Страница 121 из 131
Вот о чем думал я, стоя на берегу реки Пёс среди неюжных кустов, названия которых мне неизвестны. Грустно мне было, но и хорошо тоже. А было ли хорошо моим старикам, я не знаю. Порой мне приходит в голову, что не следовало им затевать эту поездку. Но, может быть, я ошибаюсь. Моя воронка ещё крутится и спешит, и бог весть о чем буду думать я, когда придёт её черед распрямиться в течении.
Шагнув, Вероника Потаповна поболтала в зеленой воде рукой. Сверкнуло кольцо, и это она отметила, а вот что вода светлеет на фоне руки, нет.
— Грязная какая! — брезгливо возмутилась она, достала из сумочки платок и насухо вытерла изуродованные подагрой пальцы, на которых алели лепестки когтей. В Москве на вокзале освежила их, спрятавшись в туалете от насмешливого взгляда сестры.
Валентине Потаповне тоже хотелось потрогать воду, но теперь, после Вероники, она принципиально решила не делать этого. Ниже склонив набок седенькую голову, первой пошла прочь, за ней Дмитрий Филиппович и Александра Сергеевна, но он все оглядывался на свояченицу.
— Да! — произнесла та с чувством. — Да!
И лишь после этого со скорбным лицом двинулась за остальными, к большому облегчению Дмитрия Филипповича.
В молчании удалялись сестры от реки детства, о встрече с которой столько мечтали и ради которой проехали полстраны. Зачем? Чтобы вот так угрюмо постоять, поглядеть и даже из‑за упрямства не помочить руку? Валентина Потаповна закусила губу и вдруг, повернувшись, побежала назад. Дмитрий Филиппович и Александра Сергеевна удивленно остановились, а Вероника Потаповна с тем же скорбным лицом продолжала путь. Её сестра быстро присела, скинула туфли и — босиком по тёмной земле, по мягкой и прохладной траве, которая щекотала ступни. В воду… Дно было твёрдым и пологим, хорошим. По колено вошла, подняв подол платья, а другой рукой плескалась и баловалась.
— Вероника! — крикнула звонким голосом и, обернувшись, приставила к глазам мокрую руку, на которой играло солнце. — Слышь, Вероника! Давай купаться!
Сестра остановилась. «Вероника», — вот что прежде всего дошло до её радостно встрепенувшегося сознания. Валька уступила, сдалась, заговорила первой… Бабушка не делала этого никогда. Характер выдерживала. А Валентина Потаповна срывалась. Первой шла «на поклон», избрав для этого любой предлог, а то и вовсе без предлога. «Да ну, Верка, хватит кукситься. Один раз живём на свете». К чести Вероники Потаповны следует сказать, что она никогда не отклоняла этих мирных инициатив. На шею не бросалась, но сразу же оттаивала, накрывала чай по самому высокому уровню, то есть едва ли не со всеми вареньями, и, растроганно–возбуждённая, готова была выполнить любую прихоть сестры, даже такую экстравагантную, как купание в реке Пёс.
Валентина Потаповна стояла по колено в воде. Солнце било ей в глаза, она щурилась и смеялась. Подол намок, но какое это имело значение! Проворно вышла она на берег.
— Купаться, купаться! Димушка, ну‑ка! — приказала мужу и сделала движение, которое означало: раздевайсь!
Дмитрий Филиппович смотрел на неё с серьёзной пытливостью. Ему всегда требовалось время, чтобы уяснить, чего надобно жене.
— Как купаться?
Она подбежала и мокрой рукой сорвала с него берет.
— Как купаются! Обыкновенно. Или утонуть боишься? Не бойся, здесь не утонешь. Скажи, Вера.
— Да ты что, Валь! — изумилась (немного преувеличенно) Вероника Потаповна, однако подошла ближе.
— А что? Быть в Калинове, у Пса стоять и не окунуться?
— Не боюсь я утонуть, — отклонил нелепое подозрение Дмитрий Филиппович.
Жена быстро повернулась к нему.
— Ах, не боишься! — И давай стягивать с него пиджак. Он скалил зубы, довольный и одновременно малость встревоженный, откидывал назад голову. На голом черепе сверкало солнце.
— Валь, — говорил он, урезонивая. — Валь! — А глаза косили то на Александру Сергеевну, которая спокойно стояла в стороне, то на свояченицу.
Валентина Потаповна, оставив в покое мужа, живо скинула с себя платье и комбинацию.
— В чем же ты купаться собираешься? — уже со смешком спросила Вероника. — Да и холодно… — Она зябко повела плечами.
— Холодно? — засмеялась Валентина Потаповна. — Это ты говоришь — холодно? Первой же лезла всегда. Александра! — взялась она за четвертого спутника. — А ты? В реке Пёс, а? Это тебе не Черное море. Раз в жизни…
Но Александра Сергеевна, хоть и продолжала беззвучно смеяться, отрицательно покачала головой.
— Купаться не буду…
И больше её Валентина Потаповна не трогала, а от сестры не отстала, пока та, хихикая и зыркая глазами по сторонам, сама не веря тому, что делает, не разделась до трусов и импортного, «как у Нонны», лифчика.
Дмитрий Филиппович, наклонив лысую голову, переводил исподлобья хитрый взгляд с одной на другую. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас лезть в воду. Он и в Черном‑то море купался неохотно…
Я хорошо помню эти поездки на море. Каждый выходной вереницы открытых грузовиков с людьми тянулись рано утром из Светополя в двух противоположных направлениях: в Гульган, по обе стороны от которого ютились под укрытием гор вдоль всего южного побережья курортные посёлки, и на северо–запад, в степную Витту. Конечно, юг был богаче и красочней, а от живописной дороги, которая вела сюда, захватывало дух, так кружила она. И все‑таки мне больше нравилась Витта. Какие тут были пляжи! Они и поныне существуют, но теперь здесь не то что лечь — встать негде, а когда‑то я, выскочив, озябший, из моря, делал огромные круги, и хоть бы кто слово сказал! Накупаешься, наваляешься в горячем песке, набегаешься (а сам все бросаешь «косяки», не готовят ли женщины «стол»), и вот раздаётся подчёркнуто–обыденное, «домашнее»: «Мы–ыть руки!» Наконец‑то! По щиколотку войдя в море, которое тогда не было у берега бурым от тысяч ног, ополаскиваешь руки и, радостно дёргаясь на ходу голым телом, сперва бежишь, а последние метры уважительно идёшь к «столу». «Осторожно, осторожно! — вскидывает руки бабушка. — В песке весь… Как чушка». Напрасны, однако, старания взрослых. Как ни тщатся уберечь еду от песка, он хрустит на зубах, что бы ни совал в рот: сверкающее яйцо или нагретый алый помидор с зеленой звёздочкой на попке, пупырчатый огурец или молодую холодную картофелину с островками бледно–розовой кожицы. А хлеб! Припечённый солнцем, черный и ноздреватый, вдруг похрустывающий песочком, и с таким острым, таким «хлебным» запахом…
После еды тебя долго не пускают в море («Вредно», — говорит бабушка), но в конце концов разрешение получено, и ты летишь, не боясь обрызгать какую‑нибудь пугливую даму. Взрослые тоже окунулись по два, по три раза, и только Дмитрий Филиппович, дядя Дима, худой и молочно–белый, в синих трусах, сидит, пригнув голову, под простыней на четырех палках. Как же трудно вытащить его отсюда! Расшалившаяся Валентина Потаповна выплёскивает на его широкую, усеянную рыжими пятнышками спину пригоршню воды, но и это не помогает. Он втягивает шею и сидит не шевелясь, прижав к костлявым бокам локти.
И все‑таки наступает момент, когда он осторожно выбирается из‑под навеса. Солнце уже ближе к западу, уже вода стала тёплой, как чай, а над головами проносятся первые ласточки; к вечеру, когда мы уедем отсюда, они совершенно заполонят ярко–синее небо. Дядя Дима идёт купаться… Но как, как он идёт! Песок обжигает ступни, и потому после каждого шага он делает остановку, пережидает некоторое время, затем ногой сгребает в сторону верхний, самый горячий слой и делает шаг следующий. К тому времени, когда он добирается до воды, количество ласточек в небе удваивается. Здесь уже песок не так горяч, и дядя Дима с наслаждением отдыхает после трудного перехода. На его голове белеет повязанный четырехугольничком носовой платок, а синие трусы достают едва ли не до колен. В них, впрочем, ничего зазорного нет, ибо в плавках тогда щеголяли лишь отъявленные пижоны.
После периода адаптации, который длится неопределённо долго, дядя Дима сосредоточенно вытягивает ногу и касается воды большим пальцем. В тот же миг палец поджимается и нога быстро убирается на прежнюю позицию. Спустя некоторое время операция повторяется, но уже помедленней — вода начинает внушать доверие. Он делает шаг и терпеливо приучает к ней ступни, потом щиколотки, потом колени, живот, грудь и — свершилось! — дядя Дима плывёт. Движения его резки, руки выбрасывает далеко и высоко, а добрая половина спины остаётся непогруженной. Я глядел на него с завистью. Так больше не плавал никто.