Кто следующий?

Говард Брюстер взял сигару, но не зажег ее. Он долгое время пристально смотрел на нее. Лайм подошвами ботинок ощущал, как бьется пульс Белого дома.

Наконец президент произнес:

— Идея выдвижения Энди Би на пост спикера принадлежит вам, Билл?

— Многие из них думали об этом или о чем-то в этом роде. Естественно. Но они не решались действовать, поскольку не были уверены, что их план сработает, — они полагали, что вы будете яростно бороться против этого, и ни у кого из них не осталось сил еще для одной битвы. Они напуганы, господин президент.

— Но вы подтолкнули их к этому.

— Можете назвать это так. Но ситуация колеблется. Если вы решите сопротивляться, эта мера может вообще не сработать. У вас достаточно сторонников, чтобы затормозить принятие решения до полудня.

— Вы поставили меня в такое же положение, которое занимал Холландер двадцать четыре часа назад.

— Не совсем такое. Но похожее.

Внезапно Лайм почувствовал, как взгляд президента впился в него:

— А вы, сэр. Что вы думаете?

— Я не в счет, господин президент. Я лишь пешка.

— Вы умеете шевелить мозгами. И достаточно хорошо. Скажите мне ваше мнение.

— Я считаю, что вы были неплохим президентом, сэр. И я думаю, что народ в ноябре проголосовал за вашу отставку.

— Спасибо за искренность, господин Лайм.

Внимание президента переключилось на сигару, которую он держал в руке, и Лайм взглянул на Саттертвайта. Они оба думали об одном и том же, почувствовал Лайм. В действительности президент не искал у него совета; он старался проникнуть глубже — найти ключ к пониманию того, что происходило за стенами этой комнаты. Он знал, что обладает достаточным авторитетом, чтобы сказать «гоп», но не был по-прежнему уверен, что люди в ответ прыгнут.

Фактически, Брюстер был устрашающе близок к вчерашнему положению Холландера, и он, очевидно, понимал это. Страна снова стояла перед выбором. Энди Би был по духу наиболее близок к Фэрли. По политическим взглядам его кандидатура была привлекательна для левых, но как ни парадоксально, почти в такой же степени его могли поддержать правые, потому что он имел законное право претендовать на эту должность. Он воплощал в себе все пожелания избирателей, и на его стороне были симпатии тех, кто ратовал за строгое соблюдение закона и Конституции. Ему нужно было благословение только одного человека — человека, попавшего в уникальную историческую ситуацию, потому что он один обладал властью решить, кто из двоих должен стать президентом Соединенных Штатов.

ЧЕТВЕРГ, 20 ЯНВАРЯ

12:00, полдень, восточное стандартное время.

«Поднимите вашу правую руку и повторяйте За мной».

Камеры сосредоточились крупным планом на лице нового президента. Лайм протянул руку за сигаретой, не спуская глаз с экрана. Сидящий на диване Саттертвайт помешивал ложкой в чашке с кофе. Бев стояла позади стула, на котором сидел Лайм, и смотрела на экран телевизора, одновременно массируя затылок Лайма.

«…торжественно клянусь, что я буду верой и правдой исполнять обязанности президента Соединенных Штатов и что до последней возможности буду оберегать, защищать и отстаивать Конституцию Соединенных Штатов. Да поможет мне Бог».

Саттертвайт вскочил с дивана и широкими шагами подошел к телевизору, чтобы приглушить звук. Его горящие глаза, кажущиеся огромными сквозь выпуклые линзы, описали дугу в сторону Лайма.

— Он мог сказать нам в тот самый момент, когда мы с вами вчера вошли в кабинет. Я чувствую себя первоклассным ослом.

— Хм.

— Ты догадался об этом раньше меня. Разве не так?

— Возможно, — сказал Лайм. — Я только предполагал, я не был уверен.

— Но ты не сказал мне. Ты мог бы предупредить меня, чтобы я не выставлял рога. Ты не сделал этого.

— Я думал, что он должен был сказать вам это сам. — Лайм сонно потянулся; запрокинув голову, он всмотрелся в склонившиеся над ним улыбающиеся глаза Бев.

— Не сказал мне, — пробормотал Саттертвайт, — так он наказал меня за мою неверность.

Бев вмешалась со своей мудростью, нажитой годами в кабинете спикера:

— Энди Би, разумеется, республиканец. — Она сказала это так, словно ее слова все объясняли.

Возможно, они и являлись объяснением. Брюстер был демократом старого закала, и именно поэтому такой поворот событий не приходил ему в голову, пока Крейли не вытащил его вчера из постели, чтобы рассказать план Саттертвайта.

На экране президент Эндрю Би начал читать инаугурационную речь; она была составлена в сдержанных, обдуманных выражениях. Камера отъехала назад, чтобы показать остальных, находящихся на возвышении вместе с ним: среди них, совсем рядом, справа от него, стоял Говард Брюстер, напустив на себя внимательный, сосредоточенный, почти чопорный вид. Он вспомнил улыбку Брюстера, появившуюся вчера, когда тот наконец сказал Саттертвайту:

— Скажи Перри, чтобы он подготовил комнату для телевидения.

— Да?

— Я принял решение несколько часов назад, Билл. И боюсь, вы слишком запоздали, чтобы изменить мое мнение. Я уже пытался связаться с вами, но, полагаю, вы должны были находиться в Эндрюз, чтобы встретить мистера Лайма. Никто не знал, как найти вас.

Саттертвайт покраснел.

— И вы заставили меня распинаться тут.

— Для пользы дела. Это было непростое решение — и я рад получить подтверждение в его правильности от вас обоих. Билл, мне жаль, что идея о назначении Би спикером не пришла мне в голову до того, как на нее наткнулся кто-то другой. Это единственный выход — единственный способ выбраться из трясины, в которой мы завязли.

Лайм поймал украдкой брошенный смятенный взгляд Саттертвайта. Они ожидали напоминаний о дружбе и преданности; попыток убедить или переспорить; угроз и мольбы. Теперь это было похоже на занесение кулака над противником, который покорно упал на пол за долю секунды до того, как вы попытались ударить его. И президент получал от этого удовольствие.

Улыбка Брюстера стала еще шире.

— Вероятно, вы даже не предполагали, что я могу сдаться так изящно.

— Нет, когда на карту поставлена вся ваша политическая карьера.

— Моя политическая карьера закончилась в ноябре на выборах, Билл.

— И теперь вы сдаетесь без борьбы, — в тоне Саттертвайта сквозило скептическое недоверие.

— Я никогда не отказывался от борьбы, — сказал президент. — И мне кажется, я боролся достаточно хорошо. Я просто проиграл, вот и все. Ты борешься, проигрываешь и уползаешь домой зализывать раны. Те доводы, которые вы здесь приводили, — я с полным правом считался бы дураком, если бы не обдумал их задолго до того, как их изложили вы. А теперь, если вам нечего добавить, я предлагаю вам организовать пресс-конференцию, Билл. И соедините меня с Энди Би.

После этого была лавина телефонных звонков, суматоха, в которой готовилось заседание. Потребовалась изрядная доля настойчивости, чтобы убедить некоторых лидеров: они проявили строптивость, поскольку чувствовали, что с ними обращаются недостойным образом. Во-первых, Брюстер должен был разобраться со своей «чрезвычайной мерой». Фэрли умер, и новая поправка была готова, чтобы заполнить провал, но Брюстер внезапно отказался использовать ее — вместо этого он заготовил нечто другое.

В конце концов он получил все, что хотел, и не потому, что на то была его воля. Парламент проголосовал за Би просто по той причине, что он являлся такой же альтернативой Брюстеру, как и в свое время Брюстер Холландеру. На это потребовались титанические усилия со стороны Крейли и всех остальных, но даже при этом решение проползло со скрипом, в основном как реакция протеста против бесцеремонности Брюстера, а не как стремление поддержать его. Голосование было окончено в семь пятьдесят утра.

Бев заметила:

— Не лучше ли вам пойти домой, к жене?

Лайм дернулся, чтобы подняться, и только после этого понял, что она обратилась к Саттертвайту.