Дочь адмирала

Мысленно он представил себе, что будет твориться утром в воскресенье у дверей офиса «Пан-Америкен», куда наверняка кинется толпа репортеров, чтобы отыскать Викторию, сутки назад покинувшую страну.

— Как же быть, я уже стольким знакомым сказала, что Вика улетает только на следующей неделе, — пожаловалась Зоя.

— Вот и отлично, — заметил Генри. — Сказали, и хорошо. А где будете вы сами те три недели, которые Виктория и ее отец проведут вместе?

— Через четыре дня после ее отъезда я уезжаю на гастроли, — ответила Зоя.

— Прекрасно. Значит, вам придется молчать о том, где находится Виктория, всего четыре дня. А было бы еще лучше, если б вы вовсе не подходили к телефону.

— Я никому ничего не скажу, — заверила его Зоя.

Открыв атташе-кейс, Генри достал парик с волнистыми, светлыми с проседью волосами.

— Вот примерьте, — сказал он Виктории.

Затем протянул ей темные очки с огромными круглыми стеклами.

— А нет ли у вас какого-нибудь пальто, которое скрыло бы вашу фигуру? Понимаете, в Москве найдется не много девушек, похожих на вас.

Виктория достала длинное серое пальто, надела его. Пальто доходило ей почти до щиколоток. Генри одобрительно кивнул. В парике, темных очках и пальто она нисколько не походила на ту Викторию Федорову, фотографии которой обошли все газеты мира.

Виктория внимательно оглядела себя в зеркале.

— Я похожа на сумасшедшую.

Был уже почти час ночи, и Генри поспешил в гостиницу «Берлин». Уходя, он снова предупредил Викторию, Зою и Бориса, что ни один человек не должен знать об отлете Виктории утром в субботу и о ее местопребывании в последующие три недели.

ВИКТОРИЯ

Пятница. Неожиданно для себя я смотрю на улицы Москвы совершенно другими глазами. Я увижу их снова только через три месяца. И все еще не могу поверить, что моя мечта сбылась. Пройдет всего несколько часов — понятия не имею сколько, — и я впервые увижу своего отца. Мысли в голове крутятся вокруг одного и того же, и при этом все происходящее представляется абсолютно нереальным.

Генри Грис позвонил ранним утром, мы с мамулей только-только сели пить кофе. Он хотел знать все: что я делаю, кто мне звонил — и задал миллион других вопросов. Я еще подумала: интересно, записывает он на магнитофон наш разговор? За все время, что я знала Генри Гриса, я ни разу не видела его без магнитофона. Похоже, что магнитофон для него — это третье ухо.

Я сказала ему, что мы с Борей едем менять рубли на доллары. Генри воспротивился, сказав, что деньги мне даст он.

— Я все равно поеду, — упрямо возразила я.

Этот человек мало-помалу начинал раздражать меня. Казалось, стоит кому-нибудь из нас исчезнуть из его поля зрения, как он тут же перестает нам доверять.

— Ладно, — сказал он, — но не забудьте...

— Помню, — ответила я. — Если меня спросят, я скажу, что не знаю, когда полечу в Америку.

Мы договорились встретиться у гостиницы «Берлин» в четыре часа дня.

Там, подойдя ко мне, он заговорщицки, словно в шпионском фильме, огляделся по сторонам и поспешно затолкал меня в машину. Мы поехали в аэропорт, где мне нужно было, по указанию Генри, подойти к представителю Аэрофлота и купить два билета на утренний субботний рейс из Москвы в Брюссель. Я недоуменно посмотрела на него, Он что, с ума сошел?

— Почему в Брюссель?

— Именно Брюссель. А когда назовете наши имена для регистрации, попросите служащую оказать вам любезность и никому не говорить, что вы летите этим рейсом.

Я поняла, что никаких объяснений не последует, по крайней мере здесь, и сделала все, как он велел.

Когда я вернулась в машину, он сказал:

— Итак, мы летим в Брюссель по многим причинам. Одна из них: никому и в голову не придет, что из всех городов вы выбрали именно Брюссель и что в Брюсселе у нас уже зарезервированы места на самолет компании «Сабена», летящий в Нью-Йорк. Вторая: Брюссель — один из немногих аэропортов, где есть гостиница для транзитных пассажиров, а это значит, вы сможете отдохнуть между рейсами без предъявления визы, следовательно, никто и знать не будет, что вы там.

Я была вынуждена признать, что голова у Генри, как бы он меня ни раздражал, работает отлично, хотя к нему как нельзя более подходило слово «интриган».

— Причина, по которой я попросил вас купить билеты, предельно проста: вы русская и женщина в офисе тоже русская. Если вы попросите ее никому ничего не говорить, она не скажет. Если же об этом ее попрошу я, она наверняка подумает: «Какое мне дело до капиталистической прессы?» — и проговорится, и тогда вся свора, которая соберется в воскресенье утром у офиса «Пан-Америкен», примчится завтра утром сюда. Теперь понятно?

Я кивнула. Точь-в-точь шпион из комедийного фильма.

— Вы поменяли деньги? — спросил он.

— Да, — ответила я, — и никто не задал мне ни одного вопроса. Я просто показала визу, и никаких проблем. А вы что делали?

Генри улыбнулся.

— Звонил в тысячу разных мест по поводу вашей встречи с отцом. Затем повидался с вашей матерью, задал ей несколько вопросов для статьи, которую буду писать обо всех вас.

— Мамуля сказала вам о сегодняшнем вечере?

Генри кивнул.

— Да. Лучше бы она этого не делала. В результате кто-то еще узнает о вашем отъезде, — с явным неудовольствием ответил он.

— Это вовсе не прощальный ужин, — сказала я. — Просто придут несколько близких друзей. К тому же мамуля никому не сказала, когда я лечу, так что все в порядке. Будут Боря, Зося с дочерью — Зося вместе с мамулей сидела во Владимирке, — а также мама — точнее, моя тетя Александра. И все.

Когда я пришла домой, мамуля была чем-то очень расстроена. Стол уже был накрыт, в духовке жарилось мясо. На столе стояла бутылка коньяка, бутылка водки и графин с вином.

— Что случилось? — спросила я.

— Да все этот Генри со своей машинкой, — ответила она. — Приходил сюда, задавал вопросы. Всякие ужасные вопросы — обо мне и твоем отце.

— Ничего не поделаешь, он журналист, — сказала я.

Мамуля гневно тряхнула головой.

— Вопросов, какие он задавал, я никогда не видела ни в одной газете.

— Велела бы ему заткнуться и оставить тебя в покое.

— Он не из тех, кому можно что-то приказать.

Поначалу вечер удался. На мамуле был ее светлый парик, она и меня заставила надеть тот парик, который принес Генри. В глазах Генри тотчас загорелся злой огонек, как будто парик выдал какой-то его секрет.

Я не пила, но мамуля выпила не меньше трех бокалов вина: никогда прежде на моей памяти она не пила так много.

Тут неожиданно вскочила Зося и подняла свой бокал. Лукаво посмотрев на мамулю, она провозгласила:

— Не надо волноваться, леди. Американцы спасут нас!

На них с мамулей внезапно накатил приступ истерического смеха — именно эти слова произнесла когда-то Зося во время отсидки во Владимирской тюрьме.

Обстановка сложилась приятная — до той минуты, пока Генри, вытащив свой магнитофон, не склонился к мамуле и что-то ей сказал. Я увидела, как она напряглась, а лицо ее покраснело от гнева.

— Нет!

Я поняла, что он снова пристает к ней со своими идиотскими вопросами об интимных отношениях с моим отцом.

— Прекратите, Генри, — сказала я, — неужели вы не видите, что оскорбляете ее?

Извинившись, он отодвинулся, однако магнитофон с колен не убрал.

Зося принялась рассказывать какую-то невообразимую историю из быта Владимирки, клятвенно уверяя, что это сущая правда. Мы весело смеялись, но тут Генри опять что-то сказал мамуле. Она залилась слезами.

— Помоги мне, Вика, он опять мучает меня.

Я встала:

— Уходите домой, Генри. Вы меня сердите.

— Вы даже не понимаете, что для того, чтобы написать о вас, мне необходимо знать детали и подробности, — ответил он.

— И тем не менее вы не узнаете всех подробностей. Пожалуйста, уходите!

Пожав плечами, Генри убрал магнитофон.

— Хорошо. Встретимся завтра рано утром. Когда, вы знаете.