Дочь адмирала

— Господи, Михаил, что мне ему сказать?

Михаил написал на клочке бумаги печатными буквами по-английски: «Я твоя дочь», объяснил, что означают эти слова и как их произносить.

— А как мне его называть?

— Называй его «дэди», — ответил Михаил.

— Что значит «дэди»?

— То же самое, что папа, так на английском обращаются к отцу детишки.

Я отвергла этот вариант. Я уже давно не ребенок.

Мы прождали сорок пять минут. Наконец женщина за окошечком жестом показала мне, что на проводе Америка. Вместе с Михаилом мы зашли в кабинку.

— Алло?

— Кто говорит? — услышала я резкий мужской голос.

Я разрыдалась.

— Виктория, — сказала я сквозь слезы.

— Кто?

— Виктория! — Я схватила клочок бумаги. — Я твоя дочь, папочка, — с трудом выговорила я по-английски, бросила трубку и, закрыв лицо руками, выбежала из кабины.

Не я, а Михаил сообщил ему, что я получила приглашение.

— Слышимость была не очень хорошая, да и мой английский оставляет желать лучшего, наверное, он не все понял. Но одно я расслышал совершенно точно: он позвонит тебе в день рождения.

Уткнувшись в плечо Михаила, я снова залилась слезами. Какая же я идиотка! Надо же, пойти на такой риск, заказать разговор и не произнести ни одного путного слова! Но зато я услышала голос отца. И это самое главное.

На следующий день я отправилась на прием к руководителю объединения на Мосфильме за характеристикой. Прочтя приглашение, он спросил:

— Что это еще за ерунда?

— Это не ерунда. Я хочу повидать отца. А для этого мне нужна характеристика.

Я чувствовала, как внутри у меня все клокочет, но постаралась собраться и говорить спокойно и вежливо.

— Хорошо. Проведем собрание коллектива нашего объединения и обсудим вашу просьбу. А уж после этого дадим вам либо положительный, либо отрицательный ответ, — сказал он абсолютно равнодушным тоном.

Я вспыхнула.

— Мне не нужен положительный или отрицательный ответ. Я не прошу у вас разрешения на выезд. Работать там я не собираюсь. Хочу повидаться с отцом, а ему без разницы, что вы напишете в своей бумажонке.

Он улыбнулся, и то была отнюдь не добрая улыбка.

— Может, вашему отцу и без разницы, но, если подтвердится, что ваша репутация... не очень... вы никуда не поедете.

— Сколько мне ждать? — спросила я, хотя хорошо знала, что по закону он обязан дать ответ в течение месяца. Но я слышала, что многим приходилось ждать гораздо дольше, потому что они не осмеливались никуда жаловаться. Не на ту напали! Я ему ничего не сказала, но, если понадобится, я им закачу здесь такую истерику! Я не допущу, чтобы мой отец умер, не повидав меня только потому, что некоторым типам страсть как хочется продемонстрировать свою власть.

Он пожал плечами.

— Придется переговорить о вас с разными людьми, затем должны будут встретиться руководители всех объединений. Когда весь материал будет собран и решение принято, оно будет передано директору студии.

Я ушла со студии до предела взвинченная, но полная надежд. Мне не оставалось ничего другого, кроме как ждать и молиться, чтобы они не тянули целый месяц.

ИРИНА КЕРК

Перед отъездом из Москвы 4 декабря 1974 года Ирина Керк встретилась с московским корреспондентом «Нью-Йорк тайме» Кристофером Реном, а Михаил Агурский — с корреспондентом «Лос-Анджелес тайме» Робертом Тотом. В общих чертах они рассказали журналистам об истории Виктории. И тот и другой согласились не предавать ее гласности до получения соответствующего разрешения. Это был, с точки зрения Ирины, единственный путь, чтобы защитить Викторию, если против нее будут предприняты какие-нибудь действия в ответ на попытку получить визу.

Встретившись после этого с Викторией, она рассказала ей о предпринятых мерах. И посоветовала войти в контакт с этими журналистами, как только ей покажется, что события принимают плохой оборот.

— Если мир узнает твою историю, это обеспечит тебе безопасность в России.

Зое она оставила почтовую открытку со своим коннектикутским адресом. На обратной стороне этой обычной туристской открытки с видом на Красную площадь Ирина написала: «Я в Москве и чудесно провожу время. Как жаль, что тебя нет со мной. Мэри». Она объяснила Зое:

— Не знаю, что может произойти тут с тобой или Викторией, но, если случится худшее, отправь эту открытку обычной почтой. Это ничем не примечательное туристское послание, оно обязательно дойдет. Получив открытку, я сделаю все возможное, чтобы о вас узнал весь мир.

Зоя обняла ее и поцеловала.

— Ты так добра к Виктории и ко мне.

Из Москвы Ирина вылетела в Лос-Анджелес, надеясь попытать счастья в этом киногороде. Она рассчитывала продать какой-нибудь кинокомпании историю Виктории и к тому же заинтересовать Голливуд самой Викторией. Поговорив по телефону с Джеком, она поделилась с ним своими планами, попутно спросив, не сохранилось ли у него знакомых среди голливудских знаменитостей. Джек смог назвать ей лишь одного человека, вдову голливудского продюсера, но ни вдова, ни тот продюсер, имя которого дал Бернстайн, ничем ей не помогли. В Голливуде давно никого не интересовали сюжеты на тему о «холодной войне». Расстроенная и разочарованная, Ирина почти отчаялась, а тут еще прихватили сильные боли в области грудной клетки. Ее положили в больницу. Она написала Джеку, поделившись с ним своими неудачами и напомнив о телефонном звонке в Москву восемнадцатого января, в день рождения Виктории. «Напишите, в котором приблизительно часу вы намереваетесь звонить, я попрошу кого-нибудь из моих говорящих по-английски друзей быть в это время у них дома».

В письмо она вложила свой адрес на Гавайях, где собиралась отдохнуть.

Возвратившись в Коннектикут, она обнаружила в своей почте открытку из Москвы. В ней говорилось: «Я в Москве и чудесно провожу время. Как жаль, что тебя нет со мной. Мэри».

ВИКТОРИЯ

Я прождала характеристики целый месяц. Тем временем я собирала бесконечные справки для предоставления в ОВИР — учреждение, которое выдает визы: сколько я зарабатываю, по какому адресу проживаю, кто проживает там вместе со мной и т.д. и т.п. О характеристике по-прежнему ничего не было слышно. Я позвонила руководителю своего объединения.

— Вы что, решили замучить меня? По закону мне обязаны выдать характеристику в течение месяца. Но от вас ни ответа ни привета.

Он ответил с полным равнодушием, как если бы я спросила его о погоде:

— Заболел один из тех, чье присутствие необходимо на совещании. Поэтому решение вашего вопроса отложено на конец недели. Мы собирались позвонить вам, Приходите в пятницу.

И снова Михаил согласился сопровождать меня, еще раз предупредив, что я здорово рискую, появляясь вместе с ним. Я ответила, что горжусь таким другом. Он остался ждать в коридоре, а я вошла в кабинет, где шло заседание. Стулья стояли полукругом против одного стула, предназначавшегося, как я поняла, мне. Я оглядела ожидавших меня мужчин. Хотя лично я мало кого из них знала, лица их были мне знакомы. Я не раз встречала их в студийных коридорах.

В центре полукрута сидел человек, который показался мне очень знакомым. Это был Смирнов, секретарь партийной организации нашего объединения. Я знала его задолго до того, как он начал восхождение по партийной лестнице. Мы должны были сниматься с ним в одном и том же фильме. Но его даже не допустили к съемкам — при полном отсутствии таланта он был еще и завзятым алкоголиком. На первой же репетиции он свалился мертвецки пьяный. Насколько я знала, актерская карьера его на этом завершилась.

И вот теперь этот алкоголик, будучи секретарем партийной организации, обладал большой властью. Посмотрев на меня, потом на сидевших рядом с ним, он сказал:

— Мы собрались здесь, чтобы обсудить вопрос, разрешить или нет товарищу Федоровой выехать в Соединенные Штаты Америки.

Я улыбнулась, постаравшись изобразить на лице любезное выражение. Мне показалось, что Смирнов и сейчас пьян, у него даже слегка заплетался язык, но, может, я и ошиблась.