Психоанализ и искусство

Связь творческого человека с корнями и основой коллектива, пожалуй, наиболее красиво выражают слова Гельдерлина: «Мысли об общинном духе тихо умирают в душе поэта.17 Но плоды труда творческого человека, как часть его развития, всегда связаны с его «простой индивидуальностью, с его детством, его личными ощущениями, его взлетами и падениями, склонностью его эго к любви и ненависти. Ибо обостренное восприятие творческого человека позволяет ему в большей степени, чем обычному человеку, познать самого себя и пострадать от самого себя. Его устойчивая зависимость от своего я защищает его от соблазна коллективного эго-идеала, но делает его более чувствительным к пониманию его неадекватности самому, себе, своему «я. Через это страдание, причиняемое ему его тенью, ранами, полученным еще в детстве и с тех пор не затянувшимися (это врата, сквозь которые течет поток бессознательного, но которые доставляют непрерывные мучения эго), творческий человек достигает смирения, которое не дает ему переоценивать свое эго, поскольку он знает, что слишком зависит от своей цельности, от неведомого «я» внутри него.

Как его детская природа, так и его неадекватность миру, вечно поддерживают в нем его память о первичном мире и то счастливое чувство, что он может, по крайней мере время от времени, быть адекватным этому миру и восприимчивым к нему. В творческом человеке, восприимчивость и страдания, проистекающие из высшей формы чувствительности, не ограничиваются восприятием детского и архетипического миров, а также «реального, «великого, так и хочется сказать «стоящего» мира. Можно быть уверенным, что всегда и везде он будет стремиться открыть это мир заново, заново разбудить его, придать ему форму. Но он не отыщет этот мир, если будет искать что-то, находящееся вне его; нет, он знает, что его встреча с полной реальностью, с единым миром, в котором все по-прежнему пребывает в «целости, связана с трансформацией его самого в направлении целостности. По этой причине, он должен в любой ситуации, в любом комплексе, расчищать тот единственный проход, через который может проникнуть открытый мир.

Но хотя, в особенности у величайших из творческих людей, процесс формирования зачастую идет долго и трудно, требуя от эго и сознания огромных усилий, встреча с собственной глубиной является, как и любой подлинно трансформативный процесс, не актом воли и не чудом, а событием, происходящим по милости Божьей. Это не уменьшает значимости «орiiв, напротив — увеличивает ее; поскольку, в результате загадочного общения с «я, эго, обоснованно ли, необоснованно ли, но возлагает на себя ответственность за работу, не отрицая своей вины и неготовности.

Хотя творческий процесс зачастую направлен на удовольствие и не всегда преисполнен страдания, внутреннее напряжение или страдание души создает проблему, которую можно творчески решить только путем создания произведения. В этом страдании, которое творческий человек должен испытывать в своей непрерывной борьбе с бессознательны

и самим собой, восходящая трансформация, которая составляет процесс его индивидуации, ассимилирует все недостатки, поражения, неудачи, тяготы, несчастья и болезни человеческой жизни, что обычный человек отбрасывает в сторону и относит на счет тени и дьявола, как отрицательных элементов, противостоящих его эго-идеалу.

Но единство эго и «я, которое определяет творческий процесс, как таковой, содержит также зоны оцепенения и хаоса, угрожающие жизни обладающего сознанием человека. В творческой сфере они порождают третий элемент, который охватывает и превосходит их обоих, и этот элемент есть форма. Обе антитезы участвуют в ней, ибо оцепенение и хаос — это два полюса, соединенные в форме, и форме с двух сторон угрожают склероз и хаотический распад.

Однако негатив исправляется не только узами формы. Ибо творческий человек всегда находит источник роста и трансформации в своей собственной тени и несовершенстве.

Мы перд тем, что беспокоит и пугает нас,

С начала самого в долгу, которого не возвратить.

Смерть — вечная участница создания:

Вот так слагаются неслыханные песни.18

В данном случае, «смерть» означает, как ужас и опасность, так и рубежи человеческой слабости. Она — это все, что причиняет эго страдания и мучения. Восхваляя смерть, как необходимое условие любой трансформации, смешивающей жизнь и смерть, поэт соединяется с самим Богом творчества, Богом трансформации, который дарит жизнь и смерть, и сам является жизнью и смертью.

Творческий человек ощущает и себя, и божество, как изменение, как добровольную трансформацию в творении. И поэт говорит и о божестве, и о самом себе, когда он вкладывает в уста Творца следующие слова:

В моих работах есть порыв,

Меня влекущий к все учащающимся превращеньям.19

Рискуя присовокупить к одной несовершенной формулировке еще одну, я бы хотел закончить мои заметки анализом одного из стихотворений Рильке. Объяснить смысл стихотворения можно только очень приблизительно; но нас может оправдать то, что это стихотворение является уникальным выражением тех отношений, о которых мы сегодня говорили.

Стихотворение, о котором идет речь, это двенадцатый сонет из второй части «Сонетов к Орфею»:

Стремиться к преобразованиям, найти вдохновение в пламени

Где, полная перемен, вещь ускользает от тебя;

дух — источник, который правит всем земным,

В движении жизни больше всего любит поворотный момент.

То, что достигает долговечности, отвердевает; укрывшись

Среди незаметной серости, чувствует ли оно себя в

безопасности?

Погоди. твердой вещи грозит вещь потверже.

Увы — : вдали молот уже занесся для удара.

Знание дается тому, кто бьет ключом;

В восхищении, оно ведет его, показывая ему то, что создавалось

в радости

И зачастую решение одной задачи лишь порождает новую.

Восторг от решенной сложнейшей задачи -

Это дитя расставания. И Дафна, преображенная,

Чувствуя себя лавром, хочет, чтобы ты превратился в ветер.*2О

Один критик написал: «Есть искушение связать это стихотворение со словами Гете о восстанавливающем силы творении».21

Но вторая строфа этого сонета не имеет ничего общего с сущностью Гете, содержащей жизнь и смерть, а основана на апокалиптическом видении; это не формулировка анонимного принципа, а заявление, сделанное от имени Бога, обратившегося к Святому Иоанну на Патмосе:

Ученость для меня не значит ничего,

ибо я есть огнепад

и взгляд мой расщепляет, подобно молнии.

Гляди, я ему медлить не позволю.

А в строчках:

Найти вдохновение в пламени

Где, полная перемен, вещь ускользает от тебя,

нам, вроде бы, слышится отзвук «благословенного желания» Гете, но и здесь Рильке говорит о чем-то другом. Смертоносное пламя несет с собой потрясающую метаморфозу, но вещь может превратиться во что-то другое только тогда, когда она удаляется от нас; чудо происходит только тогда, когда «становится невидимым.

Мы противопоставили отвердению и хаосу содержащий жизнь и смерть принцип трансформации. данное стихотворение возносит эти антитезы в царство невидимого; пламя пожирает их субстанцию, о чем Бог и говорит Иоанну на Патмосе:

И я попробовал одну из их вещей,

чтобы проверить, нужна ли мне она -

То, что горит, то — настоящее.23

Вещь доказывает свою подлинность только самопожертвованием, только смертью в испепеляющем пламени. «Стремление к преобразованиям» (дословно; «волевое желание преобразований), о котором идет речь в первой строчке, доступно только тому, кто полностью готов к самопожертвованию. Ибо трансформация, явление, которое происходит вопреки всякой воле, может быть «вызвана усилием воли» только тогда, когда имеет место готовность умереть. Человек, способный на глубокое озарение, знает, что подлинная жизнь проживается не произвольно, а управляется тайными нитями невидимых образов: «Ибо, мы в образах живем по настоящему;24 но даже это утверждение кажется слишком уж определенным, слишком уж «долговечным, поскольку «в движении жизни» божество больше всего любит «поворотный момент.