Страница 11 из 17
И предупредительно добавил:
— Кларця! Покажи нашу библиотечку: быть может, господин Пшиемский что-нибудь выберет себе.
Клара сказала, вставая:
— Она в моей комнате…
Боже! Разве можно было назвать комнатой эту клетку, тоже с зеленой печью, с одним окном, с двумя толстыми балками под потолком, с кроватью, столиком, двумя стульями и маленьким шкафчиком, окрашенным в красную краску, со стеклянными дверцами. Какая комната, такая и библиотека: несколько полок с сотней-другой томов в старых серых обложках. Пшиемский стоял возле Клары, которая, прикасаясь пальцем к той или иной книге, называла заглавие и автора.
— «В Швейцарии»… — может быть, это?
— Пусть будет «В Швейцарии». Я столько раз был в этой стране!.. Поэму эту я знаю. Да, кажется, знаю… А может быть, и нет!
Она передала ему истрепанную, очевидно много раз читанную книгу. А он, удерживая на минуту ее руку в своей, прошептал:
— Спасибо вам за защиту моего друга! Спасибо за то, что вы существуете на земле.
Они сейчас же возвратились в маленькую гостиную. Пшиемский остановился перед хозяином дома, поднявшимся с диванчика, и, опираясь на стол рукою, в которой держал шляпу, казалось, хотел что-то сказать, но, видимо, не мог решиться и раздумывал. Спустя минуту он проговорил:
— Я хочу спросить вас и даже обратиться к вам с просьбой, но заранее прошу извинения, если вы найдете этот вопрос… эту просьбу немного неделикатными.
— Нисколько, нисколько, — ответил Выгрыч с поклоном, — прошу вас, не стесняйтесь!.. Мы соседи, и если я могу быть вам чем-нибудь полезным…
— Наоборот, это я хотел спросить вас, не позволите ли вы мне быть вам полезным?..
И еще сильнее опершись рукою о стол, он начал говорить мягким, прямо-таки бархатным голосом:
— Дело вот в чем. Здоровье у вас слабое, на руках двое малолетних детей, которым еще нужно немало. Условия вашей жизни немного… стесненные. С другой стороны, я пользуюсь влиянием на князя Оскара и кое-что значу у него. А он человек богатый… очень богатый… Я уверен… когда я изложу ему все обстоятельства, он сочтет за удовольствие… за счастье… оказать вам всевозможные услуги… Он может заняться образованием вот этого юноши… может в своих имениях подыскать вам место, которое при менее утомительном труде поставит вас в лучшие условия… Позвольте мне поговорить об этом с князем…
Опустив глаза, он ждал.
Сначала Выгрыч смотрел на него с любопытством, потом опустил голову. А когда Пшиемский перестал говорить, поднял на него глаза, кашлянул и ответил:
— Очень благодарен вам за ваши добрые намерения, но я не хотел бы пользоваться милостью князя… нет, не хотел бы…
— Почему? — спросил Пшиемский.
Выгрыч ответил:
— Потому что я не привык пользоваться чьими бы то ни было милостями… Нет, не привык. В стесненных или не стесненных условиях — я всегда был сам себе и работником и господином…
Пшиемский поднял голову. В его синих глазах блеснула молния гнева. Медленно и более чем когда-либо разделяя слоги слов, он стал говорить:
— Видите… вот видите… Вы только что делали князю упрек в его бесполезности людям. А теперь, когда ему мог представиться случай быть полезным, то оказывается, что его услуги не были бы приняты…
— Да, да, милостивый государь! — ответил Выгрыч, и глаза его сверкнули. — Видите ли, если б я знал, что князь окажет мне эту услугу, как брат брату, как человек, более одаренный от бога, — менее одаренному, но равному, я принял бы ее, да… принял бы с благодарностью… Но князь бросил бы мне это подаяние как кость собаке, а я, хотя и беден, кости с земли не подниму…
Пшиемский слегка покраснел.
— Это предубеждение! — сказал он, — фанатизм… князь не таков, каким вы его считаете…
Выгрыч снова развел руками.
— Не знаю, не знаю! И никто об этом не может знать, здесь никто не знает князя…
— В этом сущность нашего разногласия! — заключил Пшиемский, протягивая чиновнику свою длинную белую руку.
— Вы мне позволите быть еще когда-нибудь вашим гостем?
— Пожалуйста, пожалуйста! — вежливо согласился Выгрыч. — Скажите, вы с князем долго думаете еще пробыть здесь?
— Не особенно долго… Отсюда мы едем в имение князя, но возможно, что мы возвратимся сюда и поселимся здесь на целую зиму.
Тут он посмотрел на Клару, но она сияющими глазами смотрела уже не на него, а на отца.
Как только за гостем закрылись двери, она бросилась отцу на шею.
— Мой милый папа, мой дорогой, мой золотой! Как хорошо вы поступили!
Она целовала его руки, его лицо.
Выгрыч с недовольной гримасой отворачивал голову.
— Ну, будет, будет!.. Дай мне халат и туфли… Устал от этого визита…
Клара кинулась исполнять просьбу отца и в дверях услышала резкий голосок сестры, говорившей:
— Знаете, папа! Этот Пшиемский влюблен в Клару. Вы обратили внимание, как он сказал это: «Потому что панна Клара — ангел!» и так смотрел на нее.
— А тебе еще не время рассуждать об этом! — загремел отец.
Но Франя не замедлила огрызнуться:
— Я уже не ребенок, а если Кларка может иметь поклонников, то мне по крайней мере можно знать, что они у нее существуют.
Клара дрожащими руками подавала отцу халат. Выгрыч обернулся к младшей дочери и сказал:
— Прикуси язычок и оставь сестру в покое!.. Моли бога, чтобы ты была похожа на нее. Если этот господин говорил, что она ангел, то это сущая правда…
В халате, шлепая туфлями, он направился в свою комнату.
Франя, накинув на голову платок, ушла в мастерскую. Клара позвала брата.
— Возьми тетрадку… и давай повторять арифметику.
Круглолицый, красивый мальчик, с живыми глазами, обнял ее и стал сердито говорить:
— Эта Франя — такая злая! Всегда дразнит тебя и ищет с тобой ссоры!..
Клара, гладя волосы мальчика, ответила:
— Не надо говорить, что Франя злая. У нее доброе сердце… Только она немножко резка, мы должны ей прощать это!
Мальчик, все еще обнимая сестру, продолжал с устремленными на нее глазами:
— Ты лучше, лучше, лучше… ты — моя мама и мама Франи и папина…
Клара засмеялась и, наклонившись, дважды звучно поцеловала пухлые губы мальчика.
На следующий день, когда Выгрыч в халате и туфлях ушел поспать после обеда, а Франя пошла на работу в мастерскую, Клара засела с маленьким братом над тетрадью и книжкой. В это время кто-то тихонько постучал в дверь маленькой гостиной. Стась вскочил со стула и вмиг отворил двери. Клара, подняв лицо от тетради, густо покраснела.
— Рискуя быть надоедливым, а такая роль более чем неприятна, она попросту смешна, — уже в дверях начал Пшиемский, — я все-таки сделаю вам маленькое предложение. Но сначала: здравствуйте! Или: добрый вечер! И позвольте спросить, отчего вы не были сегодня в своей любимой беседке?
— У меня не было времени. Я ходила к госпоже Дуткевич взять у нее новые чепчики для отделки и посоветоваться по хозяйству.
— Ах, эта госпожа Дуткевнч!.. Сколько времени стоит она вам, а мне огорчений!..
— Вам?.. Огорчений?
— Да, она огорчила меня оба раза, когда я не заставал вас в беседке.
Они говорили, глядя все время друг другу в глаза, словно никак не могли оторваться друг от друга.
— Садитесь, пожалуйста!
— Совсем не думаю садиться и пришел затем, чтобы вы тоже тут не сидели… Видите?..
Он кивнул на взятую вчера у Клары книжку, которую, входя, бросил в шляпу.
— Бот мое предложение: пойдемте в беседку и прочтем вместе «В Швейцарии»… Хорошо? Возьмите с собой работу. Вы будете шить, а я — читать вслух. Идет?
— Ах, как бы это было хорошо! — и она оглянулась на Стася.
— Но мне надо помочь ему готовить уроки.
Мальчик, слушавший с большим любопытством разговор сестры с гостем, обнял ее и стал просить:
— Иди, Кларця, моя дорогая, золотая, иди, если тебе хочется… Я сам выучу уроки. Подумаешь, география! Выучу наизусть, а вечером отвечу тебе. Вот увидишь… все вызубрю!