Дочь Сталина

«Я говорила ему, как мне хочется вновь побывать в Индии, на что он просто сказал: «Предоставьте это мне. Я помогу вам». Я верила, что он хочет мне помочь, но также сознавала, вполне ясно, как оторван он от всех практических решений ежедневной жизни. Чтобы он смог мне помочь, нужно было, чтобы все члены колоссального Треста, который издавал его книги и владел самим автором, согласились бы с ним. А в этом я совсем не была уверена. Шла какая-то скрытая вражда с индийским обществом Кришнамурти, все еще державшим копирайты его ранних книг. Все это было так далеко от маленького смуглого святого в джинсах и синем свитере, быстро шагавшего по проселку меж полей и звавшего нас всех к миру, любви и полному слиянию с природой. Хотелось забыть о всех копирайтах и просто идти вслед за ним, наслаждаясь этими редкими моментами…»

Сюда, в Кембридж, неожиданно позвонил ей сын. Как давно она не слышала голос Иосифа, даже не сразу узнала его. А он был поражен ее английским акцентом. Разговор оказался сумбурным, но сын сказал, что Светлана теперь может беспрепятственно звонить ему в Москву.

То, что сын смог позвонить ей в Англию и высказать пожелание, чтобы и она звонила ему в Москву, явилось для Светланы свидетельством нового политического курса в СССР. К власти пришел Андропов. Наверное, Иосифу дали понять, что Кремль не станет препятствовать его сношениям с матерью. Зная немного сына, Светлана решила, что этот звонок — не его личная инициатива, что он санкционирован властями.

Теперь и она сама стала звонить в Москву. Иосиф разговаривал с Олей по-английски. Светлана беседовала с новой его женой Людмилой. О Кате Иосиф сообщил матери, что она — геофизик, живет на Камчатке, замужем, у нее растет дочь Анюта.

«Звонки туда и обратно продолжались весь 1983 год, а затем и 1984-й. Мне было неожиданно трудно сочетать эту мою обычную жизнь за рубежом, ставшую для меня давно нормой, в особенности после рождения Оли, с этими вестями «оттуда». Я сделала невероятное усилие забыть, что там что-то и кто-то существует, почти перестала говорить по-русски, и мои заботы были все здесь. Теперь я вдруг узнавала новости и подробности о моих двух внуках, немного о Кате, а главное — не переставал звучать в ушах голос сына, какой-то совсем другой… А когда прибыла его фотография, я поняла, что голос должен быть иным.

Передо мной на фото был не тоненький элегантный мальчик с короткой стрижкой и юмором в глазах, нет, на меня смотрело стареющее лицо с мешками под глазами лысоватого, но, главное, совершенно подавленного человека. Я так испугалась этой фотографии, напомнившей мне моего брата-алкоголика в последние годы его жизни, что немедленно позвонила в Москву и потребовала объяснений.

«Ты пьешь, — сказала я без предисловий. — Я узнаю эти опухшие глаза. Мы их видели предостаточно». Сын засмеялся, но ничего не объяснял. Голос его теперь был грубым, он часто сквернословил в письмах и по телефону, как это любил делать и мой брат. Что это — показная «близость к народу», как полагают сегодня многие советские интеллигенты? Он говорил, что его Люда «из простых и хорошо готовит». Так, может быть, все это, чтобы быть с ней в унисон? Он не был таким с Еленой — умной, красивой переводчицей с французского и польского языков. Вдруг стало страшно за него. Внезапное сходство с моим братом, которое раньше не обнаруживалось, было тревожным знаком.

Я предложила, чтобы мы все встретились летом 1984 года в Финляндии, в каком-нибудь курортном месте. Советским разрешали довольно легко ездить в соседнюю Финляндию. Мне так хотелось видеть его, а не только слышать. Но он сказал, что это невозможно. Тогда я предложила, чтобы он просил правительство о посещении меня в Англии: всем было известно, что мы не виделись уже 16 лет. Разрешили звонить, может, разрешат и поехать? На недельку? Я все оплачу. Нет, сказал он, это также невозможно. Значит, они полагают там оба, что я могу приехать. Но такая мысль была для меня все еще совершенно дикой».

«Путешествие на Родину»

Путешествием на Родину назвала три года спустя свою поездку Светлана Аллилуева. Хотя, уезжая, она искренне надеялась, что это будет возвращение домой!

В жизни все неожиданно, случайно и необъяснимо — в этом она давно убедилась. Может быть, кому-то, на счастье или муку, суждено стабильное, монотонное существование. Кто-то десятилетиями ухитряется прожить в одних стенах, с одним и тем же супругом, детьми, внуками. Но только не Светлана Аллилуева! Ей выпали скитания и одиночество, долгая разлука с семьей.

Она вспоминала в «Книге для внучек», что звонок сына из Москвы, первый за семнадцать лет, тоже стал неожиданностью и лишил ее душевного покоя. Но вот что рассказывал об этом сам Иосиф Григорьевич Морозов.

«В 1983 году получил письмо, в котором она просила меня помочь возвратиться на Родину, говорила, что находится в тяжелейшем положении, что если она не вернется, то жизнь ее потеряет смысл. Тогда я позвонил ей в Лондон. Для меня это было не так-то просто. Ведь она была лишена советского гражданства, а времена тогда были совсем не те, что сейчас. И тем не менее я старался понять ее, помочь ей» («Хроника жизни семьи Сталина»).

Значит, беспокойная мысль о возвращении зародилась задолго до звонка сына. Сама Светлана Иосифовна не скрывает, что не раз писала ему в Москву, но никогда не получала ответа. Почему же вдруг невыносима стала разлука с детьми и внуками? Настолько, что Светлана не могла ни думать, ни говорить ни о чем другом с близкими и с чужими. Она советовалась с приятельницей. Приятельница ей призналась, что не представляет себе жизни без детей и внуков. Даже корреспондентке «Обсервера» Светлана говорила о своей тоске. Но корреспондентка ее не поняла, интересовалась больше политикой.

Наверное, с тоской по дому связано в эти годы ее резкое неприятие и Америки, и Англии. «Мой идеализм по отношению к Америке испарился очень быстро, — не раз повторяла она друзьям и журналистам. — Попав в этот «самый свободный мир», я не была в нем свободна ни одного дня. Там я попала в руки бизнесменов, адвокатов, политических дельцов, издателей, которые превратили имя моего отца и мою жизнь в сенсационный товар».

Но и в туманном Альбионе Светлана не обрела душевный покой и счастье. Хотя она с большой симпатией описывает уютный Кембридж, их с Ольгой маленькую квартирку с видом на Ботанический сад, интересных людей вокруг. Англия слишком чопорная и «закрытая» для пришельцев страна. «В Америке вас немедленно включают в общую жизнь, и вы становитесь частью ее, хотите вы этого или нет. В Англии вам этого никто не предлагает, ибо принадлежность к британской нации священна и ее не бросают к ногам каждого приезжего». Светлана сравнивает, и сравнения не всегда в пользу их нового пристанища. Вот и Ольгу не приняли в учебное заведение «высшего класса», потому что они только для урожденных британцев, к тому же слишком дороги. А Ольгу в Англии считали какой-то «полурусской эмигранткой», и попала она только в интернациональную школу квакеров.

Ощущать себя «вторым сортом» не всегда приятно, но Светлана и Ольга сжились с этим чувством «в силу привычного интернационализма и отсутствия ложной гордости». Как никогда, Светлане сейчас нужны были друзья. Для того чтобы посоветоваться, хотя следовала она советам только в том случае, если они совпадали с ее собственным внутренним убеждением. Для того чтобы пожаловаться и излить душу.

Она позвонила Владимиру Ашкенази, который всегда находил для нее время, несмотря на занятость. Рассказала ему о том, что в Америке было хоть какое-то «чувство дома», в Англии они это чувство утеряли.

«Слушая по телефону мой довольно бессвязный монолог, — вспоминала Светлана Иосифовна, — он едко заметил:

 — Ну знаете, если вам здесь не нравится и в Штатах не нравится, так не поехать ли вам обратно в Советский Союз?

Меня уязвил его тон: еще смеется! Хорошо ему: вся семья и дети с ним, живет королем в Швейцарии, повсюду резиденции… И я ответила в его же тоне: «А что, возможно, и воспользуюсь вашим советом». И повесила трубку» («Книга для внучек»).