Страница 3 из 15
Сейчас много говорят и пишут о «глобальном потеплении», но, откровенно говоря, у обычных людей эта проблема особенного беспокойства не вызывает. Ну, подешевеют энергоносители; дороже будет обходиться система экозащиты; придется построить дамбы, чтобы уберечь береговые районы от поднявшегося уровня мирового океана, – и так далее. Всё это проблемы трудные, но решаемые.
Для наших предков, живших ста или даже пятьюдесятью поколениями ранее, подобные изменения климата становились вопросом жизни и смерти.
Существует весьма правдоподобная гипотеза, согласно которой расширение и расцвет Рима были бы невозможны без «Римского теплого периода» (250 до н. э. – 400 н. э.), когда, судя по археологическим находкам, даже в Британии выращивали виноград и делали вино. Римляне оставили свои дальние провинции еще и потому, что там стало слишком холодно и голодно зимой.
Последнее по времени европейское похолодание случилось в XVI–XVIII веках. По пейзажам и жанровым картинам художников того времени видно, какой снежной и ледяной была зима в регионах Западной Европы, где сейчас даже коротенький снегопад и гололед считаются чуть ли не национальным бедствием.
Эпоха, во время которой русославяне заселили территорию будущей России, медленно двигаясь с юга, у историков климата известна как «Средневековый теплый период». Он начался, по-видимому, во второй половине или в конце восьмого века и продолжался до конца тринадцатого, причем в северном полушарии потепление было весьма значительным.
Хрестоматийный пример климатического мини-апокалипсиса – история норманнской Гренландии. Когда викинга Эрика Рыжего в наказание за буйный нрав приговорили к трехлетнему изгнанию из Исландии и он открыл на северо-западе большую землю, она была зеленой и пригодной для обитания. Через четыре года Эрик вернулся сюда на 14 ладьях с 350 переселенцами, основал колонию. Связь с далекой Европой поначалу поддерживалась, но потом оборвалась. Гренландцы сушествовали сами по себе.
На южном краю ныне сплошь ледяного острова тогда были пастбища для скота, росли деревья; вплоть до семидесятой параллели сеяли ячмень. В период расцвета население норманнской Гренландии достигало 5000 человек. По берегам фьордов стояли прочные дома с оконными стеклами (большая роскошь для средневековья), были церкви, мужской и женский монастыри. Гренландцы совершали дальние морские плавания. Они были первыми европейцами, высадившимися на Американском континенте – за пятьсот лет до Колумба.
Но средневековый холодный цикл, ударивший прежде всего по странам дальнего севера, катастрофически изменил климат. Исландия, расположенная несколько южнее, еще кое-как уцелела, хотя из хроник известно, что в голодные зимы местным жителям приходилось сбрасывать со скал лишних едоков. Гренландия же стала вовсе непригодной для жизни. Изотопный анализ человеческих останков показывает, как от поколения к поколению менялась диета тамошних обитателей – они почти полностью переориентировались на морепродукты. По скелетам видно, как люди постепенно дистрофировались. Исчезли хлевы для скота, а комнаты стали крошечными – очевидно, коров и овец держали дома, чтобы хоть как-то согреться (дрова взять было уже негде, все деревья погибли). В конце концов гренландцы скандинавского происхождения вымерли до последнего человека. Их некогда цветущий край опустел.
В V–VII веках русославяне жили гораздо южнее России. С места их согнали события военно-политические, но направление движения – на северо-восток – было подсказано изменением природно-климатических условий, в результате которого земля, прежде не приспособленная для выживания большого народа, стала более гостеприимной. Так что наше государство в известном смысле – продукт климатических колебаний.
Не только климат, но и земля, на которой расселились пришлые славяне, в те далекие времена была не такой, как в наши дни.
Во всю ширь евразийского материка, на двенадцать тысяч километров, от Атлантики до Тихого океана, тянулся Великий Лес. Лесов, похожих на тогдашние, в Европе не осталось почти совсем, разве что кое-где в Архангельской, Вологодской и Кировской областях; некоторое представление о Пралесе может дать, пожалуй, нынешняя сибирская тайга, более или менее сохранившаяся его часть. Реки, которые текли через Великий Лес, были шире и полноводней, озера глубже, болота непроходимей – после отступления великих льдов почвы оттаивали и просыхали очень медленно.
Южнее Великого Леса начиналась Великая Степь, где осела часть славянских племен, в том числе самое исторически известное, центральное – оно называлось «поляне», то есть «живущие в полях». Киев, будущая столица государства, находился как раз на границе Леса и Степи.
Жизнь в полях была сытнее из-за превосходного чернозема, но и незащищенней, а лесные обитатели, невзирая на скудость существования, всегда могли укрыться в чаще от разбойных орд, которые Степь периодически насылала на восточно-славянские земли. Поэтому Русь (во времена, когда этого названия еще не существовало) всё больше оттягивалась к северу. Из народа по преимуществу полевого она стала народом по преимуществу лесным. Правда, процесс этот растянулся на века, а еще позднее, в эпоху Московского государства, началось движение в обратную сторону.
Георгий Вернадский даже предложил «лесо-степную» периодизацию российской истории: первый этап – попытки объединения Леса и Степи (до 972 г.); второй этап – борьба Леса, то есть оседлых славян, со Степью, кочевниками (972–1238 гг.); третий этап – победа Степи над Лесом (монгольское владычество); четвертый этап – реванш Леса (Московское царство); наконец, пятый этап – объединение Леса со Степью (1696–1917). (От названия следующего этапа историк уклоняется, и правильно делает: от лесов и степей за последние сто лет мало что осталось).
Первый описатель земель нашей родины Геродот, который, впрочем, кажется, собственными глазами экзотических северных краев никогда не видел, в V веке до нашей эры писал как о чуде про зиму, длящуюся восемь месяцев, когда в небе летают какие-то перья и вода «густеет от холода». Отец истории и географии, однако, совершенно правильно выделил главную отличительную черту Великой Равнины: «В Скифии нет ничего удивительного, кроме рек, ее орошающих: они велики и многочисленны».
На этих реках, как на каркасе, и возникла страна русославян, которая со временем превратилась в государство.
В бескрайней чаще не существовало никаких дорог – только тропы, по которым могли передвигаться небольшие группы пеших или верховых, но для колесного транспорта или перемещения целого племени густой Лес совершенно не годился. Единственным способом миграции и торговли было плавание по рекам, действительно многочисленным и разветвленным. С того момента, когда славяне попадают на восточноевропейскую равнину, они становятся речным народом – еще в большей степени, чем лесным, потому что, как мы увидим, не все русославянские колена обитали в лесах, но все без исключения жили вдоль рек. Эти естественные транспортные артерии активнее всего работали в сезон половодья, когда даже по самым маленьким речкам можно было беспрепятственно плавать на лодках. Летом доступными для движения оставались только крупные реки (их, впрочем, тоже хватало). Зато зимой по руслам было удобно передвигаться на санях.
Европейская часть России разделена на четыре водных бассейна: западнодвинский и озерно-речной ильменский обращены к Балтийскому морю, днепровский и волжский – на юго-восток. Пришедшие с запада славяне с самого начала, двигаясь по этим ветвям, расселялись четырьмя «нитями», занимая берега основных рек и их притоков. Главным из транспортных путей являлся Днепр, поскольку по нему можно было добраться до Византии, центра тогдашнего мира. Поэтому неудивительно, что ведущее положение среди русославян заняло племя, «сидевшее» на Днепре. Но в распределении славянских колен мы разберемся позже, пока же, в главе, посвященной воздействию природы на человека, давайте попробуем понять, до какой степени условия обитания повлияли на формирование русского национального характера.