Амулет воинов пустыни

— Одним словом, этот прекраснейший цветок из дивного сада наслаждений был мне обещан, — продолжал Морис, наполняя свой голос страстью и грустью. — Но немилосердной судьбе было угодно отдать ее вместе с сестрой Элоизой в плен к твоему эмиру, который привез юных дев сюда, во дворец. И теперь прекрасная Беатриса живет в гареме, ожидая, когда ее выкупят родственники. Однако ей по-прежнему угрожает горькая участь стать одной из жен гарема, которых эмир может по своему усмотрению привести в свою опочивальню.

— Что же в этом горького? — удивился Махмуд. — Доставить эмиру наслаждение и умножить его мужское потомство — это великая честь!

— Возможно. Твое право считать так, а не иначе, — вздохнул Морис. — Но мое кровоточащее сердце не может с тобой согласиться…

— Давай ближе к делу, — приказал Махмуд, не отрывая глаз от золота. — Что я должен сделать?

— Ты должен будешь доставить мне великую радость — привести ко мне Беатрису, дабы я смог еще раз взглянуть на ее лицо и взять ее за руку, — выдал наконец Морис.

— Я должен привести ее из гарема прямо сюда, в этот подвал? — испугался Махмуд. — Это невозможно!

— Невозможных вещей не бывает. — Морис помахал золотым пятиугольником. — Сильный духом всегда найдет верный путь.

Махмуд злобно усмехнулся.

— Ты не знаешь, о чем говоришь. Как я могу это сделать? Я — охранник тюрьмы. И не имею доступа в гарем.

— Судя по твоей мужественности, могу предположить, что среди женской прислуги кто-то обязательно питает к тебе сердечную привязанность, — продолжал Морис. — Ведь не может такой пышущий красотой и здоровьем человек все время довольствоваться только пальмовым вином. Наверняка многие женщины во дворце хотели бы насладиться твоей мужской силой.

На лице надзирателя появилась самодовольная улыбка.

— Ну да, есть одна служанка гарема, которая ни в чем мне не откажет, — похвастался он. — Однако же…

Морис не дал Махмуду возможности утвердиться в сомнениях.

— Тогда все очень просто! Твоя прелестница тайком принесет Беатрисе свою одежду. Такого наряда вместе с платком на лице ей будет достаточно, чтобы беспрепятственно выйти из гарема на задний двор. Лучше всего сделать это жарким полднем. В это время другие слуги и охранники лежат в холодке и предаются сну.

Махмуд покачал головой.

— Ну ладно, быть может, из этого что-нибудь и выйдет, — сказал он, немного подумав. Соблазн был слишком велик. Но больше всего его возмущала мысль, что золото может достаться Кафуру. — Хорошо, посмотрим, что я смогу сделать. Но это потребует времени. А сейчас давай золото! Положи его на пол и подтолкни в мою сторону.

Но провести Мориса было не так-то просто.

— Конечно, ты возьмешь золото, а потом все расскажешь своему господину и сбежишь. Но если ты так поступишь, то возьмешь только половину того, что сможешь получить, если сдержишь слово и приведешь к нам Беатрису.

— У вас есть еще один кусок золота? — недоверчиво спросил Махмуд.

Морис кивнул.

— Есть. Покажи его, Герольт.

Тот приподнял ладонь с лежавшим на ней золотым пятиугольником.

— Чистейшее золото. И вес такой же.

— Второй слиток ты получишь только после того, как я в течение нескольких минут поговорю со своей возлюбленной и утешу ее, — пообещал Морис, подтолкнув к Махмуду золото. — Мы же клянемся тебе своей честью тамплиеров, что будем молчать. Ты можешь презирать нас и называть неверными. Но для нас клятва, данная именем Бога, так же священна, как для набожных мусульман священна клятва, данная именем Аллаха и пророка Мохаммеда, а также прахом предков.

Махмуд быстро подобрал золото, а затем взвесил его на ладони. Глаза его лихорадочно сверкали. Охранник явно представлял себе, как заживет после получения второго слитка. Он больше не будет маленьким человеком. На полученные деньги он сможет купить лавку, а то и кусок плодородной земли с садом! Какая райская жизнь его ожидает!

— Даю вам слово! — горячо прошептал Махмуд и исчез. Он даже не стал пить свое пальмовое вино. Рыцари слышали, как охранник, схватив кувшин и подсвечник, быстро пошел вверх по лестнице.

Морис присел рядом с Герольтом и кулаком ткнул его в ребра.

— Ну что, ловко я обтяпал это дельце?

— Ты был так убедителен, что даже я поверил в звезду твоих очей, — ответил Герольт. — Иногда мне кажется, что языком ты орудуешь лучше, чем мечом и копьем.

Француз рассмеялся.

— Какая бы участь ни постигла благородного человека, он не забывает о своем происхождении и воспитании, мой дорогой, — сказал он. — Это и отличает нас от грубых убийц. Тем ведь тоже никуда не деться от своего вонючего воспитания.

Вряд ли Морис забыл о том, что он, Герольт фон Вайсенфельс, — третий сын грубого убийцы, получившего вонючее воспитание. Так что эта фраза возымела действие выпущенной стрелы, которая попала в открытую рану. Поэтому свое возражение Герольт изложил гораздо решительнее, чем собирался.

— Твое благородное происхождение и твое красноречие вряд ли смогут вытащить нас отсюда! Зато мы потеряли два золотых слитка, ничего за это не получив. Во всяком случае, я не верю, что у Беатрисы Гранвиль хватит мужества вызволить нас отсюда.

Однако эти упреки ничуть не испортили настроение его товарища. Улыбка осталась на лице Мориса, когда он ответил:

— Не надо недооценивать женщин. Мой опыт говорит, что от них всегда можно ожидать самого невероятного — как в плохом, так и в хорошем смысле! Тарик, наш непревзойденный знаток восточной мудрости, сейчас сказал бы: «Иногда случается, что даже несмышленое дитя по ошибке попадает в цель».

— Думаю, в данном случае он мог бы сказать и кое-что другое, — с кислой миной отозвался Герольт. — Например: «Из бамбука сахар не добудешь».

— Возможно, — отозвался француз. — Но мы все-таки увидимся с Беатрисой Гранвиль. И воистину это событие обернется для нас лучом света в царстве тьмы.

«Да уж, именно это для тебя важнее всего», — подумал Герольт. Однако вслух он ничего не сказал. Их положение и так было достаточно тяжелым, чтобы жертвовать дружбой в угоду плохому настроению.

7

Путь к арене стал для Мак-Айвора настоящей пыткой.

Амир ибн Садака не отказал себе в удовольствии лично забраться на помост и объявить о начале сражения. Толпа, узнавшая, кого Амир вышлет на арену сражаться с Абуной Волком, издала ликующий крик. Злорадные завывания посетителей, жаждавших смерти тамплиера, смешивались с проклятиями и оскорблениями в его адрес. И бедные, и богатые зрители сгорали от нетерпения, желая увидеть, как их соплеменник убьет одного из ненавистных крестоносцев, как нанесет ему огромное количество ран и прольет его кровь на песок арены.

Зрители толпились у барьера, доходившего им до пояса, и уже устроили настоящую давку, когда в глубине галереи, ведущей на арену, показался Мак-Айвор. На его ногах не было обуви, а одет он был в тунику с намалеванным на ней подобием красного креста тамплиеров. Охранники выпустили Мак-Айвора в узкий, отделявший его от публики проход. Рыцарь вышел на арену. Зрители плевали в него со всех сторон, выкрикивали оскорбления, заглушая друг друга, и показывали кулаки, словно они и сами охотно подрались бы с ним.

Мак-Айвор прошел через бушевавшую толпу с высоко поднятой головой и со стоическим выражением лица. Он ни разу не вздрогнул и не замедлил шаг, даже когда получал плевок в лицо. Он шел так, будто не замечал ни криков, ни летевшей в него слюны. Однако под окаменевшей маской равнодушия прятались очень сильные чувства. Путь на арену оказался невыносимо долгим. Чтобы ограничить подвижность Мак-Айвора, коварный Амир ибн Садака велел с помощью короткой цепи приковать его правую ногу к железному шару. Это ядро можно было бы легко поднять и нести в руках, но короткая цепь лишала шотландца такой возможности. Поэтому ему не оставалось ничего другого, как тащить железный шар за собой.

Оружие Мак-Айвор еще не получил. Его должны были выдать на арене, перед самым началом боя. Шотландец приготовился получить самый дрянной клинок. Надеяться рыцарю оставалось только на то, что Амир ибн Садака не допустит его смерти в первом же сражении. Нынешний бой должен был лишь распалить зрителей, заставить их прийти сюда еще, а возможно, и не один раз — до тех пор, пока неверного, наконец, не убьют. Если Амир его не обманул, настоящим, не на жизнь, а на смерть, будет лишь последнее из задуманных сражений. Сегодня же действовало такое правило: тот, кого ранят слишком тяжело для того, чтобы продолжать бой, должен признать свое поражение, сдаться и уйти с арены живым. Существовала только одна проблема: более удачливый противник может и не предоставить раненому такую возможность.