Вольная Русь

Самочувствие всё это время проявляло тенденцию к ухудшению. Донимали постоянно вялость, слабость, сонливость, но употребление кофе — от греха подальше — Аркадий сократил. Давление в груди тревожило его всё чаще, даже запах любимого напитка иногда уже не радовал, а вызывал тошноту. Однако отказаться от кофе совсем он пока не смог.

Естественно, сразу же поутру двадцать четвёртого, казаки проверили глубину рва — немаловажной части укреплений Созополя. Почти на всей своей длине он обмелел незначительно, но вот по краям, там, где соединялся с заливом, оказался занесён песком почти полностью. Обвязавшись верёвкой, осаждённые промерили эти места и шестом, и собственными ногами — попробовав перейти его вброд туда и обратно. Один проверяющий отделался мокрыми — точь-в-точь как у пленника — штанами, другой оступился и был сбит достававшей до этого брода волной. Товарищи, его страховавшие, вытащили совершенно мокрого и продрогшего друга из воды. Одно утешение — броды оказались узкими и, из-за волн, очень ненадёжными и опасными даже если не учитывать лёгкость обстрела их со стен и из бастионов.

Углубление рва решили отложить до лета — копаться, стоя в холодной воде, уж очень не полезно для здоровья. Теперь, когда осаждённые знали об этом слабом месте, оно уже не представляло для них опасности. Пытаясь атаковать здесь, турки должны были делать это плотными колоннами, становясь прекрасной мишенью сразу для сотен стволов. Аркадий про себя решил, что спешить с углублением вообще не стоит, чем больше врагов сгинет на узких прибрежных полосках, тем легче и быстрей удастся добиться победы казакам.

Само собрание атаманов и полковников Созополя прошло без скандалов и весьма свойственных этому контингенту попыток хапнуть нечто себе. Оглядев присутствующих, Москаль-чародей понял, что они почти все смущены и… нет, не испуганы, но пребывают в некотором беспокойстве. Такое начало — гибель сразу обоих командиров — не предвещало ничего хорошего. Поэтому желание знаменитого колдуна возглавить гарнизон прошло на «Ура!». Кто как не характерник сможет переколдовать вражеских чародеев? А о мистической природе почти закончившейся удачей попытке приступа турок в гарнизоне говорили открыто. Как и о том, что бежали враги именно после вступления в бой бомбомётов под командой Москаля-чародея. Не только турки были в те времена склонны к вере в сверхъестественные причины самых обыденных событий. К ночи, совершенно вымотанный, он выпал в осадок и продрых до полудня двадцать пятого.

Возможность отдохнуть вволю, не только новоявленному начальнику гарнизона, но и большей части его воинов дали враги. Больше на приступы они в этот и последующие несколько дней не ходили, сосредоточившись на сооружении лагеря для жилья и осадных укреплений — вопреки мнению некоторых наших современников о совершенной отсталости осман, осаждать и захватывать вражеские укрепления они умели.

На вышку — при таком-то ветрище — Аркадий больше не лазил, но всё увеличивавшиеся полчища врагов рассматривал с бастионов при первой же возможности, стараясь уловить для этого любое улучшение видимости в светлое время суток. И открывающееся при этом зрелище вызывало у него целую гамму чувств.

Вокруг всё было серо и мрачно. Не расступавшиеся на небе тёмно-серые, свинцовые тучи, с которых большей частью лило или моросило. Высокие волны, в которых его глаз никак не мог уловить привычных для Чёрного моря сине-зелёных ноток, вода во рву. Земля, песок, камень… Многочисленные палатки, навесы, шатры, установленные во вражеском лагере, имели разнообразную раскраску, однако под таким небом и в таких условиях и они, казалось ему, несли на себе сероватый налёт.

Воистину погода была как раз такая, в какую хороший хозяин и дворового пса на улицу не выгонит, побережёт животину. Ежась от порывов холодного ветра, да ещё насыщенного влагой, то и дело, сморкаясь при любом выходе из помещений, разглядывая копошащихся в грязи врагов, он начинал их даже жалеть. Им-то приходилось куда хуже, чем казакам, сидящим в хорошо оборудованной, с обогревом помещений крепости. Легко было догадаться, что настолько регулярное обливание холодной водой для многих в гиреевском войске — смертный приговор. Не приспособлены южане к таким испытаниям.

«Дьявольщина, Ислам и командиры оджака с ума, что ли посходили, зимой в поход трогаясь? Там же уже сейчас наверняка тысячи заболевших, скоро они мереть сотнями в день начнут без всяких пуль и ядер. А ведь и моя затея с вырубкой древесины дала эффект — мало костров у турок, смехотворно мало, учитывая холодрыгу на дворе. К утру-то вода льдом покрывается, при мокрой одежде это приговор. А когда тепло придёт, на них новые напасти свалятся — место под их лагерем за последние годы капитально унавозили, эпидемия дизентерии, если не холеры и обеспечена».

Уже позже он узнал, что в поход турецкое войско вышло в тёплую, солнечную погоду. Собственно для османов начало похода в конце зимы или самом начале весны было нормой. При малой скорости передвижения основного войска — километров двадцать в сутки — туркам добираться до границ приходилось не менее трёх месяцев, а то и дольше. К этому обстоятельству добавилось другое, не менее важное — у султана кончились деньги. В огромную сумму обошёлся контракт с голландцами на перевозку хлеба из Египта в Стамбул. Кормёжка войска и части горожан столицы этой зимой производилась на кредиты, полученные у тех же голландцев, с выплатой им больших денег за транспортировку. Ислам среди своих называл договор с голландцами грабительским и несправедливым, но вынужден был его заключить. Самостоятельно перевезти что-либо по морю, турки на данный момент не могли. Совсем. На Средиземном море турецкое мореплавание блокировалось Венецией, в Чёрном море — казаками. Пойти на мир с теми или другими, уступив им, султан не мог из-за полной потери лица (и более чем вероятной потери вскоре после этого собственной головы). Суда голландцев венецианцы вынуждены были пропускать. Но кредит кончился, платить воинам уже было нечего. Замаячила и перспектива совместного голодного бунта горожан и всего войска. Даже всученная голландцами по цене осетрины подпорченная солёная селёдка заканчивалась. Именно поэтому так легко поверили в Стамбуле в приход весны в середине февраля.

Время для рассматривания осадных работ у Москаля-чародея имелось. Жизнь в Созополе устаканилась, его ценные указания испрашивались редко, опытнейшие казацкие руководители прекрасно справлялись и без них. Затевать разброд и шатания перед огромным вражьим войском никто не спешил. Даже под низким покрывалом плотных облаков, с которых то и дело лило, можно было рассмотреть в подзорную трубу вражеский лагерь. И наблюдаемое там характерника радовало.

«Однако я молодец. Особенно гадостную гадость врагам придумал, сидеть в лужах при холодрыге и сильном ветре — только, чего уж там, именно врагу и пожелаешь. Ещё неделька-другая и ни в кого стрелять не надо будет, сами поздыхают. Ох, и нелегко им приходится — отсюда можно рассмотреть, что многих трясёт от кашля. А вот костров-то для такой погодки у них маловато, вряд ли успевают просушить одежду. Ай да Аркашка, ай да сукин сын! Да простит меня тень Александра Сергеевича за наглый плагиат».

И проблемы во вражеском лагере Аркадий, находящийся в тепле, сытый уверенный в сытных обедах и ужинах на ближайшую перспективу, сильно недооценивал. Смерть уже собирала, пока в основном среди полуголодных, с ослабленным иммунитетом райя обильную жатву. Однако ими она не ограничивалась, мёрли, чем дальше, тем больше воины — сипахи, янычары, топчи… Сотни покойников в сутки уже прибавлялись, причём, с каждым днём их число росло. Иезуитская выходка казаков с обезлюдниванием округи и вырубкой деревьев обрекала осаду на неудачу. Издали возить дрова для варки пищи и обогрева на такую массу людей во всех смыслах ослабленной турецкой армии оказалось не по силам. А ведь еда, причём не только прошлогодняя солома, но и зерно, нужна была и животным. Как таскавшим эти самые дрова за десятки вёрст, так и боевым коням гиреевской кавалерии. Несчастные лошади и быки также мёрли в большом количестве, оттягивая своей смертью начало голода среди людей.