Страница 36 из 50
Об этом эпизоде рассказал Зыкиной, на что она отреагировала просто: ввела подобную систему и у себя, но не на каждый день.
Разногласий с ней у меня никогда не было, за исключением одного случая в начале нашего сотрудничества, когда она опоздала на встречу со мной в назначенное время. Ждал ее целый час у дома на Котельнической набережной, коротая время в букинистическом магазине на первом этаже. Приезжает с Гридиным.
— Я здесь битый час вас жду. Что-нибудь случилось? — спрашиваю.
— Ничего не случилось. Прическу новую сделала, думала управлюсь во времени, но вот не получилось…
— Это не причина, чтобы опаздывать.
— Я же все-таки женщина.
— Ну и что — женщина. Почему-то Анна Маньяни, Софи Лорен, Джина Лоллобриджида, Майя Плисецкая и другие «девушки» не меньшей известности и популярности не могут позволять себе опаздывать в таких случаях? Потому что ценят и свое, и чужое время. Давайте договоримся, чтобы такого безобразия больше не было. Иначе наши взаимоотношения закончатся.
Я еще добавил к сказанному, что опаздывать без весомых на то причин — дурной признак и не украшает человека как личность. И рассказал за чаем об одном случае из моей практики.
По просьбе журнала «Смена» я поехал к Ивану Христофоровичу Баграмяну, легендарному полководцу времен Великой Отечественной войны. Жил он на даче по Можайскому шоссе, недалеко от Одинцова. Вхожу в дежурное помещение проходной, сообщаю офицеру о цели моего визита. Дежурный докладывает маршалу о том, что я прибыл.
— Который час, капитан? — спрашивает маршал.
— Ровно восемнадцать ноль-ноль, товарищ маршал Советского Союза! — четко докладывает постовой.
— Пропустите и дайте сопровождающего.
Опоздай я на 7–10 минут — встреча бы не состоялась. Баграмян ценил время и считал, что точность — не только вежливость королей. (Кстати, Зыкина довольно часто встречалась с Баграмяном по разным поводам и в Москве, и в Армении, и даже в ГДР на военном параде).
К чести Зыкиной, она с тех пор являлась на встречи вовремя, и если чуть опаздывала, всегда извинялась. «Вот видишь, как ты меня воспитал, — шутила она. — Я теперь стараюсь никуда не опаздывать».
Перед очередным Днем космонавтики я встречался с Германом Степановичем Титовым, вторым космонавтом планеты. Речь зашла и о Зыкиной, которая должна была петь в честь этого праздника. И он, как бы между прочим, с улыбкой спросил:
— А что, наша великая певица действительно имеет страсть к бриллиантам?
— Бриллианты — лучшие друзья всех девушек, — изрек я дежурную фразу.
— По большей части красивых, известных, состоятельных. Так?
— Наверное, — согласился я.
Зыкина всю жизнь питала к космонавтам особое уважение. Ей выпало счастье дружить с Юрием Гагариным, Валентиной Терешковой, Павлом Поповичем, Георгием Береговым, Виталием Севастьяновым, Владиславом Волковым… В день похорон Германа Титова она стояла в почетном карауле у гроба космонавта в зале ЦТСА.
Конечно, Зыкина любила добротные, красивые украшения, и бриллианты не исключение. У нее была емкая косметичка из тонкой черной кожи, наполненная колечками, брошками, сережками, так или иначе в основе содержащими бриллианты.
Были там и другие камни — изумруды, сапфиры, но больше всего украшений было с бриллиантами. Косметичку она всегда держала при себе, не оставляла ни дома, ни на даче. Цену содержимого ее она, конечно, не знала, да и она ее мало интересовала. И все разговоры о том, что стоило все это богатство 500 тысяч уе или полтора миллиона, — от лукавого, потому что, на моей памяти, об оценке ее украшений не могло быть и речи: Зыкиной было безразлично, сколько они стоили.
В один из рождественских вечеров, обсуждая у нее дома готовящуюся по телевидению передачу с участием певицы, неожиданно зашел разговор о бриллиантах. И Зыкина, встав из-за стола, ушла в другую комнату и принесла на ладони сережки, сделанные, как оказалось, ювелирных дел мастером, видимо, недавно. «Посмотри, какая филигранная работа», — и протянула мне сережки. Я стал внимательно их рассматривать, и мне показалось, что камни в них не настоящие, о чем и заявил во всеуслышание. «Такого не может быть, потому что не может быть никогда», — возразил сидевший рядом Гридин. «Это можно легко проверить, — сказал я. — Достаточно зажечь одну свечу, и будет видна игра каждого бриллианта, его радужные переливы». Такой процедуре научил меня Ростропович, ссылаясь на XVII–XVIII века, когда дамы, блистая бриллиантами на балах при свете свечей, глядя вокруг, могли определить, у кого какого качества камни и даже руками какого ювелира они сделаны. Свет в комнате тут же выключили, свечу в подсвечнике, стоявшем на пианино, зажгли. Вертели сережки вместе с Гридиным и так и этак — никакой игры не заметили. «Вот аферист, завтра поеду (к какому-то старому еврею, фамилию я не запомнил), башку ему оторву». «Да не горячись ты, — успокаивала мужа Зыкина, — может они просто слегка загрязнились, надо их почистить спиртом, да и все». «Какая на них грязь? Они что, на полу кухонном или в туалете валялись сто лет?» — не унимался Гридин. Перепалка между ними закончилась довольно скоро. По прошествии примерно года моего сотрудничества с Зыкиной ни она, ни Гридин меня не стеснялись и могли при мне говорить что угодно, совершенно открыто. В свою очередь, и я также прямо и откровенно высказывал свои мысли.
Через некоторое время вижу в ушах Зыкиной такие же сережки, что мы разглядывали вечером в рождественские дни. «Людмила Георгиевна, — спрашиваю, — камешки-то в сережках настоящие или как?». «Теперь настоящие, — отвечала она. — Ты оказался в основном прав. Мелкие камешки были все же алмазиками, просто не ограненными как следует, а вот покрупнее действительно пришлось заменить». «Гридин собирался ювелиру башку свернуть. Свернул?» — спрашиваю. «Я сама ездила к ювелиру, предупредила, что такое может случиться».
Я помню, как положив на ладонь орден Святого апостола Андрея Первозванного, она внимательно разглядывала блестевшие в нем разных размеров камушки.
— Красив орден, ничего не скажешь, и как много труда вложено в него ювелирных дел мастерами, — налюбовавшись наградой, заметила певица, отложив в сторону изделие российских умельцев.
— Спору нет, хорош, что и говорить, но не более чем красивая цепочка с побрякушками, — сказал я.
— Ну скажешь тоже, побрякушки, — недовольно произнесла она и снова взяла орден в руки.
— Конечно. Настоящие бриллианты красовались на наградах адмирала петровских времен Федора Головина, первого кавалера ордена, или Мазепы, второго кавалера.
— Мазепы? — вскинула брови Зыкина.
— Не только его. В 1807 году им были награждены Наполеон, три его маршала — брат императора Жером, Мюрат, начальник штаба Бертье и министр иностранных дел Талейран. Уж у этих-то ребят, наверное, не было оснований считать, что бриллианты в орденах искусственные или поддельные. Кстати, Людмила Георгиевна, и ваш орден «За заслуги перед Отечеством» внешне ничем не отличается от царского Святого Владимира, хотя для всех очевидно, что это не одно и то же.
К наградам Зыкина относилась довольно спокойно. Раз человек заслуживает орден и сознает, что получил за особые заслуги, говорила она, значит, он может считать, что совершил хороший поступок.
Зыкина и к славе была равнодушна, не позволяя ей ни ослеплять, ни взволновать себя.
Людмила Георгиевна была суеверным человеком. Религию считала упрощенной и обращенной к сердцу мудростью. В золотом медальоне на золотой цепочке, с которым она никогда не расставалась, ювелирных дел мастером была встроена миниатюрная иконка Николая Угодника, которому она поклонялась еще с детства по настоянию мамы. Была убеждена, что Бог ей обязательно поможет, если она его очень попросит. «Он выводит меня на правильный путь, — говорила она. — Он приводил меня к людям, с которыми я должна была общаться, и отводил от людей, с которыми мне не надо было встречаться… Все пакости и неприятности в жизни идут от сатаны». Дружила с владыкой Питиримом и особенно с митрополитом Смоленским и Калининградским Кириллом, нынешним главой Русской православной церкви. С ним она годы поддерживала дружеские отношения, бывала у него в гостях по разным поводам и видела в нем умнейшего человека.