Страница 35 из 73
— А ты знал, где дядюшка чертеж хранил?
— Как бог свят — не знал. Такие тайности от чужого глаза стерегут. Показывать он его показывал, а вот где сохранял — не говорил. Ему бы за этот чертеж, коли начальство узнало бы, худо пришлось.
— Как ты думаешь, он взял его с собой, когда уезжал?
— Всенепременно, матушка. Кто ж эдакий чертеж да оставит?
— Да это ведь как сказать, почтенный… — задумчиво произнесла Надежда. — Известно мне, что был у дядюшки какой-то тайник в кабинете, что на втором этаже. Письмо-то он ведь оставил в той комнате, где тайник был. Только где тайник — не знаю.
— От старая башка! — проворчал Клещ. — Письмо-то я и не прочел.
Клещ вытащил из-за пазухи уже помятый голубой листок, сложенный вчетверо.
— Я, вишь ты, — извиняющимся тоном произнес Клещ, — подумал, что это то письмо, которое он тебе с нарочным отослал…
— Да нет же! — сказала Надежда. — В том письме, что мне с нарочным в деревню пришло, было только сказано, чтоб я в Москве отперла кабинет да взяла в нижнем ящичке бюро рекомендательное письмо к Англичанину. И еще было написано, что искать тебя поможет слепой сапожник Степан из Кривоколенного или кабатчик Лукьян с Калужской. А само письмо было написано по-английски, и прочесть его я не смогла. Я ведь зачем в дом вернулась? Посмотреть, нет ли еще какой записки, где тебя искать.
Держа письмо на большом удалении от своих дальнозорких по-стариковски глаз, Клещ начал, шевеля губами, читать.
— Хитрый дядюшка-то, — заметил Клещ, — письмецо с секретом, не каждый дурак прочтет, даже если по-аглицки разумеет. Написано тут, барышня, только про то, что молоко, коее из деревни на Москву прислано, все покисло, и с оного уже творог делают.
— Что за ерунда! — проворчала Надежда.
— Дай-кося свечку!
Пламя свечи, над которым Клещ поводил бумагу, заставило возникнуть на бумаге коричневым буквам и словам между строками английского текста.
— Вот оно, молочко-то! — ухмыльнулся Клещ. — Но, однако, и тут тарабарщина! Ай да дядюшка! Тайная экспедиция, право слово!
Старик выдернул из правого сапога нож, отвинтил с торца рукояти шарик-гайку из потускневшей меди и вытянул из полости рукоятки свинцовый карандашик.
— Знаю я грамоту эту. Тут буквицы все русские, только прочтешь — не поймешь. Не зная дядюшку твоего — ни в жисть не разберешь.
Клещ перевернул листок чистой стороной и начал писать в два столбика буквы: а — б, в — г, д — е, ж — з…
— Та-ак… — пробормотал себе под нос Клещ. — Тут сменить надо… «Како» — «i», а «иже» — «эл»…
Закончив писать алфавит, Клещ начал переносить на чистую сторону листа буквы, написанные молоком между строк. Получалось что-то непонятное: ЫНПВПСПОЫЕПОЬМЬИБОРЫГЛШЛ. Поглядывая на алфавит, записанный в два столбца, старик принялся писать вместо букв из одного столбца буквы из другого.
— Хреновина получается, — покачал он головой, но все же старательно написал новое слово: ЪМОГОРОПЪДОПЪНЬЛАПСЪВИЩИ. Почесав нос карандашом, Клещ на некоторое время задумался, и потом счастливо улыбнулся:
— Дядюшка-то еще и третью хитрость приставил. Наизнанку слова вывернул, да и разделить забыл… Нут-ка, перевернем-ка!
— «Ищи в спальне под порогом», — прочла Надежда самостоятельно. — А что — не сказано…
— Ну, тут-то и не надобно говорить, — сказал Клещ. — Только вот как теперь искать, когда в доме поляки.
— Да уж, — кивнула Надежда, — вряд ли они будут беспечны.
— Хотя… — задумчиво произнес Клещ. — Можно попробовать. Кого они видали? Старика в армяке да мужика с усами, верно? А ежели к ним бритый голландец придет да с ним жена его русская?
— Опасная шутка! — покачала головой Надежда.
— А ежели, к примеру, придет мужичок-дурачок, навроде Агапа, и скажет, будто знает, где в подземелье сокровище лежит, да и принесет с собой кой-какую вещицу?
— То есть ты хочешь сказать, что этот твой Агап достанет из-под порога чертеж и покажет полякам? Ну а что дальше? Ты думаешь, что они полезут искать это сокровище в подземный ход и мы им устроим засаду? Но ведь их может оказаться слишком много…
Они двинулись в обратном направлении. Свеча догорела как раз тогда, когда впереди замаячила пробитая Агапом брешь.
УВАГА, ПАНОВЕ!
От вчерашнего выпивона лейтенант Ржевусский отошел только к обеду. Плотно закусив, Констанцы улегся на походную кровать, поставленную в бывшем кабинете генерала Муравьева, и решил вздремнуть. Но это ему не удалось. Появился хорунжий Забелло и доложил:
— Пан поручник! Пришел какой-то русский мужик и говорит, что хочет сказать нечто важное.
Минут через пять два улана втолкнули в кабинет перепуганного Агапа Сучкова, комкавшего в руках шапку.
— Барин! — бухаясь в ноги офицеру, возопил Агап. — Пан начальник! Не погуби!
— Кто ты такой? — спросил Кость. — Отвечай!
— Барина здешнего, Ивана Юрьича Муравьева, человек.
— Зачем ты хотел меня видеть? Да встань ты, хлоп!
— Так что, барин наш, Иван Юрьич, — поднявшись на ноги, пролепетал Агап, — повелели мне, чтоб я это… сюда шел. Тута бумага лежит под порогом в спальне, так велено мне, чтобы взял.
— Какая бумага? — удивился Кость. — Что ты мелешь, хлоп?
— А я не знаю, барин, — развел руками Агап, — грамоте не учен.
— Как же ты собрался искать бумагу, если неграмотен?
— Так мне ж не читать ее, пан начальник. Сказано, достать с-под порога да принести…
— Ну а барин твой, когда посылал тебя, говорил, чтоб ты тайно сюда пролез, или нет?
— Упаси господь, — сказал Агап, — нешто мы воры? Барин-то неделю уж как в деревне живут. Он и припомнил третьего дня, что бумага-то в Москве осталась. Я и поехал, на телеге, стало быть. Позавчерась к вечеру доехал, а тут, сказывают, француз пришел. Военные у меня телегу с лошадью отобрали и бумагу дали вот, чтоб барину показал. Сказывали, будто в бумаге прописано, зачем забрали.
— Дай посмотреть! — приказал Констанцы. Агап подал листок, на котором было написано следующее:
«Сим удостоверяется, что принадлежащие Его Превосходительству генерал-майору и кавалеру Ивану Юрьевичу Муравьеву телега и лошадь были мной, Сумского гусарского полка поручиком Ковалевским, реквизированы для военных нужд. По сей расписке реквизированное имеет быть истребовано с казны.
Поручик Ковалевский».
— Посадите его в какую-нибудь комнату и приставьте часового! — приказал Ржевусский. А листок оставил у себя.
Когда Агапа увели, он спросил Забелло:
— Как вам это нравится, пан хорунжий?
— Хлоп совсем дурак или очень хорошо прикидывается.
— Я бы тоже подумал, что он прикидывается, если б знал, какой в этом смысл? Вчерашние бандиты, возможно, тоже искали бумагу…
— Если, конечно, это бумага, пан поручник. Я бы ни за что не доверил такому хлопу никаких секретов, да и вообще каких-либо важных вещей. Если признать, что он истинный дурак…
— Значит, вы считаете, что он прикидывается… Но зачем такая наивность? Поставьте себя на его место. Если ваша цель иная, то какая? Ведь вы в этом случае так или иначе будете под надзором. Что вы сможете сделать здесь, если за вами все время будут следить? Кстати, вы его хорошо обыскали? Почему записку он мне отдал сам? Вы что, не отобрали ее?
— Пан поручник, он эту записку сунул в нос часовому, — усмехнулся Забелло. — Он ведь пришел к воротам и стал говорить, что ему надо в дом или к пану начальнику. Ну, мы думали, что, может быть, у него в записке какое-то послание к вам.
— Янек! — рявкнул Ржевусский. — Ведите хлопа ко мне!
Привели Агапа.
— Где должна лежать бумага, говоришь? — спросил Кость грозным тоном.
— Под порогом спальни, вашество, пан начальник.
— Ну, иди туда. А ты, Янек, сходи за ломом.
— Так есть, пан поручник! — откозырял улан и побежал искать лом.
Агап, сопровождаемый двумя уланами-конвоирами, а также Ржевусским и Забелло, нерешительно пошел к лестнице.