Страница 5 из 45
— Но ты же знаешь о человеке в черном, — сказал Мэтью. — Который сбежал, когда Ральф спускался по лестнице. Он говорил о нем на допросе и…
— Знаю, конечно, и мы уже с ним поговорили, — сказал Блум.
— С Иштаром Кабулом?
— Это его уличная кличка. Он — Мартин Фейн, еврей.
Блум покачал головой, удивляясь, что очаровательный еврейский мальчик стал гомосексуалистом. Там, где рос Блум, таких превращений не было. Некоторые из них могли стать полицейскими, но только рядовыми, — выше уровня капитана полиции в Нью-Йорке поднимались обычно только ирландцы. В последнее время на службу принимались и негры, ну а уж если ты еврей, то лучше пробиваться в раввины, еще вернее — стать каким-нибудь бухгалтером.
— Мэтью, — сказал Блум, — ведь у твоего клиента в руке было оружие убийства и…
— Он вытащил его из раны…
— Тебе не кажется, что это глупо?
— Он думал — брату станет легче от этого.
— Это он сказал, чтобы объяснить, почему он весь в крови.
— Но так и было!
— Нет, Мэтью, не так. Если и можно найти такого глупца, то разве что на Марсе, где ни кино, ни телепередач. На самом деле твой клиент поссорился с братом накануне ночью, у нас есть двенадцать свидетелей, которые готовы поклясться, что уже тогда дело едва не дошло до тумаков. А утром ссора вспыхнула с новой силой.
— И один из этих свидетелей — Иштар Кабул, а остальные…
— Ты считаешь это загадочной историей, — сказал Блум. — Нет тут никакой загадки, Мэтью, и никаких незнакомцев, убегающих по побережью в клубящиеся туманы, никаких…
— Но ведь был же он!
— По словам Пэрриша. Он — единственный, кто видел загадочного человека в черном.
— Но Кабул-то был на вечеринке в черном.
— И одновременно в постели с одной дамой… — оборвал его Блум и добавил: — У него алиби, Мэтью. Это может подтвердить и прокурор штата, спроси у него. Кабул чист, поверь мне. Его дама поклялась всеми святыми, что они были вместе тогда, в семь часов утра.
— Значит, ты говоришь, дама?
— Дама… А ты что, никогда не слышал о бисексуалах?
— И зовут ее Кристи Хьюз?
Блум прищурился.
— Так ты уже знаешь? Тебе рассказал прокурор штата?
— Нет, он мне не рассказывал.
«Я БЫЛ В ПОСТЕЛИ С ДАМОЙ ПО ИМЕНИ КРИСТИ ХЬЮЗ».
Таково было первоначальное алиби, высказанное Кабулом Уоррену накануне вечером. Соврал, выходит, полиции и Уоррену тоже пытался соврать. Единственным отличием было то, что полиция была готова принять эту ложь, поскольку они уже получили своего убийцу. Уоррен же не был готов принимать на веру НИЧЕГО: ведь он-то трудился над тем, чтобы доказать, что Ральф Пэрриш не совершал убийства.
— Я думаю, у вас есть заявление от мисс Хьюз, — сказал Мэтью.
— Да, с клятвенной присягой.
— И получается, что Кабул чист, — сказал Мэтью.
— Разумеется. А здесь лежит педик, который вел роскошную жизнь на денежки брата. Этакий гомик-петушок, отнюдь не паинька. В прошлом сентябре он обвинил одного из своих любовников в организации драки на сборище гомиков, наш дорогой Джонатан Пэрриш.
— Расскажи-ка об этой драке, — попросил Мэтью.
— Нет проблем.
Это было седьмого сентября прошлого года, ночью в уик-энд перед Днем труда. Звонок с жалобой на это сборище раздался без четверти одиннадцать. Управление полиции Калузы отреагировало не спеша, только в одиннадцать двадцать четыре. Дело было в «Скандале», в баре для гомиков, над греческим ресторанчиком в Майкл-Мьюз.
Приехавший туда по вызову полицейский в форме — в Калузе носят такой голубой костюмчик — поставил свою машину за углом. Он сразу понял, кто был причиной вызова: высокий блондин удерживал за руку этакую знойного вида бабенку в пурпурном платье и туфлях на высоком каблуке и с ремешками на лодыжках, с пурпурной кожаной сумочкой на плече и в светлом парике с завитками. У блондина текла кровь из пореза над левым глазом, а женщина старалась вырваться от него, но он крепко ее держал. Та ночь выдалась жаркой и влажной. Платье на женщине было в беспорядке. Вокруг подмышек и на груди расплывались большие пятна пота. Офицер полиции записал, что температура была девяносто шесть градусов по Фаренгейту, о чем можно было судить без всякого термометра — по одному виду этой дамы.
Блондин представился Джонатаном Пэрришем и сказал, что это он позвонил в полицию, потому что у него пропал бумажник и стянуть его было некому, кроме этой темпераментной дамы. Он трепался с ней в баре… сказал он, их разговор внезапно перешел на секс. Дама сказала ему, что занимается этим и берет по сотне баксов за сеанс. Он вытащил бумажник и положил его на стойку бара, а потом она извинилась и ушла в сортир, а его бумажник-то тю-тю, исчез! Она скоро вернулась и на его слова о пропавшем бумажнике заявила, что знать о нем ничего не знает. Тогда он и вызвал полицию. И теперь он хотел, чтобы полицейский обыскал женщину и туалет, потому что если бумажник не отыщется в ее сумочке, лифчике или трусах, то тогда он может оказаться и в туалетном бачке.
Полицейский Рэндольф Хэсти не знал, как ему быть. Он не мог обыскивать даму, не имея на то веских причин, а заявление Пэрриша было явно недостаточно весомо. Поэтому был уверен, что окажется по уши в дерьме, если он, мужчина-полицейский, станет искать в трусах и лифчике этой красотки. Он даже не был убежден, что имеет право входить в женский туалет без ордера на обыск. Подумав обо всем этом, он в своем рапорте ограничился такими осторожными словами: «В начальный момент улики на месте происшествия были неясны, согласно 901.151». Это был шифр из флоридского кодекса о задержании и обыске. Но уже в следующие десять минут Хэсти еще больше запутался. Красотка в парике и с большими грудями стала казаться ему неестественной. Слишком много помады было у нее на губах, и косметики вокруг глаз. И голос какой-то сипловатый. Может, это вовсе и не женщина? Но в таком случае он ИМЕЕТ ПРАВО обыскать ее, то есть его. Если, конечно, в самом деле был совершен уголовный проступок.
Тут Пэрриш сказал ему, что эта дама ударила его в глаз своей сумочкой и нанесла кровоточащий порез, что было несомненно уликой оскорбления действием, то есть преступлением первой степени. Если, конечно, Пэрриш говорил правду.
— Так вы обвиняете этого человека в оскорблении действием? — спросил его Хэсти.
— Да, обвиняю, — ответил Пэрриш.
— Мисс, — сказал Хэсти, — вы не мужчина?
Знойная блондинка в пурпурном платье ничего не ответила.
— Если это лицо — мужчина, — сказал Хэсти Пэрришу, — то, полагаю, я могу обыскать его.
— Да, это мужчина, — сказал Пэрриш.
— Как вас зовут, мисс? — спросил Хэсти.
Блондинка по-прежнему молчала.
— Его зовут Марк Делассандро, — сказал Пэрриш.
— Очень хорошо, мисс. — И Хэсти приступил к обыску.
С явным смущением он обнаружил под лифчиком Делассандро парочку грудей из губчатой резины, а в трусах — нашлепки из такого же материала для увеличения ягодиц. Однако бумажника Пэрриша там не было. Как и в женском туалете, куда он вошел, деликатно постучав в дверь и отрывисто рявкнув: «Офицер полиции идет!»
— Я не нашел свидетельств совершения преступления, — сказал он Пэрришу.
— А разве это не преступление, что он ударил меня своей сумочкой?
— Вы готовы это заявить под присягой? — спросил Хэсти.
— Да, готов.
В полицейском участке, который назывался в благопристойной Калузе Управлением общественной безопасности, Блум поговорил с Марком Делассандро и выяснил, что они с Пэрришем живут вместе как любовники с середины июля. В тот вечер они отправились в «Скандал» — причем на Делассандро были платье, парик, туфли и все эти резиновые подкладочки, купленные для него Пэрришем в калузском дамском магазинчике под названием «Разная ерунда», и этот порез над глазом появился в результате скоротечной ссоры, которая началась у них где-то в половине одиннадцатого.
Из слов Делассандро он понял, что ссора произошла из-за того, что Пэрриш принялся флиртовать с каким-то здоровенным двадцатилетним сукиным сыном, в голубой морской тельняшке и драконом-татуировкой на груди. После пары рюмок мартини этот педик стал хвастаться, что он-де единственный во всем Нью-Йорке может напрягать любой орган своего тела посильнее тех, кто выступает в мюзик-холле. Он сидел такой сексуальный и хитрющий и весь этак извивался и хвастал, словно Мистер Америка, а Пэрриш, глядя на него с обожанием, моргал ресничками. Делассандро почувствовал себя не в своей тарелке, ревновал и ощущал нечто похожее на женскую беспомощность. Тогда он взял сумочку, размахнулся и от души врезал ею по голове Пэрриша, рассчитывая выбить ему глаз, но, к сожалению, дело ограничилось лишь небольшим порезом.