Страница 11 из 17
Не отказывались посидеть в хорошей компании (как всегда, после спектакля) и примадонны театра Немировича-Данченко — Маркова знаменитые тогда Надежда Кемарская, Софья Големба (сегодня их имена остались разве что в закоулках памяти старых оперных фанатов) и Владимир Канделаки, актер блистательный, а оттого и более памятный, к тому же Владимир Аркадьевич не раз, даже в преклонные годы, показывался на телеэкране. Увы, предполагаю, что и он будет вскоре забыт.
Наступит время, и Майя Кристалинская, уже прочно обосновавшаяся на эстраде, обросшая друзьями на час и поклонниками на годы, будет приходить к тете Лиле и дяде Паше после концерта вместе с самыми верными из друзей. В основном старыми, проверенными не ее славой, а прошлой бедностью. У тети Лили их уже ждал накрытый стол, поскольку тетя наперед знала, что будет в день Майечкиного концерта, и была готова к нашествию счастливых и голодных молодых людей, обожавших племянницу. Ее готовность к гостеприимству выражалась во множестве расставленных на столе тарелок, большой кастрюлей с борщом, сваренным на два дня, но поглощенным за десять минут, котлетами и прочей снедью, и тетя Лиля становилась не менее счастлива, чем они, видя, что гости сыты, а Майечка радостна.
Как-то, рассказывая о Майе, Лилия Ильинична вдруг заплакала. И причиной тому — не нервы, не склонность к слезливости далеко не молодого человека, когда любые воспоминания о другом, давно ушедшем, выбивают из колеи. Я почувствовал боль незажившей раны от былой трагедии. Мелькнула мысль — а не наиграны ли слезы, не театральны ли? Актеры, какого бы уровня они ни были, всегда остаются актерами. Но крамольная мысль быстро исчезла. Лидия Ильинична давно не рассказывала о Майе, за последние годы я был первым, кто сидел перед ней с диктофоном, кому она излагала историю своей долгой жизни и короткой — ее необычной племянницы. Да нет, не актриса эта трогательная в своем обаянии старости женщина, не играет передо мной роль любящей тетушки. Она бесконечно искренна в рассказе своем, а память ее — ну, иной раз забудет имя, кротко извинится за свои годы, признается — «не помню», а потом вновь напряжет память — и вспомнит, назовет человека. А вот помнить даты — это не возрастное дело.
Мы сидим с ней за тем самым широким и длинным обеденным столом, со стены напротив на нас смотрят портреты тех, кого уже нет, смотрят, возвращая к ИХ времени, ИХ жизни, ИХ душам, словно подсказывая: «Лиля, помнишь… Не забудь…», «Тетя, еще расскажи. Помнишь, как…» Взглянет Лилия Ильинична на портрет — и новый рассказ. И — еще. На столе фотографии, открытки — поздравительные или пришедшие из какого-то города, где Майя гастролировала, или с курорта, где отдыхала. А вот — записка, написанная четким, круглым и крупным почерком: «Дорогая тетя Лиля! Самое главное — не волнуйтесь. Скоро вы будете дома, и будем вас укреплять. Я думаю, что в ближайшие дни мы увидимся. Целую, моя дорогая и любимая тетя Лиличка. Майя». Эту записку Лилия Ильинична получила в больнице, на другой день после операции…
Старый буклет на столе — на толстой оберточной бумаге. «Сад «Эрмитаж» и его театры». Год 1948-й. Ах, какая реклама в буклете — что-то дрогнуло в душе, замерло. Как отличается эта бумага от стеклянно-гладкого телеэкрана или вкладок с полуголыми красотками в современных журнальчиках! «Советское шампанское» вы всегда найдете в фирменных магазинах Главвино», «Кабинет Института красоты и гигиены Главпарфюмера — уничтожение родимых пятен, маникюр», «Мосгорстрах через свои районные инспекции…», «Покупайте в магазинах ТЭЖЭ…», «Главтабак: курите сигареты из особо отборных Табаков — «Аврора», «Радио», «Метро»…» (и без строчки «Минздрав предупреждает»). А про повальную болезнь миллиардов — кариес — нет рекламы, и про безопасный секс — тоже нет. Что ж, это было время, когда секса, как известно, у нас вообще не было.
Не только двигатель прогресса реклама, но и опознавательный знак времени.
А вот театры в саду «Эрмитаж», летний сезон, МХАТ в «Зеркальном», а затем там же — Музыкальный театр имени К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко. И его спектакли — «Перикола», «Корневильские колокола», «Цыганский барон», балеты. В перечне действующих лиц и исполнителей — Л. Кристалинская. Роли небольшие, но памятны Лилии Ильиничне еще вот чем: «Это Любочка меня вводила. Как я ее любила!» Любочка — соседка по дому и богиня по кино Любовь Орлова — когда-то была певицей, солисткой музыкального театра на Пушкинской.
Неподалеку от стола — старенькое пианино. Марка не из лучших — «Ростов-на-Дону». К клавишам, этим бело-черным хранителям музыки под крышкой с мелкими черточками-царапинами, чьи только пальцы не прикасались, какие только ноты не водружались на пюпитре и кто только не пел, стоя у этого нынешнего раритета. Была среди них и Майя Кристалинская.
Владимир Григорьевич Кристалинский при всей своей общительности в друзья никому и никогда не набивался, в мужских сходках на предмет возлияний и бесед о футболе, женщинах не участвовал, но знакомые к нему тянулись. Привлекала некоторая его загадочность, связанная не только с профессией, но и с независимыми суждениями на любую тему, будь то театр, книги, живопись, музыка или просто свалившиеся на чью-то голову проблемы. В Москве «цвел» небольшой «куст» Кристалинских, «куст» разрастался, сестры повыходили замуж, незамужней оставалась только старшая, Мария, она была из тех бедолаг, в которых напасти метили свои ядовитые стрелы. В раннем детстве, по недосмотру няньки, она упала в погреб, сломала ногу, но держалась мужественно, от боли не плакала и молчала — боялась, что прогонят няньку, которую очень любила. От родителей нянька и Мария травму скрыли, и те решили: подумаешь, ушибла ногу, ничего, скоро пройдет, до свадьбы заживет, это уж точно. Но вот как раз эти-то прогнозы и не оправдались. Перелом оказался очень серьезным, нужен был срочный гипс, лечение, а всего этого не было, так и осталась девочка хромоножкой. А став взрослой, испытала все муки одиночества: любовь оказалась мечтой невоплощенной, а что может быть печальнее для молодой женщины, которая к тому же недурна собой? Мария много читала, более всего любила поэзию, в которой находила отзвук порывам своей души. Поэзия стала не только желанным чтением, но и воплотилась в собственных стихах. С точки зрения Владимира Кристалинского, человека авторитетного, стихи эти были вполне пригодными для опубликования. Вот и зачастил он в Столешников, где жило семейство, и бесконечные беседы между братом и сестрой часто переходили в споры, но никогда не заканчивались ссорами.
Уже потом, когда не станет Владимира Григорьевича, его дочь Майя будет подолгу сидеть у тети, слушая ее стихи. И к ее маленькому заработку машинистки постарается подкидывать еще немного, столько, чтоб тете хватало на безбедное существование.
И в еще одном доме любил бывать Владимир Григорьевич. Дом сестры Лили. Он пришел сюда сразу после «поднятия занавеса» этого театрального дома, когда «действие» уже началось и громада в Глинищевском ожила, стала заполняться и куда одними из первых въехала его сестрица с обожавшим ее мужем.
В тот вечер он шел по переулку, держа за руку дочку Майю. Она была в потертом пальтишке с кроличьим воротником и белой шапочке с длинными, болтающимися, как тесемки, ушками, из-под шапки виднелась темная ровная челка. По асфальту, очищенному от снега, вихрилась метель, и Майя жмурилась от летевших в глаза колючих замерзших снежинок.
А в квартире на седьмом этаже их ждало тепло, чай с бутербродами — густо намазанный маслом хлеб и ароматная колбаса, такую в те годы покупали только к празднику. И еще ждала музыка. В доме были и другие гости, кто-то садился за пианино и пел, кто-то просто играл. На окно наползали сумерки, в комнате загорался свет в оранжевом куполе» абажура, и она дышала уютом, частью которого была музыка. Майя забивалась в угол большого кожаного дивана и очень огорчалась, когда пианино вдруг становилось немым.
Вот так в доме тети Лили Майя Кристалинская неожиданно открыла для себя мир, который оказался безграничным. Черный диск на стене в их комнатушке на Новорязанской, говоривший человеческим голосом, иногда пел песенки, их Майя с восторгом слушала — «Мы едем, едем, едем в далекие края…». Или совсем грустную песенку про дедушку Ленина — «Он взял бы нас на колени и ласково бы спросил: «Ну как вы живете, дети». Таких песен было немного, Майя знала их наизусть, они — понятные. Однако, оказывается, музыка может быть и другой, веселой и серьезной, но чтобы ее понять, нужно подрасти. А произойдет это не скоро. Майе всего шесть лет, но ее тянет, тянет к пианино, — когда оно молчит, к нему можно подойти и нажать на клавиши, и пианино тут же отзовется.