Страница 10 из 109
Грейс рано созрела и выглядела старше своих лет, однако ей сильно недоставало уверенности в себе. «В детстве я была ужасно застенчивой, — вспоминала она позднее, — и настолько боялась людей, что была готова забиться в угол, чтобы только меня не видели. Я была такая неприметная, что меня приходилось снова и снова представлять одним и тем же людям, прежде чем меня наконец начинали узнавать. Я не производила ровно никакого впечатления». Грейс писала эти горькие воспоминания в 1974 году, в возрасте сорока девяти лет, будучи самой знаменитой из женщин, признанной во всем мире образцом хладнокровия и самообладания. Однако боль тех лет все еще давала о себе знать. Несмотря на всю ее красоту и внешнее спокойствие, в глубине души княгини сохранилась все та же неуверенность в себе, какая омрачала ее детские годы. Казалось, будто внутри нее все еще жила неуклюжая маленькая дурнушка, которую никто не хотел замечать.
В подростковом возрасте Грейс особенно переживала насчет своего бюста, который, по ее убеждению, был недостаточно велик. «У нее сложился на этот счет комплекс, — вспоминает одна из ее школьных подружек. — Она то и дело массировала грудь, полагая, что от этого она увеличится».
Плоскогрудая, полноватая и в очках, «в те годы Грейс никак не тянула на звание первой красавицы», как вспоминает Мак Амистер по прозвищу Джим Мясник, который знал Грейс по Оушн-Сити в Нью-Джерси, где у Келли имелся загородный дом. Мать Грейс выразилась куда прямолинейнее: «Ну кому могла понравиться наша Грейси?!»
В то время Ма Келли по-своему жалела свою застенчивую и неуклюжую четырнадцатилетнюю дочь. Она вспоминала Грейс замкнутым, каким-то даже неприкаянным ребенком, который требовал куда больше возни и забот, нежели ее шумные и уверенные в себе сестры и брат. Однако позднее Ма Келли начала задаваться вопросом: а не стали ли уловки Грейс, к которым та, будучи гадким утенком, прибегала, чтобы привлечь к себе внимание, залогом ее успеха во взрослой жизни?
«Мне всегда хотелось оберегать Грейс, — вспоминала Ма Келли. — Наверно, она привлекала мужчин к себе тем же самым, что и меня. Каждый мужчина, который знал ее, начиная с пятнадцати лет… хотел взять ее под крыло».
«Даже добившись успеха, в расцвете красоты Грейс Келли обладала редким даром делать так, чтобы окружающие возились с ней, — объяснила как-то раз ее сестра Лизанна. — Все искренне верили, что она нуждается в помощи, хотя на самом деле это ей совершенно не было нужно. Ей вообще не требовалось никакой помощи. Просто она производила такое впечатление».
Полет фантазии, увлекавший малышку Грейс в безопасный мир грез и кукол, никогда не иссякал.
«Когда ей было восемь, девять, десять, — вспоминает Элис Годфри, — мы любили сидеть, часами рассматривая «Эсквайр» или другой попавшийся под руку журнал. Мы переворачивали страницы, и Грейс, как водится, сочиняла всякие истории:
— Ага, а это будет мой дом, а это моя машина. Вот это мой муж, а это мои дети, а это… ой, это то место, куда мы отправимся провести медовый месяц…»
И хотя уверенность Грейс в себе временами изменяла ей, фантазировать она всегда умела с редкой убедительностью. Зимой 1940–1941 годов, в возрасте одиннадцати лет, Грейс отправилась на дневное представление русского балета и пришла в восторг, увидев Игоря Юскевича — Барышникова тех дней. После спектакля она твердо решила, что станет прима-балериной. Грейс начала брать уроки и занималась балетом до тех пор, пока ей не сказали, что она слишком высока. И тогда Грейс с неменьшим энтузиазмом переключилась на бальные танцы. Мари Фрисби, ее новая закадычная подружка, с которой она познакомилась в Стивенс-Скул, вспоминает, как Грейс с упреком звонила ей из класса современного танца, в который они обе записались: «Я особо не интересовалась танцами. И помню, как однажды, в субботу утром, меня разбудил звонок Грейс.
— Мари, куда ты пропала? Мы же с тобой договорились!»
С раннего возраста Грейс принимала участие в драматических спектаклях. Пройдя этап ученичества в ролях ангелочка или пастушка во время рейвенхиллских рождественских постановок, она наконец поднялась до роли Пречистой Девы Марии. Однако истинная страсть Грейс к актерскому искусству начала со всей силой проявляться именно в те годы, когда она была гадким утенком, — после того как девочка обнаружила, что на сцене она способна перевоплотиться в кого угодно, что было недоступно ей в реальной жизни. Эту искру высекло в ней посещение спектакля «Лицедеев старой школы», небольшой самодеятельной труппы из Ист-Фоллз. Грейс примчалась домой после спектакля, в котором, между прочим, был занят ее дядя по материнской линии Мидж Майер, и тотчас сообщила отцу, что намерена стать актрисой.
На Джека Келли это желание не произвело ровно никакого впечатления. «Он просто пристально посмотрел на меня из-за письменного стола, — вспоминала позднее Грейс, — а затем произнес: «Ну ладно, Грейси, если ты этого хочешь…»
«Лицедеи старой школы» были одной из многих крохотных трупп, состоящих из энтузиастов сцены, которые как грибы после дождя множились в Филадельфии в 30–40 годы. В Ист-Фоллз они приспособили под театр старое школьное здание, и именно на непритязательном, однако вполне функциональном фоне этой «старой школы» и состоялся в 1941 году дебют Грейс Келли. Тогда ей было двенадцать. «Я вспоминаю свое первое выступление на сцене как нечто приятное, — вспоминала Грейс десяток лет спустя, уже находясь в Голливуде. — Приятно было чувствовать отклик аудитории».
Спектакль назывался «Не корми зверей», и режиссер-постановщик Рут Эммерт была поражена профессионализмом Грейс. Юная актриса всегда вовремя являлась на репетиции и хорошо помнила все свои реплики. А кроме того, она охотно соглашалась время от времени подвергать заметному опустошению материнский гардероб, если самодеятельная труппа остро нуждалась в костюмах и реквизите.
К тринадцати-четырнадцати годам Грейс успела превратиться в небольшую звезду. Несмотря на юный возраст, она стала одним из столпов труппы «Лицедеи старой школы» и носилась на велосипеде вниз с холма на репетиции с той же одержимостью, с какой Келл отдавался гребле. Юноша постепенно начал одерживать первые победы. Для Грей эквивалентом успеха брата были ведущие роли в школьных спектаклях. Она играла Катарину в «Укрощении строптивой», была непревзойденным Питером Пэном, а также блистала в танцевальном классе. Однажды она заставила всю школу буквально окаменеть от изумления, исполняя — и к тому же босиком — странную, довольно эротическую интерпретацию ритуального танца огня, полную порывистых движений и мимики.
Ее однокашники не испытывали ни малейшего сомнения насчет ее актерского и танцевального дарования. Дневник ее последнего года в школе в разделе «Предсказания» содержал для его хозяйки следующие повороты судьбы: «знаменитая звезда радио и кино» (хотя это вовсе не означает, что друзья считали ее задавакой или кривлякой).
«В ней действительно была искра божья, — вспоминает Джейн Портер, учившаяся в Стивенс-Скул несколькими классами ниже. — С ней нельзя было соскучиться!»
Когда Джейн Портер переступила порог Стивенс-Скул, ей сказали, что Грейс будет выступать в роли ее «старшей сестры». Старшие девочки брали новоприбывших под свою опеку, и Грейс выполняла порученное ей дело с особым рвением. «Она была из немногих девушек, у которых имелись свои машины, — вспоминает Джейн, — с откидным верхом. У Грейс был, если не ошибаюсь, «плимут» голубого цвета и несся, аж дух захватывало. Каждый день мы ездили на хоккейные тренировки… А так как я была ее «младшей сестренкой», она просто говорила мне: «Ну-ка живее, Джейн!»
Джейн Портер до сих пор с ужасом вспоминает, как Грейс резво брала с места в карьер: прыгнув на спинку водительского сиденья, она управляла своим «плимутом» ногами. Шалости бывшей монастырской воспитанницы приобрели теперь свойственный юности привкус бесшабашности. Грейс оказалась в центре шумной компании девчонок-модниц, которые так же, как и она, ужасно любили посмеяться и жить не могли без развлечений. Обычно они встречались в субботу утром за молочным коктейлем и мороженым в Джермантауне, в баре «Молочница».