Плывун

Есть в нашем народе тяга к такому внезапному единению, когда позвали и летишь, любя всех и каждого, потому что «хорошо сидим», потому что ладно поем, а уже наутро, мучаясь похмельем, вспоминаешь себя с тревогой нелюбви к человечеству и понимаешь, что единение опять получилось мнимым. Но ведь было к нему стремление!

Коммунальная квартира — изобретение чисто русское, явившее как редкие образцы человеческого благородства, понимания и любви, так и бесчисленные тупые склоки и хамские выходки людей, которые в иных условиях могли бы парить в поднебесье ангелами.

Что же нужно, чтобы получилось наконец слиться с ближним своим в общей печали или радости? Да вот именно общая печаль и нужна.

Хорошо подходит война, испытано неоднократно. Годится голод, неплохи репрессии, хотя всеобщая подозрительность слегка мешает.

Для радости годится почти все — от полета в космос Гагарина до выигрыша кубка по футболу.

И все равно — эти всплески кратковременны, а похмелье с печали и радости одно и то же.

На этот раз была объявлена радость — новоселье, хотя от радости до печали всего один шаг, как показывает практика и что вскоре было явлено.

Через несколько минут Пирошников понял, что руководить процессом он не в силах, и отдался естественному течению событий, заняв место во главе импровизированного стола и окружив себя детьми, то есть заняв для них места, потому что дети порхали туда-сюда с посудой, закусками и бутылками.

Место напротив, через длинный стол, занял Геннадий, фактический хозяин застолья — да он и не скрывал этого, командуя приготовлениями.

Кроме непосредственных участников переезда и новоявленных домочадцев в лице Пирошникова и Софьи Михайловны пока в качестве гостьи появилась одна Дина Рубеновна, которая не мешкая выпорхнула из своего бокса, неся какую-то армянскую сласть типа пахлавы. Как всегда, одета она была весьма изысканно, хоть и непарадно — джинсы и свитер грубой вязки, но было видно, что то и другое модно и недешево.

Не успели усесться, как нагрянули домочадцы из дальнего бокса, что напротив кафе, целое семейство Данилюков — отец, мать и сын тринадцати лет — со своею вишневой настойкой и солеными огурцами, не считая пластмассовых табуреток. Впрочем, старший Данилюк и пол-литра вынул из кармана.

— Народ! — воззвал Геннадий, поднимаясь. — Этак мы до вечера собираться будем. Наливай, остальные подтянутся… Я хочу представить вам нового соседа, Владимира Николаевича, бывшего жильца нашего дома. Знаю я его уже сорок лет…

И Геннадий с рюмкой в руках, принялся рассказывать, что он знал о Пирошникове. К счастью, самых важных обстоятельств появления здесь Пирошникова и последующих приключений Геннадий не знал, иначе неизвестно, что вышло бы из этого мирного застолья.

— …Много лет Владимир Николаевич несет культуру в массы, — продолжал Геннадий, удивляя Пирошникова не столько связностью речи, сколько безотчетным следованием укоренившимся где-то в официозе штампам… — Магазин его мы знаем на Первой линии. А здесь у нас будут стихи! Поэзия, значит! — с преувеличенным энтузиазмом провозгласил Геннадий, уже информированный своими клевретами.

— Поэзия — это прекрасно! — воскликнула Дина Рубеновна.

— Ну стихи, значит, стихи, — миролюбиво согласился Данилюк-старший и опрокинул рюмку, не дожидаясь конца тоста.

— Погоди, Иван Тарасыч, я еще не все сказал, — продолжал Геннадий.

Но о производственной и общественной деятельности Пирошникова сказать было больше нечего. Не был он ни заслуженным деятелем культуры, ни персональным пенсионером… Ну сеял разумное, доброе, вечное. Только не росло оно почему-то. Скуден был урожай.

— Короче, к нам пришел уважаемый человек, — стал закругляться Геннадий, поняв, что известных ему регалий и титулов Пирошникова явно недостаточно для продолжения речи.

В дверях между тем скопилось еще человек семь домочадцев с табуретками и стульями.

— Геннадий, не томи народ! Выпьем! — залихватски воскликнул Пирошников.

И опрокинул рюмку.

— С новосельем! — провозгласил Геннадий.

— Счастья вашему дому!

— Процветания бизнесу!

Пирошников поежился. Он не любил этого иностранного слова, чаще всего означавшего не просто дело, работу, которую ты выполняешь на собственный страх и риск в расчете на негарантированное вознаграждение. С бизнесом у него связывалось что-то нечистое и нечестное, стремление выгадать, словчить, обмануть просто в силу необходимости, ибо многолетнее занятие книжной торговлей привело его к твердому убеждению, что бизнеса без обмана не бывает.

Чаще всего пытались обмануть и обманывали государство в лице налоговых органов, но иногда и партнеров. Впрочем, постоянный обман партнеров в долговременном бизнесе невозможен, иначе пострадает репутация. А государство…

Государство сам Бог велел обманывать, не то сожрет с потрохами. Такая философия сложилась с годами у Пирошникова, хотя нельзя сказать, что она ему нравилась.

Пирошников чокался с гостями, как вдруг вспомнил о Николаиче, запертом в боксе номер 19. Как же его не взяли? Законный жилец все же…

— Сейчас, я сейчас… — забормотал он и принялся пробираться к выходу.

Гости недоуменно смотрели на него.

Отперев соседнюю дверь, он сграбастал спящего на тахте котенка и вернулся в магазин, где народу явно прибыло, уже рассаживались вторым рядом, тянули рюмки и фужеры, наливали, чокались.

Появление Николаича было встречено восторженными криками и здравицами. Котенок пошел по рукам, пока не оказался у Анюты, сидевшей рядом с отцом по левую руку.

— Его зовут Николаич, — прошептал дочери на ухо Пирошников.

Анюта молча кивнула. Сообщение ее не удивило. Она вообще была сдержанна в проявлении своих чувств. Неделю назад Анюта получила аттестат зрелости, с чем Пирошников и поздравил ее по телефону, а только позавчера прошли традиционные «Алые паруса».

Тут как раз выпили за детей, тост предложила прорицательница. Дети были вполне наглядным жизненным достижением Пирошникова, тут уж не поспоришь. Все они сидели рядом, были дружны и самодостаточны. Толик работал в дилерском автосервисе «Опеля» начальником смены, а Люба три года назад закончила «Муху», как в Питере называют Высшее художественное училище, которое когда-то носило имя Веры Мухиной.

Уже вскоре компания начала дробиться, как всегда это бывает. Геннадий покинул свое место и переместился на противоположный край стола, где вклинился на своем табурете между Пирошниковым и Любой, чтобы давать пояснения. Он тихонько представлял Пирошникову соседей-домочадцев, с которыми предстояло жить.

Кроме уже известных Данилюков за столом оказались две сестры-близняшки, содержательницы салона красоты «Галатея», аспирант университета Максим Браткевич из Витебска, худой и высокий молодой человек с гусарскими усиками и еще три супружеские пары средних лет, правда, без детей.

— Дети у них тоже есть, — шепнул Геннадий. — Оставили в боксах. Они свои квартиры в городе сдают, а здесь живут в наших съемных. Получается разница в их пользу. Ну, неудобства, конечно. А что делать?

Пирошников мысленно прикинул денежную выгоду домочадцев и нашел такой бизнес-план разумным. В обмен на отсутствие собственной кухни и света в окнах.

— Наверное, много иногородних? — спросил он.

— Нет ни одного. Черножопых не селим. Хозяин приказал.

— Геннадий, пожалуйста, не употребляй при мне этого слова, — попросил Пирошников.

— Да я что? Джабраил сам так говорит, — удивился Геннадий.

— А сам он кто?

— Сам он лицо кавказской национальности, — пояснил Геннадий. — Но мы их тоже не берем. Только с питерской пропиской. С постоянной регистрацией в Питере.

— Как же так? — удивился Пирошников. — Своих — и не берет.

— Да чего удивительного? Знает он их хорошо. Понимает, во что его дом превратится, если он своих начнет селить.

— И во что же?

— В аул, — коротко ответил Геннадий. — Или в кишлак.

— Ты в кишлаке бывал?

— Мне в кишлаке без надобности, Николаич. Я в Питере хочу жить… А вы что — их любите, что ли? — вдруг изумился он.