Тайна серебряного гусара

— Как раз это узнать проще простого, — возразил Генка. — У фабрики Фаберже было свое клеймо. А здесь ничего нет. Это, скорее всего, ручная работа.

Димка вздохнул:

— А мы думали, разгадка в письмах.

— Может быть, — не терял оптимизма Генка. — Три французских письма еще не переведены.

— Кстати, о письмах, — напомнила Ольга Григорьевна и лукаво улыбнулась. — Я помогу найти вам переводчика. Я познакомлю вас с Кириллом.

— С каким Кириллом? С тем самым? — закричали мальчишки.

Для них все, рассказанное недавно Ольгой Григорьевной, было чем-то сказочным, невероятным, и чужим, и близким. Им казалось, что они всегда были знакомы и с Илюшкой, и с Кириллом, что это они бегали от Психа и сражались с собачниками, но в то же самое время вся история как будто происходила во сне, не в их дворе, а на другой планете.

И речь шла вроде бы о том же гусаре, и София Львовна была той самой Сонечкой из писем, но все это было так странно и так несовместимо, что знакомство с настоящим Кириллом было тем самым мостиком, который сможет соединить несоединимое.

— С тем самым Кириллом, — улыбнулась Ольга Григорьевна. — Конечно, сейчас это уже не десятилетний мальчик, а взрослый, солидный Кирилл Леонидович, хранитель музея.

— Хранитель музея? — переспросил Генка.

Это слово — «хранитель» тоже было странным, сказочным, невероятным.

— Правда, аккуратненький костюмчик на нем будет, — пообещала, смеясь, Ольга Григорьевна. — И он еще не разучился говорить по-французски и не забыл хорошие манеры. Он и переведет оставшиеся письма.

— А Илюшка? — вдруг спросил Димка. — Где сейчас Илюшка?

Ольга Григорьевна вздохнула:

— К сожалению, не знаю. Года через два после всех этих событий родители увезли его в Киев. Мы сначала переписывались. А потом он перестал писать. И мне, и Кириллу. От общих знакомых мы узнали, что после школы он поступил в мореходку, а потом служил в Мурманске. Но от самого Илюшки не было больше ни слова.

— Как же так? — удивился Генка. — Ведь вы поклялись писать друг другу.

— Наверное, он забыл про эту клятву. Не все помнят свое детство. Некоторые очень хотят повзрослеть и, когда взрослеют, стараются забыть все, что было в детстве.

— Все? — недоверчиво проговорил Димка. — И Психа? И гусара? И «вахтенный журнал»? И вас с Кириллом?

— Как видишь.

Мальчишки переглянулись. Нет, конечно, им не по десять лет, они не будут давать друг другу красивые клятвы. Им хватит вот этого взгляда, чтобы пообещать друг другу не забывать ничего. И этой минуты тоже.

— Ну так что, друзья мои? — помолчав, спросила Ольга Григорьевна. — Идем знакомиться с Кириллом Леонидовичем?

— Да, конечно.

— Тогда попрошу сменить ваши спортивные штаны хотя бы на джинсы. Во-первых, мы с вами отправляемся в музей, а во-вторых, мне хотелось бы представить вас хранителю музея не шпаной, а приличными детьми, — Ольга Григорьевна весело рассмеялась. — Я, конечно, не София Львовна, но со временем тоже начала понимать преимущества хороших манер.

«Дорогой, милый Николенька!

Пишите, пишите про войну. К несчастью, война сейчас — это жизнь и реальность для всех — для тех, кто воюет, и для тех, кто не воюет.

Петербург нынче наводнен ранеными и пленными. Пленных везут целыми поездами. Не браните меня, Николенька, но вчера я отдала булку пленному-австрияку.

Он был такой жалкий, Николенька! Совсем мальчишка, мне ровесник, худой, грязный, с рукой на перевязи. Он пробормотал мне благодарность, жалко-виновато улыбнулся и впился в булку зубами.

Простите, Николенька! Может, он стрелял в Вас, но он такой жалкий, что в это трудно, невозможно поверить.

Вам ведь тоже стало жалко тех пленных солдат, которых Вы видели в штабе? Вы не написали тогда об этом, но я чувствую все то, что Вы недоговариваете.

Я ведь всегда понимала Вас лучше всех. И тогда, когда мы в детстве играли в мореходов в Костиной комнате, и тогда, когда Вы спорили с Костенькой на даче в Павловске и он никак не соглашался понять смысл военной службы.

Господи! Неужели это все ушло навсегда-навсегда? И Павловск, и ваши споры, и детство?

Папа отдал под госпиталь наш московский дом на Поварской. Теперь там будут располагаться палаты для сотни раненых офицеров. Папенька написал вчера нашему управляющему и отдал нужные распоряжения.

Когда письмо было уже запечатано, он почему-то вздохнул и сказал: «Это самое большее, что мы можем сделать для нашего бедного Николая».

Разве это так? Разве это только для Вас? Даст бог, Вы никогда не попадете ни в этот госпиталь, ни в какой другой. Это просто наш вклад в нынешнюю военную кампанию.

Юленька попросилась из госпиталя в санитарный поезд. На днях она уезжает ближе к фронту.

Ну что стоило папе отпустить меня с ней вместе! Я была бы сейчас необходима, я была бы к Вам ближе, может, даже на том же фронте, что и Вы!

Ах, как бы мне хотелось с Вами повидаться, убедиться своими глазами в том, что Вы живы и здоровы!

А вместо всего этого я сижу над учебниками, чтобы сдать выпускные экзамены в женской гимназии, чтобы после получить аттестат мужской гимназии (это нужно для поступления на Высшие женские курсы).

Костенька обещает помочь, если я где-то не пойму, но он в последнее время начал хворать. Кашляет, жалуется на грудь.

Мама боится, что это чахотка, но приглашенные врачи убеждают нас, что ничего страшного нет, что он просто застудился. Уже прохладно по утрам, а он ходит в легоньком студенческом мундирчике нараспашку.

Вы же знаете, какой он упрямый! Он Вам кланялся и просил ничего не писать о его болезни. Простите, не удержалась.

Всего хорошего Вам, Николенька.

Ваша Соня.

19 сентября 1914 года».

Глава II КИРИЛЛ ЛЕОНИДОВИЧ

Кирилл оказался именно таким, каким его себе представляли и Генка, и Димка. Худощавый, длинноногий, немножко нескладный и хрупкий.

Конечно, слово «хрупкий» не очень подходит к сорокалетнему мужчине, но к сорокалетнему Кириллу Леонидовичу оно очень даже подходило. Хрупкий — иначе про него и не скажешь. В нем осталось что-то от того десятилетнего мальчика с кожаной папочкой под мышкой.

— Олечка! Здравствуй! Как я рад! — и Кирилл Леонидович улыбнулся знакомой доброй улыбкой мальчишки Кирилла. — Это твои сыновья?

— Только один, — засмеялась Ольга Григорьевна. — Вот этот. Младший. Гена. А это — Дима, его лучший друг. Кирилл, мы к тебе по делу.

— Да-да, конечно. Пойдемте в кабинет.

— Ты помнишь, как мы искали серебряного гусара Софии Львовны? — спросила Ольга Григорьевна.

— Да, конечно, помню.

— Мальчики его нашли.

— Нашли?! — глаза Кирилла Леонидовича радостно блеснули из-под очков. — Где?

— Они тебе все расскажут. А я спешу. На работу опаздываю.

И Ольга Григорьевна быстро попрощалась.

Генка и Димка с любопытством смотрели на Кирилла Леонидовича и молчали.

— Не стесняйтесь, ребята, — попросил Кирилл Леонидович и сам смущенно поправил тонкую золотую оправу очков.

Мальчишки его и не стеснялись. Ни капельки.

Им просто было весело и интересно находить в Кирилле Леонидовиче те черточки, про которые они слышали от Ольги Григорьевны. Молчать дольше было уже неприлично, и Генка, торопясь и почему-то робея, рассказал всю историю с находкой серебряного гусара и писем.

— С собой? — быстро спросил Кирилл Леонидович. — Письма, гусар с собой? Ну конечно, с собой, — тут же улыбнулся он, разглядывая серебряную статуэтку. — Да-да, это он, тот самый потерянный гусар! Ах, как обрадовалась бы сейчас София Львовна! — Он обернулся к ребятам и пояснил: — Я вижу этого гусара второй раз в жизни. Первый раз мне показывала его сама София Львовна. Это был знак ее особого расположения. Она хранила гусара как святыню, как талисман, как самое дорогое.

— А почему? — тут же спросил Димка.