Страница 4 из 68
— Прекрати падать на ковёр! — прорезалась в голосе Гирея нотка недовольства. Не успевший обжиться в новом, сверхвысоком ранге, он прекрасно понимал чувства разведчика, вынужденного докладывать ТАКОЕ самому султану. — Мы уже высказались, что на тебя не гневаемся. Продолжай.
— Объявленный в Румелии султаном Мустафа, как все там говорят, ничем не правит. Сидит в своём дворце у окна на Белое море и бросает в воду золотые монеты, думая, что кормит рыб чем-то особо вкусным. Правят, так мне сказали, Еэн-паша, бывший бейлербей Румелии, объявивший себя великим визирем, и каймакам Стамбула Мусса-паша. Он как был каймакамом, так и остался, только ещё и должность сердара (главнокомандующего) себе присвоил. Большая часть янычар, будто заколдованные, им верны. И… — янычар помялся, собираясь с духом, — они готовы воевать с нами.
— Ты не опасался, что он тебя попытается схватить и выдать своим командирам, порождениям нечистого животного в человеческом облике? — вступил в разговор новый великий визирь, даже не испросив на это разрешение у султана. Несколько зорких глаз в шатре заметили при этом тень неудовольствия мелькнувшую на полном султанском лице.
— О, нет! — без раздумий и сомнений ответил воин. — Мы ведь в аджеми оглан[4] из одного села попали, всю учёбу рядом спали и ели из одного котла, в поход на бунтовавших арабов вместе ходили. Не мог он так поступить!
Султан и визири улыбнулись наивной горячности молодого человека. О способности человека, вроде б самого храброго и верного, к предательству, причём коварнейшему и подлейшему, они знали не понаслышке.
— Так возвращаться к границе, которую он призван охранять, Еэн-паша не собирается? Никто о таком не говорил?
— Нет, повелитель! Наоборот, войска к проливу подтягиваются, появилось много татарской конницы, буджакская орда пришла, ходят там слухи, что они в Добруджу перекочевали, там теперь живут. А узурпаторам трона за разрешение поселиться на тех землях они обязались служить. В городе много гяуров из окрестностей появилось, с жалобами на бесчинства ногаев, но Еэн-паша и Мусса-паша ничего для наказания грабителей, убийц и похитителей людей не делают. А тут ещё по Румелии пошли отряды ростовщиков, собирающие особый военный налог, отбирают у людей последнее. Если нечего отбирать, хватают и увозят детей. Стон и плач по всей Румелии стоит. Они ведь заплатили недавно покойному султану, урожай ещё не вызрел, очень плохо местным райя приходится.
— Хорошо. Мы довольны тобой. Можешь идти. Распорядитесь там кто-нибудь, чтобы помощники бейтюльмаджи[5] нашему верному слуге выплатили достойную его службы награду.
Янычар в низком поклоне, пятясь, покинул шатёр, там осталось только новое руководство султаната. Одно из трёх самопровозглашённых. Халифат, конечно, был велик и богат, но три султана и халифа и для него было многовато. Определённо, двое были лишними. Тут считали, что лишние — Мустафа и Ахмед. Но как и в какой очерёдности избавляться от ненужных — здесь были варианты. Два войска стояли в виду друг друга. Казалось бы — атакуй, если не боишься, и одним соперником в схватке за власть станет меньше. Однако существовало толстое, жирное НО.
Видеть-то друг друга вражеские, чего уж там, армии видели. Кое-где даже имели возможность перестреливаться из пушек, чем, впрочем, воспользоваться не спешили. А сойтись в рукопашной им было крайне затруднительно. Узкий, но бурный пролив надёжно их разделял. И средств переправиться через него быстро ни у кого не было. Шайтановы выродки, в зачатии некоторых проклятый как бы сам не поучаствовал, спалили или украли всё, что плавает. А переправляться маленькими отрядами — обречь себя на поражение. Гяурская пословица "Близок локоть, да не укусишь" очень точно отражала ситуацию.
О чём думали Еэн и Мусса, здесь не знали, учитывая относительную слабость их армии, по сравнению с армией оджака, вероятно, радовались возможности собрать силы. Исламу и его помощникам приходилось сомневаться. Стоять ли здесь, надеясь, что рано или поздно верфям Трапезунда и Синопа удастся произвести достаточное количество переправочных средств. Или оставить для проформы малый заслон и двинуться на стремительно увеличивавшуюся восточную армию, провозгласившую султанами Ахмеда Халебского и его сына от сестры султана Мурада, Моххамеда.
— Что докладывают из Трапезунда и Синопа?
— Ничего нового и обнадёживающего, о великий султан. Даже если будут работать с величайшим усердием, к осени сделать достаточное для переправы количество судов не успеют. И там тоже не хватает денег.
— Разве есть какое-то место, где их хватает? Так, может, и не будем сейчас с этим спешить? В Армении Ахмед армию собирает, ты сам говорил, она больше и румелийской, и нашей.
— Больше — не значит сильнее, падишах.
— Если соберёт очень большую, то нас и ярость воинов оджака может не спасти. Задавят толпой, затопчут. Думаю, и они сейчас деньги собирают?
— Точно не скажу… но куда ж без денег?
— Да… серебро всем нужно. Бейтюльмаджи, а насколько у нас плохо с деньгами?
— Совсем плохо, о светоч нашей жизни. В поход мы выступили с немалой казной, султан Мурад собрал с райя особый военный налог. Но время идёт, войско ест и пьёт, скотину тоже без кормов не оставишь, от той казны меньше трети осталось. Султан рассчитывал на прибытие денег из Сирии и Египта, но, боюсь, арабы нам, пока всех лжесултанов не поубиваем, ничего не заплатят.
— И Мустафе? Слышал, что его и наши янычары весьма уважают.
— Оджак при нём очень хорошо жил — службой не перетруждали, за грабежи в Стамбуле не спрашивали… только для халифата это могло плохо кончиться! — за казначея ответил великий визирь.
— Так?.. — проявил настойчивость султан.
— И ему.
— А потом?
— Он умрёт от горя из-за сгинувших в междоусобице воинов Аллаха. Не сразу после того, как попадёт в наши руки, а через два-три месяца. Есть медленные яды, а покушать последний Осман очень любит.
— Хорошо. Я неодобрительно отношусь к убийствам царственных особ, особенно после того, как сам стал халифом.
Присутствующие вежливо заулыбались шутке султана. В его шатре, ранее принадлежавшем Мураду IV, могло бы разместиться и заметно больше людей, но сейчас здесь оставались только те, кто реально определял линию поведения армии. Нетрудно было заметить, что при соблюдении внешней почтительности слово султана здесь не является решающим, и халиф об этом прекрасно знает. Да и великий визирь вынужден прислушиваться к словам своих соратников очень внимательно. Довольно скудное освещение светильников хорошо подходило к атмосфере заговора, в шатре доминировавшей. Ясно было, что после победы часть из присутствующих сцепится в смертельной схватке за власть уже между собой, однако сначала эту самую власть необходимо было добыть. Разбить конкурентов.
— Значит, решено, идём на восток? — прервал небольшую паузу султан.
— Да! — твёрдо ответил на вопрос повелителя великий визирь Зуграджи-паша.
— Да! — поддержал его новый сердар, Силахдар-паша.
— Да! Согласен! Немедля! — вслед за лидерами высказались и остальные члены дивана.
— Бейтюльмаджи, хватит ли нам денег на поход, хотя бы… до Эрзерума?
— Боюсь, нет, падишах. На оставшиеся средства нам и до Анкары не дойти. А перед боем стоило бы поощрить воинов. Малыми деньгами здесь не обойтись.
— Есть у кого мысль, как нам пополнить казну?
В шатре возникла недолгая, но очень неприятная пауза. Здесь собрались воины, "люди пера", как называли в халифате гражданских чиновников, ещё не успели завоевать значительного влияния при новом султане.
— Ко мне подходили вчера… — бейтюльмаджи тщательно подбирал слова, — несколько евреев-ростовщиков…
— Из Истамбула? — встрепенулся Зуграджи-паша.
— А?.. Не знаю, может, и из столицы, я не спрашивал.
— Напрасно. Они могли бы много чего рассказать о состоянии дел у наших врагов.
4
Аджеми оглан — мальчики для внешней службы. Непривилегированная школа оджака, из которой выходили обычно простые вояки и младшие офицеры.
5
Бейтюльмаджи — главный казначей оджака.