Страница 45 из 91
Беатриса, Элоиза и четыре рыцаря Грааля затаили дыхание. Они чувствовали, что сейчас решается их судьба. Если хабир не поведет их через пустыню, а чужеземцы в Аль-Фаюме действительно окажутся искарисами, всем им придется очень плохо.
Джамал тоже понимал, что сейчас лежало на весах судьбы. И, чтобы подтолкнуть ее решение, он положил руку на грудь и, опустив голову, сказал:
— Селим Мабрук, ты вправе обидеться за мое умолчание. Но пусть твое великодушное сердце, о котором у ночных костров рассказывают легенды, не ожесточится, но выкажет снисхождение к моим друзьям. Вспомни мудрые слова: «Великодушие — это древо рая, ветви которого опускаются в мир. И того, кто прикоснулся к этим ветвям, они приведут в рай»!
Джамал вовремя нашел нужные слова. Лицо хабира расплылось в улыбке.
— Ты и в самом деле умен, как сам дьявол, шейх Салехи! — сказал он. — Придется мне схватить ветку, которую ты повесил перед моим носом.
Джамал сумел также убедить хабира в том, что ради безопасности путников будет лучше сначала несколько дней идти на юг, а затем описать дугу, которая выведет их на путь, ведущий на запад, к оазису Сива.
— Ты даешь мне понять, что по вашим следам идут преследователи? — спросил Селим Мабрук.
Джамал поднял ладони к небу.
— Ответ на твой вопрос знает один Аллах.
Хабир тяжело вздохнул и наконец сдался окончательно.
— Судьба не знает жалости.
— Черт возьми, наши жизни сейчас висели на волоске, — тихо проговорил Мак-Айвор, украдкой осенив себя крестным знамением. Селим Мабрук вернулся к верблюдам и продолжил погрузку. Морис шепотом стал объяснять сестрам, о чем говорили хабир и Джамал Салехи, который в итоге сумел предотвратить надвигавшуюся беду.
Подготовка каравана к выходу заняла еще некоторое время. Насколько верблюды кротки и терпеливы в обычное время, настолько же они упрямы, когда их нагружают. Они скалились и отмечали гневным ревом каждый новый бурдюк и мешок, ложившийся поперек их горбов. И если бы не путы на их передних ногах, они давно бы убежали.
Селим, Хасан и Гариб знали, кого из верблюдов надо принуждать к работе проклятиями и палками, а кому из них было достаточно тихих, ласковых слов.
Наконец все было погружено и закреплено. Только теперь с передних ног животных стали снимать агали. Освобождать верблюдов приходилось по очереди. Все еще злые животные только и ждали возможности лягнуть людей, и, когда их поднимали с земли, сделать это им было особенно легко. Существовала также опасность столкновения верблюдов друг с другом — от этого могли лопнуть нагруженные на них бурдюки с водой.
— Сейчас вам следует быть особенно внимательными, — предупреждал Джамал спутников, севших на животных. — Прижимайте к верблюду ноги и покрепче держитесь за седло. Вставая, верблюд может сбросить седока!
— Не знаю, смогу ли я сесть на этого верблюда, — стала причитать Беатриса, когда Морис объяснил ей, что она должна делать. — Смотрите, как он скалит зубы. Только и ждет момента, когда сможет сбросить меня. А я тогда сломаю шею.
— Значит, тебе придется остаться здесь одной, — сухо заметила Элоиза, с помощью Герольта усаживаясь на бурую верблюдицу. Ее звали Фарха, что на языке бедуинов означало «радость». Хабир велел сестрам садиться на самок, которые были гораздо более покладисты, чем самцы.
Беатриса свирепо взглянула на сестру, пристыдившую ее своей неустрашимостью, стиснула зубы и с помощью Мориса села в седло.
Селим, Хасан и Гариб держали поднимавшихся верблюдов за поводья, свисавшие с их морд. И хотя при подъеме неопытные седоки сильно качались в седлах, шею никто не сломал.
Погонщики связали путы верблюдов и таким образом создали из них цепочку. Селим Мабрук последним сел на своего черного верблюда, носившего многозначительную кличку Матара, что означало «дождь». Он возглавил караван, тогда как шейх Салехи замыкал шествие.
Напоследок Селим Мабрук еще раз осмотрел цепочку связанных друг с другом верблюдов, а затем скомандовал отправление. Цокая языком и выкрикивая гортанное «Хо! Хо!», он заставил своего верблюда тронуться с места. Покачиваясь и вытягивая шею, тот пошел вперед, и караван погрузился в угольно-черную ночь пустыни.
4
Ночь была довольно холодной и звездной. Когда котловина Аль-Фаюма с ее сравнительно мягким климатом осталась позади, холод значительно усилился. Невыносимая жара минувшего дня стала вдруг желанной и недостижимой. После захода солнца она почти сразу уступала место пронизывающему холоду, и уже трудно было поверить, что каких-то несколько часов назад пустыня была подобна раскаленной печи.
Караван неторопливо продвигался по каменистой земле в юго-восточном направлении. Едва ли эта дорога была трудной для верблюдов. В этой вымершей местности, состоявшей лишь из песка и камней, путников окружала глубокая тишина. Лишь изредка ее нарушали негромкие голоса людей. Говорить не хотелось никому. У каждого имелись свои причины для молчания. Был слышен лишь шелест песка под огромными, с тарелку величиной, ступнями верблюдов, ритмичное бульканье воды в бурдюках, скрип седел да тихое хлопанье веревок, соединявших животных.
Герольт смотрел на величественное небо, уходившее в бездну. Созвездия, сверкавшие там, свидетельствовали о вечности, и это свидетельство являл сам Бог.
«Господь наш, как ничтожен и как велик человек, о котором Ты помнишь и которого Ты принимаешь!» — эти слова из псалма пришли Герольту в голову при виде небесного великолепия. И губы его безмолвно начали шептать молитву, чтобы долгий переход по пустыне для всех окончился благополучно, чтобы путники смогли добраться до надежной гавани в Западном Магрибе.
Час за часом караван шел за первым верблюдом, на котором восседал хабир, и ночной холод пробирал путников до костей. Они сидели в седлах, сжавшись в комки. Наконец наступил новый день.
Утро дало о себе знать узкими, как древки копий, зеленоватыми лучами, которые затем превратились в зарево червонного золота. Казалось, поднимавшееся солнце само готовило для своего шествия роскошный многоцветный ковер. И вскоре оно засияло в полную мощь, прогоняя с западного горизонта последние напоминания о ночи.
С каким же облегчением встречал караван первые согревшие всех лучи!
— Залат эль субх! — крикнул хабир, когда его задели первые лучи солнца. — Время для утренней молитвы!
Караван ненадолго остановился. Четыре бедуина совершили непременное омовение песком. Тратить на это воду в пустыне было бы безумием, и Аллах это понимал. Затем они расстелили вместо молитвенных ковриков козьи шкуры и упали на колени. И в то время как утреннюю тишину нарушали их трогательные распевы, которыми они по пять раз в день благодарили Всевышнего, четыре рыцаря Грааля тоже стали произносить молитвы, отойдя от кочевников в сторону. Беатриса и Элоиза присоединились к ним. Затем караван снова двинулся вперед.
Блаженство, дарованное светилом, продлилось недолго. Солнце продолжало подниматься, и вскоре живительное тепло раннего утра обернулось небесным пожаром. Раскаленный шар на небе вскоре уничтожил почти все краски, в которых утро передавало путешественникам свои заманчивые обещания, и живописный пейзаж растворился в море ослепительного света.
Места, которыми сейчас проходил караван, представляли собой преимущественно каменистую равнину, по которой то здесь, то там были разбросаны столь же безотрадные холмы. Лишь вдали, там, где воздух казался расплавленным металлом, обозначились первые гребни песчаных дюн, и они весьма походили на острова в бурном море.
Путников, не привыкших к безжалостной пустыне, возраставшая жара заставляла чувствовать себя ужасно. Жажда усиливалась. Но, поскольку никто из кочевников не притрагивался к бурдюкам, терпеть приходилось и всем остальным.
Слева от каравана, на вершине небольшой возвышенности, показались выбеленные кости верблюда. Рядом с его черепом стояла маленькая пирамидка из дюжины хорошо подогнанных друг к другу камней.