Страница 5 из 61
Занавеска отодвинулась, появился дядя Миша.
— Семеныч, ты зря-то девушку не пугай! Ей и так уж досталось... А вообще-то, — он повернулся ко мне и проговорил уважительно: — Семеныч в этих делах понимает! Семеныч, он по жизни очень хороший доктор.
— Да какой я доктор! — смутился тот. — В морге санитаром состою! Только покойников мне теперь доверяют!
— Так это сейчас! — не уступал дядя Миша. — А раньше ты настоящим доктором был, невропатологом. А мастерство-то, все знают, его не пропьешь...
— Что было раньше, то никому не интересно! — отмахнулся Семеныч. — И пропить, друг сердечный, все можно, и мастерство тоже. А вот мы с гостьей твоей и правда раньше встречались. Виктор ее сюда еще совсем пацанкой приводил...
— Давайте-ка завтракать. — Дядя Миша поставил на колченогий столик пыхтящий чайник, три кружки и снова ушел за занавеску.
Я приподнялась на диване. Потолок снова слегка качнулся, но на этот раз остановился гораздо быстрее. В комнате запахло полукопченой колбасой, и я внезапно почувствовала, что ужасно хочу есть. Дядя Миша опять появился, разложил на столе хлеб, колбасу, помидоры, покосился на меня и проговорил:
— А ты, девонька, можешь не вставать, я тебе туда все принесу.
— Да нет, — я виновато улыбнулась, — я лучше сама...
Я встала и, держась за стенку, вползла в комнату. Подсела к столу, взяла ту самую кружку с курицей и цыплятами, дядя Миша налил ее до половины крепчайшей заваркой, разбавил кипятком, протянул мне ломоть хлеба с колбасой.
— Я вам хлопот устроила... — пробормотала я с полным ртом.
— Ты глупостей-то не болтай, — обиделся он, — ешь лучше! Хлопот она устроила! Что же мне тебя — на улице надо было оставить?
Я была очень голодной, но смогла съесть только один бутерброд и помидор. Снова навалилась усталость, я чуть не заснула за столом, и Семеныч перетащил меня на диванчик. Они с Мишей пили чай, думая, что я сплю. Но сон не шел. Диван не казался теперь таким уж удобным, котел утробно гудел за стеной, и я подумала: а что, собственно, я тут делаю? Ну, допустим, еще день у меня есть оправдание — не могу встать с постели. Но не валяться же мне тут вечно, нельзя злоупотреблять добротой посторонних людей. Хватит того, что Миша подобрал меня и привел сюда, а то так бы и валялась до утра на улице, пока ранние прохожие не пойдут...
«Бестолочь ты, Танька, — услышала я теткин голос, — ну как же так можно... Одна, ночью... Совсем в голове мозгов нету!»
Все же я не полная дура и, конечно, не стала бы лезть на рожон, если бы не было у меня причины. Вернее, если бы не сложились так ужасно обстоятельства. Похоже, что именно сейчас наступила для меня полоса невезения. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, я снова стала вспоминать всю свою жизнь.
В новой квартире мы зажили вначале отлично, только тете Гале далеко было ездить на работу. Я закончила потихоньку свой колледж и устроилась по теткиной рекомендации в аптеку здесь же, рядом с Седьмой городской больницей имени наркома Кошкиса. Мы с теткой прожили тут много-много лет, все кругом были знакомые.
Квартирка была маленькая, но зато никаких соседей. Тетя Галя оклеила кухню веселенькими обоями в цветочек, повесила яркие занавески, и получилась у нас столовая. А в комнате было просторно, потому что барахла особого мы с теткой не нажили. На работе я старалась сильно не перетруждаться, в основном напирала на развлечения, благо от парней отбою не было еще со школы. В любой момент находился очередной поклонник, который согласен был повести меня в ресторан или в ночной клуб. Со временем я научилась выбирать из них тех немногих, кто не требовал после ночного клуба немедленного доказательства моей любви. Нет, разумеется, я не монашка, но считаю, что при моей внешности могу позволить себе некоторую разборчивость. Тетя Галя обычно относилась к таким вещам строго, она все время вспоминала мою мать и заклинала меня, чтобы я не повторяла ее судьбу. Но потом тетка как-то ослабила контроль, и вскоре я поняла почему.
Как ни бесшабашна я от природы — ведь я никогда не думаю о серьезных вещах и не вижу, что делается у меня под носом, — все же хоть и с опозданием, но стала я замечать, что с теткой творится что-то не то. Она стала молчаливой, надолго застывала на одном месте, уставившись в одну точку, однажды сильно обожглась утюгом, другой раз чуть не своротила на себя кипящую кастрюлю с супом. Она тяжко вздыхала и ворочалась во сне, и вставала утром с опухшими красными глазами и головной болью. Она приходила с работы гораздо позже обычного, страшно измученная, ела без всякого аппетита и ложилась на диван лицом к стене или глядела пустыми глазами в экран телевизора. Я ненастойчиво интересовалась, все ли у нее в порядке, тетя Галя отвечала, что все нормально, и я отступилась. Но однажды я проснулась ночью от странных звуков — тетка рыдала в подушку. Что-то мне подсказало, что она будет недовольна, если обнаружит, что я не сплю. Тетя Галя стонала и кусала подушку, чтобы сдержаться, а потом стала биться головой о стенку, как-то боком, очевидно, так было ей больнее.
Тут молния сверкнула у меня в мозгу, я поняла, что тетя Галя тяжело больна и скоро уйдет, как сосед дядя Витя. И я останусь одна как перст. В жизни не испытывала такого страха, просто какой-то мистический ужас. Чувствуя, что сейчас сойду с ума, я вскочила с кровати, зажгла свет и заорала что-то несусветное. Тотчас зловредная бабка с третьего этажа стала стучать в потолок шваброй. От знакомых привычных звуков тетя Галя очнулась и перестала биться головой о стену. Тут же я налетела на нее коршуном и заставила рассказать все как есть. И тетка рассказала, что уже десять лет — десять лет! — у нее любовь с заведующим их, хирургическим, отделением больницы и что сначала он считал их роман чем-то несерьезным, поэтому ждал, что все пройдет, а потом не мог оставить семью из-за детей. Она же, тетя Галя, всегда знала, что у нее ничего не пройдет, что это на всю жизнь. Теперь дети у ее доктора давно выросли, переженились, даже внуки народились, и доктор тянул всю семью. А месяц назад он свалился с инфарктом, и тут выяснилось, что больной своей семейке совершенно не нужен. А тетя Галя не может без него жить и даже дала себе слово, что если с ним что случится, то она наложит на себя руки.
— Господи! — вскричала я, видя, что тетка говорит совершенно серьезно.
Руки у нее были ледяные, лоб же, наоборот, горел как в лихорадке. Она все твердила, что ее любимый доктор нужен ей любой, только бы живой, что она вытащит его из болезни. Я гладила ее по голове и молчала.
Бедная моя тетка! За что ей все эти мучения? Как говорил дядя Витя, «в чужом пиру похмелье». Достался ей в двадцать пять лет новорожденный ребенок, и личная жизнь кончилась, не успев начаться. Я прикинула: мне сейчас двадцать один, стало быть, тете Гале — сорок шесть. Мне, конечно, трудно представить, что в таком возрасте человек способен испытывать такие сильные чувства, но в жизни все бывает. Во всяком случае, тетя Галя не врет и не преувеличивает, она жить без своего доктора действительно не может. И многого недоговаривает, но все и так ясно: если было бы куда забрать ей доктора после больницы, то не рыдала бы она в подушку, а сейчас белила бы потолок и переклеивала обои в этой вот комнате, чтобы человек из больницы пришел в чистый уютный дом. А так получается как в песне, что пел дядя Витя, будучи в подпитии: «Пришел домой — там ты сидишь!» Вот именно, как же тетя Галя может обрести личное счастье, когда тут, в этой крошечной однокомнатной квартирке, все время торчу я? А ей ждать некогда, десять лет ждала. А на самом деле и больше, с моего рождения.
Тетя Галя, выговорив самое трудное, малость успокоилась и теперь рассказывала мне, какой ее любимый доктор замечательный человек и талантливый хирург. И что если он не сможет оперировать, то тоже не беда, потому что он — потрясающий диагност, просто от бога, может без всякого оборудования определить, какой орган у человека не в порядке. Я машинально кивала, напряженно размышляя. Процесс этот с непривычки отнял у меня много сил, даже пот прошиб, как будто в горку бежала. И вот до чего я додумалась.