Страница 4 из 14
Когда Анна вернулась из очередного отпуска, Андрей Юсупов вызвал ее к себе в кабинет и, не отрывая взгляда от полированной поверхности стола, заявил, что, подчиняясь требованиям коллектива, вынужден ее уволить.
– Я плохо работаю? – растерявшись, спросила Анна.
– Нет, не в этом дело.
– Тогда в чем?
– Понимаешь, у меня дилемма… – Он задержался, со вкусом перекатывая во рту красивое слово. Анна брезгливо отметила, что Юсупов толст и губы у него тоже толстые, влажные. – Дилемма: уволить тебя – или всех, кто не хочет с тобой работать.
– А кто не хочет?
– Ну, конкретно я не собираюсь никого называть. Многие.
– А почему не хотят?
– Видишь ли, говорят, что ты слишком высокомерна и будто бы однажды заявила, что мы, Юсуповы, твои близкие друзья и кого ты захочешь, того мы и уволим. И что вообще все будет так, как пожелаешь.
– Чушь какая! Ты в это веришь?
– Ну, знаешь, Аня… Я лично против тебя ничего не имею. Только это моя фирма, сама понимаешь. Ты вполне могла такое сказать. А сотрудники подумают, что я здесь не хозяин.
– Ты хотя бы знаешь, сколько я для твоей фирмы сделала?
– А вот этого не надо. Не надо на меня давить, Аня, я этого не люблю. Ты только наемный работник, хочу платить тебе зарплату – плачу, не хочу платить – никто и ничто меня не заставит это сделать. Ясно?
– Куда яснее. Когда же я уволена?
– Ну, раз отпускные ты уже получила, значит, мы в расчете. Завтра на работу можешь не приходить.
– И куда мне теперь?
– Сообразишь. Хочешь – начинай все с нуля, приходи на собеседование.
– К кому?
– На твое место мы сегодня когонибудь назначим. Вот к этому человеку и приходи.
– Вы же меня все равно не возьмете, и не потому, что я профнепригодна. Обязательно надо еще и унижать?
– А говоришь, что не гордая.
Она поднялась из черного кожаного кресла.
– Оправдываться – значит признать себя виноватой. А я не сделала ничего, за что должна сейчас руки тебе лизать и прощение вымаливать.
Он недобро прищурился:
– Всегда знал, что в тебе это есть. Никогда не прогнешься. Ничему, Аня, тебя жизнь не научила. Что ж, прощай. Трудовую у Светланы сегодня можешь получить. Сейчас. – Он демонстративно отвернулся к монитору. Анна поняла, что продолжать разговор бесполезно, и вышла из кабинета.
В соседней комнате ее неприязненно встретила Светлана.
– Я уже подготовила тебе трудовую. Забирай.
– А тыто на меня за что злишься?
– Хватит святошей прикидываться! Я думала, что ты мне подруга.
– А кто я тебе?
– Ты – шлюха! Еще в школе было понятно, что шлюха, когда ты забеременела от Ваньки Панкова.
– Значит, я одна в этом виновата? А он ни при чем?
– Я все знаю! К мужу моему подбиралась? А он тебя выпер, так и надо!
– Да кто тебе сказал такую глупость? Я замужем, у меня прекрасный муж, я его люблю.
– Тото он до сих пор без работы болтается, а тебе денежки нужны, чтобы этого бездельника содержать! Только здесь ты их не получишь. Даже не используя моего мужа. Можешь на панель пойти, у нас приличная фирма, здесь проституток не держат.
– Света, да ты что? Это же ерунда. Нет, это просто смешно…
– Ей смешно! Убирайся! – она швырнула Анне в лицо трудовую книжку.
– Света, послушай…
– Сейчас охрану вызову. Ты больше здесь не работаешь, уходи.
Анна вышла из ее кабинета. В коридоре вынуждена была опереться о стену и немного постоять. Ей было до того плохо, что она долго не могла сообразить, где дверь. Все плыло перед глазами. На улице Анне не стало легче. Она никак не могла понять, каким образом и за что можно так бесстыдно оболгать человека и этой сплетне все поверили. Просто ктото комуто чтото сказал, и все, дело сделано. Клевета похожа на радиоактивное излучение – она убивает не сразу, зато наверняка.
С трудом Анна добралась до дома. Мама с Сашкой ушли в магазин, муж валялся на диване и читал Ницше. Перед ним стояла ваза с фруктами, и между гениальными мыслями великого психоаналитика и психиатра Панков прицеливался то к румяному яблоку, то к сочной груше, закусывая вполне материальной мякотью плодов.
– Ты чего так рано? – не отрываясь от книги, спросил он.
– Меня с работы уволили!
– Что?! – Ницше упал с дивана на пол вместе с фруктами. Иван сразу потерял аппетит…
…Анна вновь почувствовала боль, которую пыталась недавно вытравить димедролом, и со стоном отвернулась к стене. Елена Михайловна чтото записала в медицинской карте.
– Ладно, девочка, сегодня я тебя оставлю. Лежи, отдыхай. Окно только открывать погоди, там прохладно, дождик идет. Бабулек простудишь. Онито умирать не хотят. Весна наступила, да… Вот когда мы с тобой дойдем до конца, тогда и подумаем, стоит оно того или не стоит.
Она ушла, в дверь тут же сунулись любопытные бабки. Увидев, что Анна вновь лежит, отвернувшись к стене, пошушукались и пошли к своим кроватям.
– Дочка, ты бы поела чего, – сказала сухонькая.
– Спасибо, не хочу.
Они завздыхали, заохали, достали свои узелки.
«Все жуют, жуют, жуют, – зло подумала Анна. – Целый день ждут! Завтрак, обед, ужин, между ними чай пьют. Коровы хоть молоко дают, а эти…»
В палату заглянула Юля:
– Австрийская, там к тебе пришли. Выйдешь?
«Мать, конечно, – мгновенно съежилась Анна. – Сейчас устроит представление!»
– Не пойду. Сплю я, – она демонстративно закрыла глаза.
– Ну, как хочешь. Подумаешь, королева! – фыркнула медсестра и умчалась. Через несколько минут она брякнула на тумбочку сумку с едой и швырнула Анне на грудь записку. Анна записку читать не стала, покосилась на еду и почувствовала знакомую боль в желудке.
– В тумбочку уберите.
– У нас тут не королевский двор, слуг нет. – Юля все же убрала сумку, громко хлопнула дверцей тумбочки и убежала.
– О какая, о какая! – разволновались бабульки. – Ишь, бойкая!
– И уколыто как колет, все нахрапом, все с рывка! – вздохнула полная. – А ты, милая, пошла бы, повидалась с матерьюто. Мать – она плохого не скажет своему дитю. Пошла бы ты.
– Не могу. Потом.
– Пойдем хоть мы, Михаловна, – позвала сухонькая. – Волнуется небось.
И они засеменили к дверям палаты.
«Как надоели эти старухи! Копошатся чегото, шуршат целыми днями. На тот свет пора, а все им не так уколы делают! – опять разозлилась Анна. От слабости ей вновь захотелось спать. В животе было пусто, как в высохшем бурдюке. – Если не буду есть – точно умру. Просто засну от слабости и больше не проснусь. А хорошо вот так дремать и ничего не делать, ничего не желать. Хорошо…»
Анна так и лежала, закрыв глаза, когда в комнату возвратились бабульки. Они на цыпочках прошли к своим кроватям. Раздался скрип панцирных сеток.
– Спит, Михаловна?
– Пускай. Молодая еще. Мать ее жалко, извелась совсем.
– Тебе, Константиновна, пенсиюто за какой месяц принесли?
– А леший ее знает. Я ее вижу, пенсиюто? Сын давеча забрал.
– Да, маслицето опять подорожало, не укупишь.
– А я вот сала который уже месяц хочу. Купить бы его у нас на рыночке, беленькое, мяконькое. Бывает, само так и тает, так и тает во рту. И посолить его с чесночком. С чесночком да в банке. Сын у меня любитель, он же так посолит, так посолит!
– Нука, нука, я не слыхала про банкуто! Как солить, Константиновна?
– Так ведь и салато у нас с тобой нет, Михаловна.
– И денег нет. Ох, годы, годы. Кабы была я молодая…
– Вот радостьто! Помню – вбил мой дед в землю кол посреди деревни, у того кола и деток наделали.
– Да и то, Константиновна, грех жаловаться. Государство о нас заботится, пенсию опять же дает. Хлебушек, молочко – сытно и хорошо. Помирать только скоро, а не хочется…
– Ох, как не хочется! До солнышка дожили, а летом Бог помирать не велел. Протянем! У меня домок имеется, хоть и старенький, да ладненький. Вот мы с тобой полежим еще с месяцок и поедем в деревню.
– И то. Огородик засадим, петрушечку, морковку, проживем, Константиновна.