в окна веревки и широкие полосы толстой ткани.

— Что это, господин? — спросили мы человека наших лет, который как раз вышел оттуда и подзывал к себе разносчика воды. Этот человек был без головной повязки, высок и тощ, при этом щурился, как тот, кто работает в темной комнате и редко выходит на солнечный свет.

— Это священная крестовина бога Мардука, — ответил он. — Откуда вы взялись, если не знаете, что великий Мардук воплощается в такой крестовине?

— А это — его храм? — спросили мы.

— Да, это его храм, — ответил человек. — Но туда вам нельзя! Туда могут входить только избранные жрецы! Ступайте, ступайте!

— А это вращение крестовины — что оно значит? — снова спросили мы.

— Это — прибавление силы бога Мардука. Отойдите подальше, чтобы эта сила вас не коснулась.

— А ты?

— А я живу этой силой. Она меня питает! — объяснил человек, и мы попятились. Он же, когда разносчик налил ему сладкой воды в кружку, ушел обратно в храм Мардука.

— Но почему деревянная?! — закричал ему вслед Гамид.

Ответа не было.

— Потому, дурень, что это, наверно, кедровое дерево с севера, — сказали мы ему. — Представляешь, сколько эта крестовина стоит? Мардук, слава ему великая, мог воплотиться только в очень дорогой крестовине.

— Но почему ослы? Разве не нашлось людей, желающих послужить Мардуку? — возмутился Гамид, но мы поскорее увели его.

— Но почему она скрипит? Разве это голос бога Мардука? — вот последнее, что он успел выкрикнуть. Тахмад закрыл ему ладонью рот — ладонью, как лопата, которой копают огород, и, после путешествия, такой же чистой.