Страница 114 из 131
Теперь гостиницы «Савой» не существовало, поэтому торжество перенесли в ресторан «Центральный» у памятника Юрию Долгорукому. Все переговоры с официантом вела Вероника Потаповна.
— Будьте любезны… Четыре салата из омаров. Четыре вальдшнепа на вертеле.
Но карандаш, уже взятый на изготовку, не тронулся с места.
— Не понял, — сказал официант.
Бабушка обворожительно улыбнулась.
— Четыре салата из омаров. Четыре вальдшнепа на вертеле…
Это был её звёздный час, нечто подобное тому, что испытала её сестра Валентина, приобретая билеты до станции Калинов.
В результате обстоятельных и трудных переговоров заказали: сборную солянку, блины с красной икрой, фирменные салаты, рыбу, мороженое (долго выясняли, с орехами или вареньем; с каким вареньем и с какими орехами. «Заливные!» — вспомнила и вздохнула Вероника Потаповна. К этому времени хорошо вышколенный официант знал уже и про гостиницу «Савой», которую невесть зачем переименовали, и про тридцать второй год, и про благополучную дочь Нонну, которая была в Москве неоднократно). Разумеется, заказали двести граммов водки — по рюмочке дамам, а остальное Дмитрию Филипповичу, кавалеру. И тут как гром с ясного неба:
— Не надо водки.
И знаете, кто это сказал? Дмитрий Филиппович. Дядя Дима. Я думаю, он сказал такое впервые. Сестры уставились на него с изумлением. Нелюбопытная Александра Сергеевна склонилась к Веронике Потаповне и шепнула:
— Что он сказал?
Официант ждал.
— Не надо водки, — повторил Дмитрий Филиппович.
Теперь уже это был его звёздный час. И пусть он продлится хотя бы половину этого срока. Хотя бы половину… Ибо катастрофа могла наступить гораздо раньше.
Дело в том, что не только Вероника Потаповна имела опыт посещения ресторанов. Дмитрий Филиппович и Валентина Потаповна приобщились тоже. Правда, то был не «Савой», а нечто поскромнее. Став взрослым и самостоятельным, я в один прекрасный день пригласил всех троих отужинать в светопольской «Астории». Не помню, что ели мы, во всяком случае, не омаров и не вальдшнепов на вертеле. А вот сборная солянка была. Я запомнил это потому, что Дмитрий Филиппович, услыхав где‑то о чрезвычайной полезности для желудка маслиновых косточек, заглатывал их, как гусь.
Ещё, понятно, была водка. Немного — тут Валентина Потаповна следила зорко, — но была. И она — не водка, а бандитская цена её — потрясла Дмитрия Филипповича. Никак не мог он уразуметь, почему продукт, никакой кулинарной обработке не подвергнутый, стоит едва ли не наполовину дороже своей магазинной цены. Да это же грабёж! И потому, шепнул он мне, надо было просто взять с собой бутылочку.
Именно это и осуществил он теперь. В карманах его льняных брюк уютно сидели, скрытые полами пиджака, две загодя припасённые в районе рынка четвертинки. Но кто знал это! Двести граммов были принесены, рюмочки наполнены и с тихим звоном сведены под торжественные слова Валентины Потаповны:
— За Москву! За нашу древнюю столицу! Когда подумаешь, сколько людей перебывало здесь за восемьсот лет… И сколько ещё перебудет.
Она вздохнула, зажмурилась и подержала так глаза. Потом выпила до дна, лихо. И все тоже выпили, крякнули, положили в рот по ломтику красной рыбы. Вот только у Дмитрия Филипповича осталось на дне полглотка — так нетороплив и не жаден был он нынче на водку, так аристократичен.
Минут через десять, однако, он вспомнил, что сел за стол, не помыв руки. Валентина Потаповна засмеялась:
— Спохватился!
В прекрасном расположении духа была она. Кабы знала, чем чревата пробудившаяся в её муже любовь к гигиене!
Дмитрий Филиппович встал, быстро и цепко глянул, не наблюдает ли за ним кто, и ровным, но не слишком широким шагом, дабы не обнаружить содержимое карманов, направился к выходу.
Мытьё рук заняло минут пять, не больше. Было б подозрительным сразу после этого наброситься на еду, поэтому он сел и сидел смирно.
— Ты чего? — спросила Валентина Потаповна.
— Ничего, — ответил Дмитрий Филиппович.
Ещё помедлив из соображений конспирации, взял в одну руку вилку, в другую нож и принялся разрезать маринованную сливу.
Его дамы между тем вели беседу. Вероника Потаповна незаметно обводила взглядом нарядный зал («Неприлично, — сколько раз учила она меня, — глазеть по сторонам»), качала головой и произносила негромко, но со значением:
— Да!
Скоро Дмитрию Филипповичу вздумалось снова отлучиться.
— Куда? — удивилась, но не рассердилась Валентина Потаповна.
Дмитрий Филиппович красноречиво показал глазами на дверь.
— Но ведь ты только что был!
Как ответить на такое! Он воспитанно молчал, надеясь, что жена сама догадается, но она не догадывалась. С лёгкой досадой взялась за свой фирменный салат, а он встал и размеренной походкой направился к двери. Назревал скандал…
Не первый. Тихий и дисциплинированный в трезвом виде, пьяный он бывал грозен. Как ненавидел я его в эти минуты, как боялся и с какой злой искренностью желал ему всяких бед. Впрочем, меня он не трогал и не обижал даже пьяный. А я, расхрабрившись, позволял себе вещи неслыханные. Например, поливал его из клизмы.
То было тридцать первого декабря, за несколько часов до Нового года, который мы собирались встречать у Сомовых, то есть у брата Дмитрия Филипповича.
Павел Филиппович был моложе Дмитрия, хотя кто сказал бы это, глядя на них! Оба воевали, но один вышел из этой грандиозной мясорубки целехоньким, а второй, младший, весь израненный. Врачи строго предупреждали его терпеливую жену Любу: бросит пить и курить, будет соблюдать режим, диету и все прочее — пяток лет авось протянет. Дядя Паша прекрасно знал это, однако пил, курил, приударял за женщинами и лихо удирал из больни–цы, чтобы сыграть партию в бильярд или выпить с приятелем кружку пива в известном всему Светополю «Ветерке» Аристарха Ивановича. И жил. Не отмеренный осторожными врачами пяток лет, а много дольше. Дольше настолько, что похоронил счастливого убереженного войной и себя берегущего брата Дмитрия. Дядя Паша в то время лежал в загородной больнице, очередной раз отдавая богу душу, но его привезли. Я увидел его сидящим у гроба брата и ужаснулся, ибо из них двоих — того, кто лежал в гробу, и того, кто сидел рядом, обеими руками опираясь на поставленную между худыми коленками трость, — на покойника больше походил тот, который сидел. И что вы думаете? Хватив на поминках несколько р! рмок, он пошёл плясать, а на другой день утречком, запертый женой дома, сбежал по лестнице из окна, и мы с ног сбились, разыскивая его по всему городу. Ни у Аристарха Ивановича, ни в таксомоторном парке, где он некогда работал сперва шофером, потом диспетчером, его не было, и тогда сын догадался: в бильярдной. Там мы и обнаружили его.
Вот у этого человека, у Сомовых (какие пироги пекла его жена тётя Люба!), и должны были мы встречать тот достопамятный Новый год.
Тогда ещё предпраздничные дни не были укороченными, но все же тридцать первого декабря приходили домой раньше. Во всем дворе жарили и парили, моя бабушка приготовила салат «оливье», изысканное блюдо, долженствующее стать украшением стола, который собирали в складчину, а Дмитрия Филипповича все не было.
Явился он часов в семь. Он качался. В его кроличьей шапке торчали ёлочные иголки. Упрямо твердил он, чтоб мы пошли и взяли ёлку, которая стоит «там». Бледная тётя Валя глядела на него с ненавистью. Потом захлопнула перед его носом дверь, накинула тяжелый крючок, приделанный Дмитрием Филипповичем рядом с цепочкой и задвижкой, и с рыданиями повалилась на кровать. Я никогда не видел, чтобы она так плакала. Беспомощно стоял рядом, смотрел на вздрагивающее маленькое тело, слышал глухое: «За что? Боже мой, за что?» — и, испуганный, не знал, что же мне делать. Привести бабушку я не мог: за дверью топтался и сопел и повторял «змея… змея…» пьяный громила. Потом он затих.
Мы долго не могли понять, куда он делся, пока не обнаружили его в кладовке, узком помещении в два метра длиной. Тем не менее он умудрился улечься тут и заснуть, уперев ножищи в сапогах в дверь, которая открывалась вовнутрь.