Страница 70 из 86
Прежде чем мы доберемся до 1899-го, остановимся, как я и обещал, в Париже 1897-го. Здесь, в Париже, родился и вырос Поль Дюка. Здесь он и жил, учился в Парижской консерватории, да, собственно, и преподавал в ней композицию до самой своей кончины в возрасте шестидесяти девяти лет. Он принадлежал к числу молодых людей, весьма увлекавшихся музыкой композитора Эдуарда Лало, родившегося в Лилле. Впрочем, к 1897-му Лало был уже мертв, а Дюка работал над симфонической поэмой — да и кто же над таковой не работал? — которая, как он надеялся, принесет ему славу: ему, тридцатидвухлетнему композитору, обладающему собственным голосом. Увы, мы, с нашим неполным, но правдивым подходом, не можем надолго задерживаться на мсье Дюка, не говоря уж об Эдуарде Лало (я, вопреки всему, надеюсь, что он произвел на свет двух дочерей с именами Лулу и Лейла, но доказательств сего не имею), однако о двух моментах упомянуть мы вправе. Первый: в 1897-м Дюка действительно предъявил публике доказательство того, что он обладает собственным голосом, а именно «Ученика чародея», столь любимого всеми поклонниками Диснея, хотя изначально вещь эта задумывалась как музыкальное изложение гётевского «Der Zauberlerhling». «Ученик чародея» — это одно из тех названий, что звучат одинаково поэтично на всех трех языках: на английском ему определенно присущи форма и стиль[*]; на немецком оно обладает внушительной помпезностью; что до французского — тут оно просто роскошно: «L’Apprenti Sorcier»! М-м-м. Прелесть что такое. И второе: с Дюка случилась трагедия — лет через десять после обретения собственного голоса он снова его потерял: когда Дюка было около сорока, он сжег все, что сочинил начиная с двадцати лет. Да, трагедия. Он принадлежал также к тем людям, которые, когда мы узнаем даты их жизни, кажутся нам попавшими не в свое время. Я, до того как узнал о нем хоть что-то, мысленно относил Дюка к поре Брамса и Мендельсона. А уяснив, что он был еще жив в 1935-м, испытал немалое потрясение. Поль Дюка и, ну, скажем… Черчилль, дышащие одним воздухом. В этом есть что-то неправильное, вам не кажется? Но ведь дышали же.
Ну вот и 1899-й, самый краешек. Мы замерли не просто на пороге великой неизвестности нового века, но и над зияющей пропастью новой эры. Музыкальной то есть. Со временем она получит название СОВРЕМЕННОЙ — Современная Эра, — что, на мой взгляд, довольно глупо, потому что, конечно, она современная, речь ведь идет о сегодняшнем дне. Какая же еще? Интересно только узнать, как вы назовете следующий период, — когда сожжете мосты, соединяющие вас с «современным»? ОЧЕНЬ современной эрой? ЧЕРТОВСКИ современной? «Такой современной, что слеза прошибает»? Понимаете? Где мы тогда-то окажемся? Ладно, поживем — увидим. А я, с вашего разрешения, помечу галочками эры, какие у меня уже имеются, — пока те, кто ведет у нас учет рабочего времени, самого меня в одну из них не запякали:
Хорошо. А теперь в любую уже минуту я получу Современную. И отлично, выйдет полный комплект. Не помню, чтобы я так радовался с тех пор, как мне подарили открытки с картинками всего подвижного состава Великой западной железной дороги, на которых стояли подписи машинистов. Бесценная вещь! Но довольно об этом, я как-никак собирался добраться до Англии, а точнее — до Мал верна, что в Вустершире. Ну, вы уже обо всем догадались, — разумеется, я направляюсь к дому замечательнейшего сына Англии, некоего Эдди «Эдельвейса» Элгара.
Да-да, того самого, с подвитыми кверху усами величиной с велосипедный руль — или, как сказал некогда некто: «Не столько с руль, сколько с целый велосипед!» — спасителя английской музыки Элгара. Но где же он? Не географически то есть, а «в общей картине», как иногда говорят о населенном привидениями доме. Что ж, если это способно помочь, давайте испробуем на нем вопросничек из разряда «или-или», один из тех, какими заполняют пустые места в субботних и воскресных номерах газет.
«Битлз» или «Роллинг Стоунс»?
О, думаю, «Битлз»!
Большой или малый?
Большой.
Роджер Мур или Шон Коннери?
М-м-м, скорее Роджер Мур. (Я, кстати, думаю, что ему пошли бы большие, подвитые кверху брови величиной с велосипедный руль.)
Брамс или Вагнер?
Вне всякого сомнения, Брамс.
Наверху или внизу?
Опять-таки, вне всякого сомнения, ВНИЗУ. Э-э, но не В ЧУЛАНЕ под лестницей!
Ваш самый неприятный жизненный опыт?
Однажды я передал портвейн соседу слева, а не справа.
Где или когда вы были счастливее всего?
На прогулке по Малверну с моей супругой, Алисой.
Кем вы хотели бы остаться в памяти людской?
Человеком, сочинившим нежное «Соспири». Определенно не усачом с оборота 20-фунтовой банкноты.
Ну как, помогло? Не очень? Извините. Все равно попробовать стоило.
Элгар был первым, с тех пор как в 1695-м умер Пёрселл, значительным английским композитором с мировым именем. Собственно, в промежутке между этими двумя Англию называли «страной без музыки». А Элгар все изменил. Он стал первым за многие годы композитором-британцем, не просто признанным «великим», но его музыка ясно говорила о земле, из которой она произрастает. Она звучит так, как никакая другая, — в ней нет красочности и звонкости русской музыки, нет мягкости и пуантилизма французской, нет суровости и непреклонности немецкой. Она звучит ПО-АНГЛИЙСКИ. Что, собственно, перестает удивлять, когда приглядишься к самому Элгару.
В 1899-м ему было сорок два. Он родился в Брод-хите, близ Вустера, в семье местного органиста и владельца музыкального магазина, человека, стоявшего в самом центре музыкальной жизни города. «Поток музыки протекал через наш дом и магазин, и я постоянно омывался в нем», — сказал однажды Элгар. Первыми его успешными сочинениями были кантаты — «Свет жизни», «Король Олаф» и «Карактакус». Прелестные, «пропитанные своим временем» хоровые вещи, которым, впрочем, предстояло оказаться в тени того, что было написано в 1899-м и после него. Именно в этом году Элгар создал череду пьес, построенных на одной короткой теме. Он назвал их «Вариациями на оригинальную тему „Загадка“», или, для краткости, «Вариациями „Загадка“».
Строго говоря, загадок получилось две. Первая состояла в том, что каждая пьеса представляла собой музыкальный портрет одного из друзей композитора, но сами эти друзья обозначались лишь инициалами либо прозвищами. Так что обществу 1899 года пришлось гадать, кто в какой пьесе изображен. К примеру, самая популярная из них, «Нимрод», относится к издателю Элгара. Каким образом? Нимрод назван в Библии «сильным звероловом», — охотник по-немецки «jaeger», — а издателем Элгара был Август Яегер. Понимаете? Не бог весть как сложно, однако не так уж и плохо. А вот вторая загадка, возможно, более интересна, и сводится она к вопросу: что представляет собой главная тема? Оригинальная ли это тема, сочиненная самим Элгаром, — и точка? Или в ней (ходят такие слухи) запрятана какая-то хорошо известная мелодия? Одни говорят — оригинальная, другие — что это всего-навсего песенка «Забыть ли старую любовь», но только искаженная, третьи же уверяют, будто это «Правь, Британия», а то и «Калинка-малинка»[♫] ☺. Существует даже научная школа — да, тайна сия в ходе лет занимала умы многих музыковедов (или в данном случае правильнее назвать их музыконеведами?), — утверждающая, что тема эта вовсе никакая не тема, а просто мелодия, «построенная» на другой мелодии, причем сама другая ни разу в произведении не звучит. Вы что-нибудь поняли? Нет? Ну ладно. Собственно говоря, оно и неважно. Что до самого Элгара, то, когда его просили пролить на эту загадку свет, он в духе истинно английской школы (начальной) отвечал приблизительно так: «Хрен вам! Не дождетесь!» Виноват, сейчас перефразирую: он демонстрировал редкостную чинность, всю свою жизнь храня совершеннейшее молчание на сей счет, и в конце концов унес тайну «Загадки» в могилу. Но, по счастью, хоть сами «Вариации» нам оставил.
*
Как и на русском. (Примеч. переводчика).
♫
Если честно, последнее придумал я сам. (Примеч. автора).