Страница 48 из 98
Но все уже не имело для него никакого значения. Важно было только одно: здесь не нашлось никаких следов маленького Алессио Браманте. Ни клочка ткани с его одежды, ни отпечатка подошвы в грязи, ни отдаленных криков, еле слышного дыхания или сердцебиения, которые могли бы уловить чувствительные приборы, что Фальконе притащил сюда именно с этой целью.
Мессина смотрел на поток транспорта и говорил себе: мальчик не может исчезнуть просто так, словно по мановению волшебной палочки. Теперь оставалась единственная надежда — выбить хоть какую-то информацию из Лудо Торкьи. И поскорее. Чего бы это ни стоило.
Как всегда, он расположился на переднем пассажирском сиденье. Артуро не любил ездить сзади, не считал себя таким уж большим начальником. Он просто указывает подчиненным путь — именно это нужно любому войску, а полиция тоже своего рода войско, пусть они и не карабинеры.
Водитель, Таччоне, был из патрульных полицейских; его услугами Мессина пользовался достаточно часто. Не блещет умом, надежный и добрый малый ближе к сорока, из тех, что много лет подряд пытаются сдать экзамен на должность начальника отдела. Не такой яркий, честолюбивый и повсюду сующий нос индивидуум, как Фальконе. Но комиссару нужны и рядовые солдаты, думал Мессина, точно так же как и хорошие офицеры.
— Что бы ты делал, если бы кто-то вот так умыкнул твоего сына? — спросил водителя Мессина, не слишком рассчитывая получить ответ.
Таччоне обернулся и удивленно уставился на шефа. В его глазах появилось нечто, чего руководитель следственной бригады никогда прежде не видел.
— Да то, что любой стал бы делать, — тихо ответил водитель. — Завел бы этого подонка в маленькую отдельную комнатку. Убедился бы, что поблизости никого нету, и…
Здоровенный малый. Он, видимо, уже так делал, решил комиссар.
— Эти времена прошли, дружище. Мы теперь подчиняемся строгим правилам. Соблюдаем Уголовно-процессуальный кодекс. Букву и дух закона.
Уличный затор все больше затруднял движение. Ни маячок, ни сирена помочь уже не могли. Легковушки, автобусы, грузовики забили набережную Лунготевере на всем ее протяжении вокруг небольшой пьяцца ди Боккаделла Верита. За ней под лучами вечернего солнца виднелся лагерь протестующих, занявший почти все пространство рядом с Большим цирком, — скопище разношерстных палаток и тел, накрывшее до последнего квадратного дюйма землю, когда-то служившую императорским ипподромом.
Таччоне выругался, вывернул руль полицейской «ланчии», въехал на широкий тротуар и вдавил педаль газа в пол. Так он сумел пролететь добрых четыреста метров, разгоняя пешеходов и не обращая внимания на их ярость. Потом высмотрел щель в потоке возле светофора, влился в цепочку еле движущегося транспорта и начал пробираться дальше, подрезая и справа, и слева.
Через несколько минут добрались до квестуры. У входа вертелась целая толпа репортеров, фотокорреспондентов и телевизионщиков. Они уже знают, что подозреваемый внутри, догадался Мессина. Даже если какой-нибудь паскудник из самой полиции не сообщил им об этом за незаконную мзду в несколько лир, это наверняка сделал по своем прибытии Джорджио Браманте. Такой уж он человек. Всегда идет навстречу журналюгам, хотя ему настоятельно советовали этого не делать. Профессор считал, что его обманули, а человек, считающий себя обманутым, всегда более склонен действовать под влиянием чувства попранной справедливости, нежели прислушиваться к рекомендациям здравого смысла.
Таччоне резко затормозил, распугав группу писак.
Потом обернулся и жалобно посмотрел на Мессину.
— Конечно, комиссар, те времена давно прошли, — медленно произнес он. — Но мы ведь можем их вернуть…
ГЛАВА 8
Эмили позвонила и предложила сравнить образцы почвы с другими вещдоками, собранными в катакомбах. Сказала, что это может оказаться неплохой идеей. Но не сообщила, что отлично себя чувствует и повода для беспокойства нет. Могла бы и добавить, что это очень здорово — забраться в такую норку, в этот шикарный особняк в Орвьето, пока следственная группа возится с очередным трупом на бесконечном конвейере.
«Ох уж эти мне американцы!» — пробормотала под нос Тереза. Вынь да положь им трудовую этику! А беда в том, что пресловутая этика требуется им везде и всегда, даже когда они не работают.
Но через пятнадцать минут вешдок вылез прямо из глотки мертвого Тони Ла Марки. Лупо заорала, увидев его. Такое с ней случилось в морге впервые, но тоже впервые здесь появился и червяк. Патанатом повидала немало самых странных предметов на своем анатомическом столе, который давно уже стал центром всего ее мироздания. И ни один никогда так не пугал. Но смотреть с очень близкого расстояния — а Тереза очень низко наклонилась над головой трупа — на бледное чудовище с резко выступающими над треугольной головой глазками, на все его скользкое тело длиной с мизинец, медленно выползающее изо рта мертвеца, — всего этого оказалось вполне достаточно, чтобы заставить ее заорать. Сильвио счел этот вопль чрезвычайно забавным.
Полчаса спустя Капуа позвонил приятелю своего приятеля, которого звали Кристиано и который работал в отделе эволюционной биологии университета Ла Сапьенца. Кристиано оказался самым высоким человеческим существом, какого Тереза когда-либо встречала, — на добрую голову выше и Сильвио, и ее, тощий как жердь, совершенно лысый, бледный и страшный как мертвец, глаза вытаращены. Ему свободно можно было дать и девятнадцать, и сорок, и он явно был не из тех, кто интересуется девушками.
Червь привел ученого в восторг.
Натуралист потратил минут тридцать, рассматривая его с разных точек через увеличительное стекло, а потом жадно спросил:
— Можно мне его забрать?
— Червяк находится под охраной полиции, Кристиано, — терпеливо пояснила Тереза. — И мы не можем позволить подобному созданию свободно повсюду ползать только потому, что он вам понравился.
— Не «он». «Он» и «она» одновременно. Плоские черви — гермафродиты. Этот малыш…
Лупо закрыла глаза и тяжко вздохнула, не в силах поверить, что кто-то может с такой любовью говорить об отвратительном комочке белой слизи в маленькой кювете, которую для него нашел Сильвио.
— …старше ледникового периода. А сексуальные аппетиты у них — как у какой-нибудь рок-звезды семидесятых годов. Пять раз в день он может быть мужчиной, если, конечно, сумеет заполучить партнершу, а на условия ему просто наплевать. И еще: его можно разрубить пополам, и он отрастит себе новую голову или хвост. Или даже несколько.
— Значит, все же это «он», — хитро улыбнулась Тереза.
— Я просто объяснял положение дел для несведущей аудитории, — заметил Кристиано.
— Вы очень к нам добры. Название у него какое-нибудь есть?
— Даже два. Раньше мы их называли «Дугезиа полихлориа», но потом кто-то решил, что некий, покойный ныне, ученый по фамилии Шмидт, который много занимался этими объектами, заслуживает того, чтобы его посмертно увековечили. И название поменяли — теперь они именуются «Шмидтеа полихлориа».
— Кристиано, — Лупо взяла ученого за тощую руку, — позвольте быть совершенно откровенной. Мы сейчас несколько заняты, дел у нас навалом. К примеру, «этот малыш» вылез из глотки одного джентльмена, которому сердце вымыли из грудной клетки струей воды под высоким давлением. Это произошло на бойне, а такое, сами понимаете, случается не каждый день. Кроме того, прошлой ночью некто забрался в квестуру — видимо, с целью убить моего хорошего друга, и застрелил потенциально важного свидетеля по этому делу. Я рассчитываю несколько позже вплотную заняться свежим трупом. Мой коллега Сильвио придерживается мнения, что это создание может дать нам кое-какую важную информацию. Так что мне доставило бы огромное удовольствие, если бы вы разрешили мои сомнения на сей счет. Он правильно полагает или нет?
Патанатом сделала паузу для пущего эффекта, потом резко спросила:
— Так что это такое?
— Плоский червь.