Страница 3 из 61
— Что делать, такая уж она уродилась, — грустно говорила мне тетя Галя, когда мы с ней обсуждали историю моего появления на свет.
Я все-таки прижала ее к стенке и заставила рассказать все, как есть. Короче, когда мама забеременела, тот тип отказался на ней жениться. Он говорил, что это из-за родителей, но на самом деле просто она ему надоела. И мама решила сама вырастить ребенка, ни у кого не прося помощи. Даже я в двенадцать лет понимала, что дело это почти безнадежное. У матери в двадцать лет не было ни образования, ни специальности. Не было у нее и никаких особенных талантов. Короче, она молчала как партизан, пока тетя Галя сама не догадалась, что с ней не все в порядке. Но было уже поздно.
В этом месте рассказа тетя Галя спохватилась и обняла меня крепко-крепко, как бы прося прощения за свои слова. Рассказать все моему будущему отцу мать категорически отказалась. И пообещала, что уйдет из дома, если тетя Галя сама попробует о чем-то договориться с той семейкой. Вообще, это был единственный случай, когда мать проявила несвойственные ей решительность и упорство. Предвижу, что кто-то может меня упрекнуть в том, что говорю о моей умершей матери не слишком уважительно. Но я ее никогда не видела, трудно отождествлять со словом «мама» несколько не очень удачных любительских фотографий.
Тем не менее я очень на нее похожа. И не только внешне. С этим-то все прекрасно. Но кроме красоты, мамочка передала мне в наследство свою несобранность, неумение разбираться в людях, полную безответственность, как утверждала тетя Галя, и вообще ветер в голове. Сейчас, лежа на старом продавленном диване, я думала, что, если бы не мой дурацкий характер, ничего бы не случилось. Потому что кое-какие воспоминания ожили в мозгу, но лучше бы они этого не делали.
Итак, мамы не стало при родах — у нее не выдержало сердце. И тетя Галя осталась со мной один на один. Она никогда не жаловалась, и я поняла, как ей было трудно, только повзрослев. Родственников у нас с ней больше не было, и меня помогал воспитывать сосед дядя Витя. Он вечно торчал дома, и тетка подсовывала ему меня, когда нужно было сбегать в магазин или на молочную кухню. Потом он приводил меня из садика, затем — забирал из школы. Дядя Витя был непризнанным художником, он нигде не выставлял свои работы и вечно ругал власти. Работал он в котельной, тем и жил. Вечно у нас в квартире толклись такие же бородатые неопрятные личности, спорили об искусстве и выпивали. Со временем разговоров об искусстве становилось все меньше, а пьянок — все больше, так что тетя Галя даже пару раз выгоняла живописные сборища, а один раз, когда у нее из сумочки пропали деньги, даже грозилась вызвать милицию. И хоть угрозу свою она, разумеется, не выполнила, потому что характер у моей тетки очень отходчивый и вообще золотой она человек, но то ли кто-то из соседей потерял терпение, или же начальство котельной проявило бдительность, но заявился как-то к нам в отсутствие дяди Вити один такой неприятный тип с глазами, как два буравчика. Этими самыми буравчиками он внимательно оглядел квартиру и предъявил тетке красную книжечку. После чего они выгнали меня из комнаты и предались беседе. Собственно, беседовал-то в основном противный тип из органов, он задавал вопросы, часто ли собираются у дяди Вити компании и о чем они говорят. Тетя Галя отвечала односложно, что ничего не знает. Все это я подслушала под дверью.
Время шло, после перестройки многие друзья-художники уехали за границу, кто-то вышел из подполья и стал знаменитым, но дядя Витя по-прежнему работал в котельной и потихоньку спивался. Шумные компании к нему теперь не ходили, соображали они на троих с тихим алкоголиком Петей и с Генкой-инвалидом. Генка ходит в «пятне» и утверждает, что потерял ногу в Афганистане, хотя весь двор знает, что семь лет назад он по пьяному делу попал под электричку.
Я за это время закончила школу, а потом — фармацевтический колледж, тетя Галя настояла. Она сказала, что медсестрой я работать не смогу — да и доверить больного такой безответственной личности, как я, будет преступлением. А лекарство — что ж, все в рецепте да на коробочке написано, ничего не перепутаешь... Не то чтобы мне очень хотелось работать в аптеке, просто было все равно. Как уже говорила, мозгов при рождении мне особо не отсыпали, так что о высшем образовании я без содрогания и думать не могла.
Я заканчивала последний курс, когда дядя Витя заболел. Он все ходил и ходил в поликлинику и жаловался на врачей. Когда же он попросил достать ему некоторые лекарства, мы с теткой все поняли: онкология.
Он протянул месяца два, последние недели тетя Галя не пускала меня в больницу, говорила, что смотреть на это в юном возрасте не рекомендуется, можно на всю жизнь психику покалечить. Странно было слышать от нее такие речи, видно, и впрямь дяде Вите стало совсем плохо.
После смерти соседа выяснилось, что он вовсе не был одинок. Тут же набежали какие-то дальние родственники и принялись рыскать по комнате. Брать у дяди Вити было нечего, это они поняли сразу — полупустая комната, поношенные вещи... К этому времени исчезли репродукции, кисти с красками, красивые кувшины со шкафа, и даже желтый череп тихий алкоголик Петя продал как-то по просьбе дяди Вити за двадцать рублей на толкучке. Немногочисленные же рисунки самого дяди Вити и его друзей сосед перед уходом в больницу собрал в большую папку и отдал мне, велев сохранить, не уточнив для кого. Я решила сохранить их для себя, потому что мне очень нравились некоторые картины. Дядя Витя отвернулся и буркнул, что если с ним что случится, то пускай это все будет мое. И еще добавил, что больше ничего не может мне оставить на память.
Тетя Галя неоднократно удивлялась моей выдержке. Так, например, еще с детства я никогда не плакала в очереди на анализ крови, не боялась уколов и зубного врача. Я вообще никогда не плачу, и тетка как-то в сердцах назвала меня бесчувственной личностью. Возможно, она права, но в тот день, перед уходом дяди Вити в больницу, я прорыдала в подушку весь вечер.
Сначала родственников было трое. Две завитые крашеные тетки, одна приходилась дяде Вите двоюродной сестрой, другая — троюродной племянницей, или наоборот, я не слишком вникала. Еще была там ужасающих размеров старуха с бородавкой на носу и с усами. Говорила она густым басом и называла дядю Витю племяшом. Позже присоединился к теткам коренастый широкоплечий мужик с руками толстыми, как ноги. Пальцы на руках были корявые, как корни у дерева, и такие же черные. Этими корявыми пальцами мужик все время пытался достать из пачки сигареты и рассыпал их по полу. Мужик принес с собой бутылки, тетки — кастрюлю винегрета и палку полукопченой колбасы. Перерыв всю комнату, родственники устроили поминки. Не позвали ни нас с тетей Галей, ни других соседей. Мы с теткой только плечами пожали — не больно-то и хотелось.
Но самое интересное случилось потом, когда родственнички напились и стали буянить. Раздался звонок в дверь, я открыла. На пороге стояла довольно молодая, лет тридцати баба, очень худая и жуткая стерва. Вот ей-богу, она и слова не успела сказать, а я уже сразу все про нее поняла. Бывают такие люди — с первого взгляда всю их сущность видно. Девица прищурила ярко накрашенные глаза и спросила, не утруждая себя приветствием:
— К Семушкину как пройти?
Я даже не сразу сообразила, что Семушкин — это дядя Витя, потом мотнула головой в сторону закрытой двери, из-за которой раздавалось нестройное пение — что-то про Хасбулата удалого и про его бедную саклю. Девица рванула на себя дверь и вошла в комнату. Мне стало интересно, что сейчас будет, но было плохо слышно. Девица тихо-тихо сказала что-то, но родственники по инерции продолжали петь.
— Золотою казной... — пели тетки хором удивительно визгливыми голосами.
— Я осыплю тебя-а... — вторила старуха густым басом.
Мужик молчал, по моим наблюдениям, он вообще не умел говорить.