Страница 12 из 109
«Она была довольно немногословна, — объяснял Ховард Викофф писательнице Гвен Робинс. — Вместо того чтобы воображать и беспрестанно трещать только о себе самой, как это часто бывает у девушек-подростков, Грейс внимательно относилась к своим кавалерам. И каждый из них начинал чувствовать себя едва ли не королем».
«Если вам хотелось посидеть, она тоже садилась, — вспоминает Джек Эксле. — Если вам хотелось танцевать, она танцевала. А если вы приглашали ее с собой на вечеринку, она ни за что не стала бы вешаться на шею другому парню. Она была вашей девушкой и оставалась ею».
К тому времени, как Грейс исполнилось семнадцать и она готовилась покинуть стены Стивенс-Скул, в ней уже со всей отчетливостью начали проявляться типичные черты Келли. Грейс, казалось, четко усвоила, кто она такая. «Точно так же, как ее отец, когда тот занимался греблей, — вспоминает Элис Годфри. — Он, бывало, оборачивался к остальным как бы спрашивая: «Интересно, кто же придет вторым?» Нечто подобное начало проявляться и в Грейс».
Внутри своего тесного кружка Грейс оставалась шумной и смешливой, если не сказать, кривлякой. Тедди Хьюз вспоминает, как подружки обнаружили под задним сиденьем машины Грейс лифчик с фальшивыми подкладками. Казалось, сама она ничуть не смутилась по этому поводу и с хохотом приняла участие во всеобщей свалке, пытаясь вырвать из чужих рук предательский бюстгальтер, а затем принялась размахивать им внутри машины. Кроме того, Грейс научилась принимать суровый вид. Джек Келли и дядя Джордж были наделены редкой способностью испепелять кого угодно взглядом. У Джека это получалось с видом глубочайшего презрения, у Джорджа — с некой уничижительной отстраненностью. Грейс тоже овладела этим искусством, причем соединила в себе черты и того и другого. Последствия могли оказаться для вас самыми плачевными. Если вы, пусть даже по неосторожности, попали в немилость Келли, вам тут же давали понять, что вы оскорбили никак не меньше, как члена «королевского семейства» Ист-Фоллз.
Эта холодная сторона ее натуры в более поздние годы стала одной из главенствующих черт официального образа Грейс Келли. Эта холодность естественным образом сочеталась с ее правильными чертами лица, а кроме того, прекрасно вписывалась в общепринятое (ошибочное, хотя и вполне объяснимое) представление о ее якобы аристократическом происхождении (будто семейство Грейс принадлежало к сливкам филадельфийского общества!) Да, Келли были богаты и жили вполне по-царски (по меркам Ист-Фоллз), однако это вовсе не значит, что тем самым они могли произвести впечатление на действительно избранную публику в самой Филадельфии. Бал филадельфийской Ассамблеи был старейшим и наиболее труднодоступным из публичных увеселений всех Североамериканских Соединенных Штатов. Его посещал сам Джордж Вашингтон. Бал этот проводился регулярно, начиная с 1748 года, за исключением нескольких военных лет, и каждую зиму, сверкая бриллиантами, здесь собирались старейшие филадельфийские семейства — себя показать и на других посмотреть, а самое главное, пусть и по их собственным меркам, еще раз убедиться в том, что каждый из присутствующих принадлежит к сильным мира сего. Мужчины по этому поводу наряжались во фраки, а дамы — в длинные и воздушные бальные платья.
Бал Ассамблеи становился той ареной, где достойнейшие из филадельфийских дебютанток впервые выходили в свет. Элегантным каскадом белого шелка и шифона девушки и их сопровождающие чинно спускались вниз из вестибюля по мраморной лестнице в роскошный зал отеля «Белльвью Стратфорд». Одна за другой дебютантки делали книксен перед гордой чередой матрон из самых именитых семейств. Затем они готовились к своему первому танцу во «взрослом обществе» — событию, ради которого, как того требовал обычай, они не имели права ни на минуту снять длинные, до самого локтя, белые лайковые перчатки.
У Грейс Келли, если верить ее подруге Джуди Кантер, с которой спустя годы она поделилась своим тайным желанием, была заветная мечта — выступить в роли дебютантки. Грейс наверняка явила бы собой потрясающее зрелище: спускающаяся по лестнице восемнадцатилетняя ослепительная красавица в белом платье и белых перчатках. Однако, увы, Джек Келли и его окружение вряд ли бы с одобрением отнеслись к подобным фантазиям.
«Тебе хочется «выйти в свет»? — спросил дядя Грейс Билл Годфри свою дочь Элис, которая так же, как и ее кузина, таила в душе надежду появиться на балу в ослепительно белом платье. — Что ж, я подержу тебе дверь!»
За этой простодушной позицией скрывался известный вызов. «Джек Келли не мог успокоиться, что его имя не занесено в Голубую книгу, — говорит Фил Клейн, приятель Келли, — или же, как он сам выразился, «метил в Дельную книгу, а не в Голубую».
Со своим обаянием, богатством и политическими связями Джек Келли наверняка бы мог подняться на самую верхушку общества в любом из городов Соединенных Штатов. В Вашингтоне люди делали это при помощи влияния и голосов избирателей. В Нью-Йорке без труда можно купить себе любое из самых престижных чиновничьих кресел. Однако, когда речь идет о Филадельфии, чтобы попасть на бал Ассамблеи, вам нужно родиться среди избранных.
Пытаясь как-то объяснить это посторонним, члены Ассамблеи обычно заводят речь об исторической традиции и верности старой дружбе (кто из их предков высадился на берег с Уильямом Пенном и тому подобное). Однако по сути своей здесь имеет место общественный и этнический водораздел. Ассамблея — это «старая кровь и старые деньги», это — буквально — та самая клика, для которой было изобретено слово «WASP». Ведь именно анализируя социальный фон филадельфийской Ассамблеи, профессор Дигби Балцер был вынужден изобрести легко запоминающуюся аббревиатуру для той классификации, к которой, как он сам обнаружил, ему приходилось прибегать довольно часто: белый, англо-саксонского происхождения, протестант. Ограниченный крут филадельфийской Ассамблеи в действительности не что иное, как «старая гвардия», и не стоит по этому поводу приносить извинений: никаких черных, никаких евреев, никаких католиков и никаких нуворишей! Так что пусть самозваные ирландские каменщики и их дочери, какими бы элегантными и привлекательными они ни были, даже не тешат себя напрасной надеждой.
В течение своей удивительной карьеры в качестве актрисы и княгини, Грейс представлялась окружающему миру истинным воплощением филадельфийского светского общества. В кино она играла аристократок и весьма успешно вводила в заблуждение зрителей, каждым своим жестом внушая им, будто выросла в среде филадельфийской элиты с ее бальными платьями и белыми перчатками робко щебечущих дебютанток. В действительности же манеры и чувство этикета были заложены в ней во время учебы в Стивенс-Скул, а также сестрами ордена Успения Пресвятой Богородицы в приходе Святой Бригитты. И хотя в своем районе Филадельфии Грейс Келли могла претендовать на некую роль, в поистине избранном обществе ей не на что было рассчитывать.
Грейс окончила Стивенс-Скул в мае 1947 года. Ей было семнадцать с половиной, и она не имела ни малейшего понятия, чем ей заниматься дальше. До этого она строила планы отправиться в Беннингтон — женский колледж в Вермонте. «Мне хотелось танцевать, — позже вспоминала она, — а в Беннигтоне преподавался великолепный четырехлетний курс всех видов танца».
Однако Беннингтон предъявлял высокие требования к знаниям математики, какие, увы, оказались Грейс не по силам. Начиная с самых ранних дней в Рейвенхилле математика всегда оказывалась ее самым слабым местом.
Родители Грейс не слишком заостряли на этом внимание. Предметом забот номер один летом 1947 года был их единственный сын. Наконец-то годы упорного труда и самоотречения, проведенные на Скукл, должны были привести к достижению заветной цели — победе в Хенли на заветных «Бриллиантовых веслах». Вот почему перспективы дальнейшего образования Грейс отошли на второй план, уступив место подготовке к «Королевской регате». Следовало хорошенько упаковать лодку и снабдить юного спортсмена основательным запасом замороженных бифштексов, без которых ему никак не обойтись в послевоенной Британии с ее скудными и лишенными всякого разнообразия пайками. В конце июня 1947 года семья отплыла в Англию. Келл уже успел поучаствовать в «Королевской регате» в предыдущем году, однако тогда не сумел вернуться домой с заветным трофеем. Он пришел к финишу вторым и тотчас, едва не потеряв сознание, рухнул на дно лодки. Его кисти настолько онемели, сжимая весла, что двое здоровых мужчин были вынуждены силой разгибать каждый палец.