Страница 51 из 61
— Боюсь только, при моем тощем кошельке я могу пригласить вас разве что в пивнушку, куда ходим мы, нищие журналисты.
— Вот куда я с удовольствием пойду — мне там будет чрезвычайно интересно. Я иногда, набравшись смелости, в такие места заглядывал, но, признаться, чувствовал себя там очень неуютно и неспокойно среди людей, которых совсем не знаю. Но пойти туда с вами!.. — И он перевел с Байта на Мод, а потом с Мод на Байта такой восторженный взгляд, что у нее не осталось сомнений — его уже ничто не спасет.
Байт — вот дьявол! — немедленно заявил, что с удовольствием разъяснит ему, кто есть кто, и ей еще яснее открылось коварство ее приятеля, когда, выказав полное безразличие к тому, чем кончится спектакль, с последнего акта которого они как раз ушли, он предложил и вовсе поступиться им ради другого зрелища. Ему не терпелось приняться за свою жертву, и Мод гадала про себя, что он из этого Маршала сделает. Самое большее, что он мог, — это разыграть его, изобретя, как только они усядутся за столик, всякие завлекательные имена и наделив ими оказавшихся рядом нудных завсегдатаев. Ни один из тех, кто посещал их любимое пристанище, ничего собой не представлял. Незначительность была сутью их существования, непременным условием, приняв которое — ей тоже приходилось ему следовать — они не испытывали даже интереса друг к другу, не говоря уже о зависти или благоговении. Вот почему Мод хотелось вмешаться и предостеречь этого навязавшегося им «третьего лишнего», но они уже миновали Стрэнд, свернув в ближайшую поперечную улицу, а она не обронила и слова. Байт, она чувствовала, из себя выходил, чтобы не дать ей заговорить; изощряясь в непринужденной болтовне, он вел своего агнца на заклание. Беседа перешла на злосчастного Бидела — в русло, куда ее, улучив нужный момент, вопреки естественному течению, направил, к ее ужасу, Байт, чтобы тем самым зажать ей рот. Люди, среди которых она жила, не вызывали у нее интереса, но Байт, несомненно, составлял исключение. И она молчала, не переставая гадать, чего он добивается, хотя по тому, как вел себя их гость, почти безошибочно могла сказать, что Говард уже всего добился. Иными словами, он — а вместе с ним и она — уже имел полную картину того, что делает с человеком исступленная страсть — ведь Маршал, конечно же, потому безоглядно ухватился за брошенное ему коварным Байтом предложение, что, в каком бы ящике или тесном склепе сейчас ни обретался Бидел, он так или иначе приковал к себе внимание публики. Вот таким ловким и немудреным ходом Байт добился своего! Не помню и, право, никогда не видел, чтобы публика (а я ведь по долгу своего ремесла наблюдаю за ней день и ночь) проявляла такой всепоглощающий интерес! Об этом-то феномене — о всепоглощающем интересе, проявляемом публикой, — они и беседовали за скромной трапезой в обстановке, совсем не похожей на ту, что окружала их в прекрасном Чиппендейл-клубе (еще одна струна, на которой с должным эффектом играл Байт), и, пожалуй, трудно сказать, чему в первые минуты сильнее поддался его гость — «чарам», которыми опутала город «великая пропажа», или очарованию, исходившему от суровых скатертей, необычных по форме солонок и того факта, что в обозримом ему пространстве, на другом конце зала, перед ним собственной персоной представал — в лице маленького человечка в синих очках и явном парике — величайший в Лондоне знаток внутреннего мира преступных классов. Тем не менее Бидел возник снова и никуда уже не исчезал, — впрочем, в случае нужды Байт сумел бы эту тему поддержать, и Мод теперь ясно видела, что вся эта игра ведется для нее. Только зачем? Не для того же, чтобы показать ей, чего стоит их гость? Что нового могла она в нем открыть — особенно в минуты, когда ей столько открывалось в Байте? В конце концов она решила — тем паче что вид Байта это подтверждал, — что этот неожиданный взрыв лишь форма снедающей его лихорадки. А лихорадка, по ее теории, терзала его потому, что совесть у него нечиста. Мрачная тайна, окружавшая Бидела, стала невыносимой — да, это скоро даст себя знать. А пока Байт находился в той фазе, когда пытаются заглушить укоры совести, и именно поэтому они терзали неотвратимо.
— Вы имеете в виду, что тоже заплатите жизнью?
Байт обращался к гостю через стол, очень дружески — дружески, но с сухим блеском в глазах.
— Как вам сказать… — Лицо гостя прямо-таки озарилось. — Тут есть одна тонкость. Разумеется, кому не хочется слышать неистовый шум вокруг собственного имени, быть там, где оно постоянно звучит, чтобы чувствовать себя в центре внимания и, не скрою, наслаждаться — тем, что великий город, великая империя, весь мир буквально прикованы к твоей личности и вздрагивают в тревожном ожидании, когда произносят твое имя. Неповторимое ощущение! — И мистер Маршал виновато улыбнулся. — А мертвому, разумеется, ничем таким насладиться не дано. Для этого надо воскреснуть.
— Естественно, — подтвердил Байт, — мертвому это не дано. Тут уж либо одно, либо другое, впрочем, вопрос в том, — добродушно пояснил он, — готовы ли вы ради, как вы выразились, неистового шума расстаться с жизнью в таинственных обстоятельствах.
— Готов ли я? — с полной серьезностью отозвался гость.
— Мистера Маршала удивляет, — вмешалась Мод, — как это ты — журналист, заинтересованный в том, чтобы создавать ему имя, предлагаешь выбор.
Говард перевел на нее ласково-недоумевающий взгляд, и она с удивлением поняла: он не услышал в ее реплике шутки. Он улыбнулся — он все время улыбался, хотя улыбка не скрывала его возбуждения, и вновь повернулся к их собеседнику.
— Вы имеете в виду… э… когда знаешь, как это будет воспринято? — спросил тот.
— Пожалуй. Назовем это так. Сознание, что ваше необъяснимое исчезновение — при условии, конечно, что вы занимаете положение в обществе, — затронет за живое, не сможет не затронуть миллионы и миллионы людей, вопрос, собственно, в том — и признаю, вы правы, тут есть одна тонкость — считаете ли вы, что стоит заплатить такую цену, чтобы произвести впечатление. Естественно — только чтобы произвести впечатление. Потому что вам ничего не достанется. Ничего. Только уверенность — по части впечатления. — Байт заканчивал. — И я спросил вас об этом единственно потому, что вам, не будем греха таить, хочется признания.
Мистер Маршал оторопел, правда, не настолько, чтобы не быть в состоянии пусть несколько смущенно, но вполне браво подтвердить — да, хочется. Мод, которая не отрывала глаз от своего подопечного, вдруг подумалось, что он выглядит пухлым глупеньким зверьком, этаким розовоглазым кроликом или гладкошерстной морской свинкой, замершей перед змеей в блестящей чешуе. Ну а Байт, этот змей-искуситель, блистал сейчас, как никогда, и с завидной изощренностью — часть неповторимого блеска — находил нужную меру серьезности. Он держался легко, но не настолько, чтобы его предложение утратило привлекательность, и в то же время солидно, но не настолько, чтобы заподозрить его в розыгрыше. Вполне можно было подумать, что он, как устроитель судеб неудачливых искателей славы, возьмет и выложит своему гостю практичный и исполнимый план. Казалось, он и впрямь готов гарантировать ему «неистовый шум», если мистер Маршал не постоит за ценой. А ценой будет не только существование мистера Маршала. Вот так, по крайней мере, — если, конечно, мистер Маршал найдет в себе желание и силы. И самое удивительное: мистер Маршал их находил — желание и силы, хотя явно, как и следовало ожидать, на определенных условиях.
— Вы положительно считаете, — спросил он, — что этим можно вызвать к себе сочувственный интерес?
— Вы говорите об атмосфере напряженности из-за Бидела? — На лице Байта появилось глубокомысленное выражение. — Тут многое зависит от того, что это за человек.
Человек этот, то есть мистер Маршал, снова повернулся к Мод, и глаза его, казалось, призывали ее вступить в разговор вместо него с ожидаемой репликой. Так, подумалось ей, он простил, что она неизвестно почему его бросила, а теперь молит не оставлять одного на поле боя. Однако камнем преткновения для нее тут было то обстоятельство, что, поддержи она его так, как ему хотелось, ее вмешательство его же выставило бы в комическом виде; она ответила жестким взглядом, и ему ничего не оставалось, как справляться самому.