Дочь адмирала

Наконец мы снова тронулись в путь — три машины на ночной пустынной автостраде, и тут-то заявил о себе выпитый кофе. Мне необходимо было заглянуть в туалет. Я старалась думать о чем-нибудь другом, только бы не делать еще одной остановки. Вдруг кому-то вновь захочется яичницы с беконом, и я так никогда и не встречусь с отцом.

И все же мне пришлось признаться Генри. Он наклонился к шоферу.

— Немного впереди будет площадка для отдыха.

Шофер посигналил машине, идущей впереди. Подъехав к площадке, он снова посигналил и, включив указатель поворота, въехал на стоянку. Все вышли из машин. Я отправилась в женский туалет и, войдя в кабинку, повернула затвор.

Когда пора было выходить, я попыталась открыть затвор. Он не открывался. Я крутила его и так и эдак, но все было напрасно. Сама же дверь оказалась так плотно пригнана к полу, что проползти под ней при всем желании было невозможно.

Я была близка к истерике, не зная, то ли смеяться, то ли плакать. Двадцать девять лет ожиданий — и нате вам: заперта в туалете. Я принялась было колотить в дверь, но никто меня не слышал.

И тут я увидела, что затвор вовсе не надо поворачивать — он двигался вверх и вниз, опускаясь в специальный паз. Я приподняла его, и дверь легко открылась. Рассмеявшись, я вышла из кабинки.

Наш караван снова тронулся в путь. Через несколько миль Генри указал мне на приближающийся дорожный знак.

— Это Веро-Бич. Остров, на котором отец ждет вас, совсем от него близко.

Я почувствовала, как все у меня внутри перевернулось, и меня охватила дрожь. Я разрыдалась. Рыдания вызывали сильную боль в груди, но сдержать их я не могла.

Генри обнял меня:

— Что с вами? Скажите.

— Я боюсь, я боюсь...

— Успокойтесь, — сказал он, потрепав меня по спине. — Это же самый счастливый день в вашей жизни. Вам нечего бояться.

— Я знаю, — сказала я, все еще рыдая.

Генри протянул мне носовой платок.

— Если ваш отец увидит красные глаза, он решит, что его дочь просто кролик.

Глубоко вздохнув, я сжала зубы, пытаясь унять слезы.

— Ну вот, кажется, лучше. Все прошло.

Я вытерла слезы.

И увидела океан и высокие стройные пальмы, раскачивающиеся на ветру. Далеко-далеко на горизонте виднелась едва наметившаяся полоска света, словно серебристо-розовый отблеск на поверхности океана.

— Светает, — сказал Генри, и я почувствовала, что машина замедляет ход.

— Мы приехали? — спросила я.

— Почти, — ответил Генри.

— Тогда почему мы едем так медленно?

Генри снова посмотрел на часы.

— Шофера передней машины уже один раз оштрафовали в Веро-Бич за превышение скорости. У них здесь очень строгие правила, поэтому надо соблюдать осторожность, не то потеряешь права.

Полоска света на горизонте, там, где вода встречается с небом, все расширялась, и вот уже оранжево-розовое зарево окрасило небосвод. До меня донеслось щебетание проснувшихся птиц.

Мы подъехали к небольшому домику из белого камня, из которого вышел мужчина в белой фуражке.

— Кто это? — спросила я у Генри.

— Охранник Джон-Айленда.

Охранник обменялся несколькими словами с шофером передней машины и показал, куда ехать. Мы снова тронулись в путь.

ГЕНРИ ГРИС

От виллы, где нас ждали Джексон Тэйт, его жена и по меньшей мере один фотограф из «Инквайрер», нас отделяла всего лишь коротенькая подъездная аллея, а нам нужно было как-то протянуть десять минут, остававшихся до восхода солнца.

Генри проверил номера видневшихся в парке вилл Джексон Тэйт ждал их в первой. Вилла, приготовленная для Виктории, была рядом. Генри велел шоферу подъехать ко второй. Повернувшись к ней, он сказал:

— Сначала мы подъедем к вилле, где будете жить вы. Она рядом с виллой вашего отца, вы попудритесь, чтобы он не заметил следов слез, а уже оттуда мы отправимся к нему.

Виктория кивнула. Казалось, она утратила дар речи.

Машина подкатила к вилле № 39 по Силвер-Мосс-драйв. Навстречу им выбежала тоненькая брюнетка. Генри помог Виктории выйти из машины.

— Это Дайана Олбрайт — Ди-Ди, она будет вашей компаньонкой и секретарем. Ди-Ди, почему бы тебе не проводить Викторию в дом и не помочь ей привести себя в порядок? А я тем временем посмотрю, готов ли к встрече ее отец.

Генри постучал по своим часам, показывая их Ди-Ди:

— Я приду за Викторией ровно через десять минут, понятно?

Генри пересек лужайку у дома № 40. В дверях он столкнулся с одним из репортеров, другой сидел в нише, оборудованной телефоном прямой связи с редакцией «Инквайрер». В дальнем конце комнаты на диване сидела, теребя носовой платок, Хейзл Тэйт. Посредине гостиной стоял Джексон Тэйт, широко расставив ноги, словно на капитанском мостике в шторм. На нем была яркая спортивная рубашка — из тех, которым он явно отдавал предпочтение.

— Ну, Генри? — крикнул он, и голос его прозвенел как натянутая струна. — Где же она?

Подойдя к адмиралу, Генри пожал ему руку.

— Наводит последний марафет, чтобы понравиться вам.

Джек покачал головой.

— Чертовски трудный день, Генри. Чертовски трудный.

— Нервничаете, адмирал?

— А вы как думаете? — фыркнул Джек Он хлопнул себя по животу. — Понимаете, я ведь уже совсем не тот человек, о котором ей рассказывала мать. Надеюсь только, что она не ждет слишком многого.

Генри похлопал его по плечу.

— Она ожидает увидеть отца, которого уже любит, только и всего.

— Надеюсь, — сказал Джек.

Лучи восходящего солнца золотили окна.

— Пойду приведу ее, — сказал Генри.

ВИКТОРИЯ

Генри спросил, готова ли я.

— Он ждет вас.

Я кивнула, не в силах произнести ни слова. В горле стоял комок.

— Не хотите снять пальто?

Я покачала головой. По какой-то непонятной причине оно было мне сейчас совершенно необходимо, это пальто из Москвы. Оно стало моим защитным покрывалом, словно рядом была мамуля, охраняя меня.

Генри взял меня за руку, и мы двинулись по дорожке к стоявшему рядом дому. Я глядела на позолоченный лучами восходящего солнца океан. Золото тотчас расплылось, растеклось по поверхности нечетким пятном — это я боролась с вновь подступающими слезами. Мне не хотелось, чтобы отец увидел их.

Дорожка делала поворот к открытой настежь двери. Кажется, за нами следом шли фотографы, потом я заметила, как кто-то с камерой в руках вбежал в дом, опередив нас, но я ни на кого не обращала внимания, я видела только эту дверь, надвигавшуюся на меня — все ближе и ближе. За ней был мой отец, мой папочка, которого я ждала всю жизнь. Уже почти на пороге я почувствовала, что у меня подкашиваются ноги, и стала медленно валиться на землю.

Генри крепко обнял меня, удержав от падения.

— Я не могу, — прошептала я. — Не могу.

— Вы должны, — сказал Генри. — Ради этого момента вы летели тридцать три часа и пересекли два континента. Осталось сделать всего несколько шагов.

С усилием оттолкнувшись от земли, я с помощью Генри заставила себя сделать шаг.

— Отлично, — сказал он. — Идите, идите.

С каждым его словом я делала по шагу. Наконец мы дошли до двери. Передо мной открылась комната, и я увидела мужчину в яркой нелепой рубашке, протягивавшего, ко мне руки. Он плакал.

Я шагнула ему навстречу и почувствовала себя в его объятиях. Я тоже заплакала. Мы просто стояли, обняв друг друга, и, не говоря ни слова, рыдали. Наверное, для нас обоих этот момент оказался слишком важным.

Молчание нарушил Генри.

— Послушайте, адмирал, а ведь с вас десять целковых!

— Вы правы, черт вас возьми, — сквозь рыдания выговорил отец. Потом и поцеловал меня, и тут я снова залилась слезами.

— Папа, папа, папа... — твердила я.

— Ш-ш-ш, ш-ш-ш, девочка, теперь все в порядке, я с тобой. — Он похлопал меня по спине, словно маленького ребенка. Потом прижал губы к моему уху и тихонько, чтобы никто не слышал, стал напевать мелодию вальса из «Цыганского барона» — песню любви, которая много-много лет назад соединила их с мамулей.