Страница 13 из 61
И вдруг, когда до выхода из покойницкой оставалось всего несколько шагов, рядом со мной раздался негромкий хриплый голос:
— Стой!
Мне бы броситься к двери, выскочить скорее из морга и оставить все эти ужасы позади, но от этого окрика мои ноги приросли к полу, и я застыла на месте, как громом пораженная.
И тут произошла еще более страшная вещь. На ближайшем ко мне металлическом столе что-то зашевелилось, приподнялся край простыни, из-под нее высунулась человеческая рука и схватила меня за плечо. Я чуть было не упала в обморок от страха. От этого удержало меня лишь то, что я представила, как буду лежать на холодном кафельном полу морга среди всех этих оживающих мертвецов... бр! Лучше уж оставаться на ногах!
Я скосила глаза и увидела, что беспокойный мертвец сбросил простыню и приподнялся, У него было синюшное, опухшее лицо хронического алкоголика и крупный нос в красных прожилках. На вид покойнику было лет шестьдесят, причем наверняка пятьдесят из них он пил не просыхая.
Покойник остановил на мне взгляд маленьких красных глазок и мучительно застонал. От этого стона кровь у меня в жилах заледенела. Я часто читала эту фразу в книгах о привидениях и прочей средневековой мистике, но только сейчас поняла, что это такое — когда кровь леденеет в жилах... Надо сказать, ощущение ужасное!
Во всех фильмах ужасов поднимающиеся из гроба мертвецы страшно стонут, но по сравнению с тем, что я услышала сейчас, все эти киношные стоны — просто веселое детское пение на лужайке! В этом стоне была такая непереносимая мука, что мне, честное слово, стало жалко этого покойника, при том, что я, само собой, не чувствовала к нему никакой симпатии.
Я попыталась вырваться из его руки, но он сжимал меня с нечеловеческой силой. Рука его, как и положено руке мертвеца, была ледяной.
— Помираю! — простонал мертвец.
Надо сказать, что трудно представить более глупое заявление в устах покойника. Я хотела ему возразить, что он уже и так умер и умереть второй раз у него вряд ли получится, но язык у меня от страха примерз к гортани, или присох... в общем, я не смогла издать ни звука.
— Помираю! Помоги, дочка!
Интересно, чем я могу ему помочь? Побрызгать на него святой водой? Отслужить по нему панихиду?
Словно поняв, что мне необходимо какое-то уточнение, оживший мертвец едва слышно простонал:
— Пива! Пивка бы бутылочку!
Эта просьба повергла меня в еще большее удивление. Ни в одном рассказе о привидениях, оборотнях и живых трупах мне не приходилось слышать, чтобы они пили пиво. Человеческую кровь — это пожалуйста, но оживший мертвец с банкой «Невского классического», «Туборга» или «Балтики номер пять» — согласитесь, это удивит кого угодно!
И вот, когда я одновременно тряслась от страха и удивлялась, входная дверь морга открылась, и на пороге появился Семеныч.
Увидев ожившего покойника, санитар нисколько не испугался и даже не удивился, как будто ему приходилось наблюдать такое зрелище ежедневно, и укоризненно проговорил:
— Кузя, ну чего ж ты, блин горелый, делаешь? Ты же девушку напугал, а она и так едва живая! Ты зачем ее схватил?
— Помираю! — снова начал «покойник» прежнюю песню. — Помираю! Пивка бы!
— Понятное дело — помираешь! — согласился покладистый санитар. — А нечего было настойку овса растворителем запивать! Выпил бы настоечки — и хорош, самое милое дело, так ты еще этим растворителем усугубил...
— Так не хватило же... — простонал Кузя. — Душа требовала...
— То-то, требовала! — Семеныч укоризненно покачал головой. — А теперь вот маешься! Да еще и девушку напугал!
Кузя наконец отпустил мою руку, и я отскочила подальше от него, все еще трясясь от страха.
— Так он... не покойник? — наконец смогла я задать Семенычу мучивший меня вопрос.
— Кузя-то? Нет, пока что не покойник, хотя я его уж раза четыре с того света вытаскивал! Потому как пьет что ни попадя... а что на столе тут кемарил, так то понятно: устал человек и вздремнул где пришлось. А тут даже культурно: места свободного сколько хочешь, простыночкой накрыться можно...
— Тебе хорошо говорить! — плаксивым голосом проговорил Кузя, спустив ноги с металлического стола. — Тебе тут и родственники, которые понимающие, завсегда угощение принесут, и доктора иногда плеснут спиртика медицинского... буржуй, одно слово!
Я не стала дожидаться, чем закончится эта увлекательная беседа, и скорее выскочила на улицу.
От спертого, удушливого воздуха покойницкой и от перенесенного стресса мне снова стало хуже, но свежий воздух и движение помогли справиться с дурнотой.
Через четверть часа я уже шла по проспекту Римского-Корсакова.
Дом номер четырнадцать когда-то был красивый, шестиэтажный, с лепным фасадом и статуями, поддерживающими многочисленные балконы. Шестиэтажным он, конечно, остался, но вот от былой красоты остались одни воспоминания. Большая часть лепнины с фасада обвалилась, балконы тоже находились в угрожающем состоянии, у статуй недоставало где руки, а где и головы. Я отыскала нужный подъезд и поднялась на четвертый этаж, где находилась двадцать шестая квартира. Лифт, точнее, тесный гроб, подвешенный в решетчатой шахте, не работал, да я бы и побоялась им пользоваться.
На четвертом этаже находились всего две квартиры — нужная мне двадцать шестая и почему-то одиннадцатая. Такой странный порядок очень распространен в старом фонде, тут иногда вообще невозможно найти то, что ищешь, и я порадовалась, что так быстро нашла квартиру О. Л. Сережкиной.
Как выяснилось, радовалась я зря. На мои звонки никто не торопился выйти, хотя я отчетливо слышала, как трель разливается по квартире. Судя по всему, дома просто никого не было.
Следовало развернуться и уйти прочь, но я далеко не всегда делаю то, что следует. Точнее, почти всегда я сначала делаю, а потом думаю. Вот и сейчас, повинуясь неожиданному порыву, я достала из сумки Сережкиной завалившийся за подкладку плоский ключ и вставила его в замочную скважину. Инстинкт самосохранения кричал мне, что этого делать не следует, но я не послушалась. Хоть в результате тяжелейших усилий я и вспомнила все, что произошло со мной за минувшие сутки, видно, от удара в голове что-то сдвинулось, и я стала совершать неадекватные поступки. К тому же мне совершенно нечего было делать. Самое умное было бы подождать эту Сережкину, но на лестнице неудобно — соседи могут возмутиться. В морг мне идти не хотелось, а куда-то ехать — не было денег.
Ключ вошел в замок идеально. Как говорится — лиха беда начало... Но вчера ночью я лезла в знакомую квартиру. Сегодня же все обстояло совсем не так.
Тут во мне все же возобладало приличное теткино воспитание, я спохватилась, что чуть не вошла в чужую квартиру, собралась вытащить ключ
и уйти...
Но этому не суждено было случиться.
Скрипнул замок соседней, одиннадцатой, квартиры, и дверь ее начала медленно открываться. Я представила, что меня сейчас застанут возле чужой двери с ключом в руке и явно посчитают квартирной воровкой. И как всегда, я поступила самым идиотским образом. Вместо того чтобы вытащить ключ и спокойно уйти, я повернула его в замке, открыла дверь и юркнула в квартиру.
Беззвучно затворив за собой дверь, я замерла, прислушиваясь к звукам, доносящимся с лестничной площадки.
— И хлеба не забудь, столового, — монотонно бубнила старуха, — который по шестнадцать копеек...
— Зюка, какие шестнадцать копеек! — раздраженно отозвался второй голос, такой же старый, но несколько более бодрый. — Вспомнила про копейки! Ты бы еще на «керенки» пересчитала!
Судя по всему, одна старуха собралась в магазин, а вторая ее провожала и в дверях квартиры давала последние инструкции.