Таран

«Дядя Вова» между тем внимательно приглядывался к пацану, пытался угадать то, что у него на уме. Строго говоря, экс-смотрящий понимал, что жизнь у него на девяносто процентов, если не больше, зависит от того, какие шарики-ролики крутятся в этой стриженной под ноль, башке. Самых матерых, хитрых и травленых волков, таких, как он сам, хрестный особо не боялся. Потому что хорошо понимал и их логику, и образ мыслей. Потому что, как говорится, жил и работал, если так можно выразиться, взрослел и набирался опыта с ними в одно и то же время. Тогда жили по известной схеме Леонова — Доцента: «Украл, выпил — в тюрьму!» Взял и магазине три тыщи советских — уже здорово. Погулял в ресторане, трахнул трех или пятерых баб — а там, глядишь, «трое в синем, трое в штатском» — и «черный воронок» на подходе. Пять лет попарился — вышел, побегал три года, погулял — и снова сел. Кто тогда толком деньги копил, с банкирами дела вел, с недвижимостью маялся? Да никто. Были, конечно, цеховики, махинаторы, но они все по кубышкам прятали да на взятки начальству откладывали. И тряслись по ночам, то ментов опасаясь, то налетчиков, вроде тех, каким был в те времена сам Вова. Самое безопасное и выгодное дело было — цеховика вычислить и снять с него тыщонок двадцать. В ментуру не побежит! Валютчики тоже хорошо подстригались, фарца… Но все это мелочевка по-нынешнему. Не развернешься, не заживешь, тоталитаризм проклятый! А теперь — свобода. Перестраиваться пришлось, новое мышление вырабатывать. Вова, конечно, сумел, но куда сложнее, чем всем этим калмыкам, самолетам и костылям. У них мозги уже по-другому повернуты. Они уже знают, что частная собственность священна и неприкосновенна, что ежели не доказано, что ты миллиард рублей на наркоте нажил, то хрен кто придерется. Что за особняк в двадцать комнат, если у тебя все в ажуре по бумагам, никто не посадит. Что иметь счет на Кипре или в Швейцарии никому не запрещено и за одно лишь наличие виллы на Лазурном берегу или в Майами к стенке не поставят. И сказать по правде, Калмык или там Самолет — это уже не бандиты в натуре. Они бизнесмены. И как истинные бизнесмены, стараются деньги вкладывать туда, где самый большой навар. А самый большой навар всегда там, где самый большой риск. Разреши сейчас правительство наркотой торговать открыто и спокойно — ни фига бы таких денег не увидели. Героин бы по 20 рублей за кило шел. С оружием — та же хреновина. Кто бы за «Калашников» по 1500 баксов платил, если б они в любом хозяйственном по 100 рублей продавались? У него, между прочим, по непроверенным данным, в советские времена себестоимость на заводе была 75 рубчиков. А такая лажовая пушка, как «Макаров», и за полста рублей пошла бы. Вместе с тем, если б было, допустим, при всем этом хлебом торговать запрещено, то самые крутые бабки именно там бы делались, на подпольных булках, муке и макаронах. И Вася с Жорой непременно это дело оседлали бы, если б, конечно, их раньше не замочили…

Но все это было, прямо скажем, ерундой по сравнению с тем поколением, к которому принадлежал Таран. В нем «дядя Вова» по причине отсутствия собственных законных детей (незаконные, возможно, и были где-нибудь) понимал очень хреново. А потому точно предугадать, что именно выкинет этот упрямый парень в следующее мгновение, было сложно. Он ведь вырос уже в ту эпоху, когда народ перестал ворчать на коммунистов и переключился на демократов, когда за деньги стало можно купить все, только вот сами деньги куда-то пропали, когда верить в Бога стало банальным, а поклоняться Сатане — оригинальным. И хрен его знает, как он отреагирует на то, что «дядя Вова» ему скажет… Но иного выхода не было.

— О чем призадумался, Юрик? — спросил Вова. — Не иначе думаешь: «А не замочить ли этого хрена старого?» Верно?

— Может, и думаю… — мрачно отозвался Таран.

— Но раз до сих пор не замочил, значит, есть у тебя сомнения, так? Могу даже сказать какие. Не знаешь ты, парень, что дальше делать. А Милка и подавно не знает. Ее, между прочим, вот-вот ломать начнет. Кайф она перебегала, возможно, и депресняк уже начался. Но ломку не минуешь… А уколоться нечем. Не протянешь ведь пять часов — загнешься.

— Я тебе раньше башку разнесу, — скромно пообещала Милка.

— Ну и спасибо тебе скажу. Все одно помирать, а свое я уже пожил. Но ты, если меня убьешь, здорово мучиться будешь. Другой бы гад позлорадствовал, а мне жалко тебя. Молодая ведь еще и считай, что здоровая. Между прочим, у меня есть одна ампулка, которая тебя поправит и от всей этой мороки избавит. Не здесь, правда, а там, куда я ехать собирался.

— Ты еще скажи, кобелюга, что специально для меня ее там припас, — хмыкнула Милка с полным недоверием. — Отравы всякой у тебя полно, это я знаю. Вколю — и точно от всей мороки на веки вечные…

— Ну, положим, что припасал не для тебя, а для другой нужды, но она у меня есть, вот те крест. Перекрестился бы, да рука не ворочается, — «дядя Вова» выдернул из-за ворота червонного золота крестик и поднес к губам.

— Заманиваешь? — спросил Таран. — Похитрее ничего не мог придумать?

— Я?! Заманиваю?! Да я жалею вас, чудаков! Ну, куда вы денетесь, скажи на милость? Ладно уж, про Милку вообще не говорю. Она к вечеру, не позже, будет рада, чтоб ее убили, лишь бы ломать перестало. Но это особая статья. У тебя-то что на уме? Да как дважды два — вернуться к Надьке в эту самую «часть», которая ни на каком государственном балансе не числится. И привезти туда меня в качестве подарка господину Генриху Птицыну…

Юрка тревожно поглядел в прищуренные глаза «дяди Вовы»: как будто мысли читает, зараза!

— А ты думал, я не догадаюсь? — усмехнулся экс-смотрящий. — Больно велик секрет! Деться-то тебе больше некуда. И надеешься, будто Птицын по старой дружбе с покойным Душиным тебя опять укроет и обогреет? Нет, брат! Тут игра серьезная, покруче даже тех, в которые я играю. Птицын там около политики крутится. И ему нет резона тебя в живых оставлять. Потому что ты его тем, что мне попался и ради своей крали в сад к Мазаеву залез, уже подставил. Кепочку-то, поди, потерял там? А на кепочке — номер твоего военного билета написан. Скажешь, не писал? Верно, мы за тебя написали, пока ты у нас в отключке лежал. Но ментам это будет по фигу. И сейчас, возможно, начальство твое тебя отовсюду вымарало, чтоб только доказать, что никогда ты у них не числился, а завсегда был вольным стрелком-любителем. С ментами они, возможно, и договорятся — бабки у Птицына найдутся, чтоб все тихо на тормозах спустить, но тебе там места уже не будет. Нырнешь в кислоту, как Дашка твоя. И все — вообще не отыщут…

«Дядя Вова» говорил торопливо, видя, как по лицу Тарана волнами перекатывается смятение. Да, слова экс-смотрящего крепко достали Юрку! И «дядя Вова» легко углядел, что своими построениями он привел Тарана в панику. Но нельзя было оставлять его в таком состоянии. А то еще грохнет сдуру, от безысходности.

— Наверное, скажешь ты мне, Юрик: «А хрена ли ты мне, «дядя Вова», можешь предложить, окромя все той же кислоты?» Дескать, сейчас, пока у меня под пистолетом сидишь, ты разные сладкие песенки поешь, а потом, когда приедем туда, куда зовешь, зубки покажешь… Ведь хочется тебе это сказать, верно?

— А что, это не так, что ли? — произнес Таран. — Ты мне тогда, перед тем, как на дачу к Мазаеву послать, наобещал с три короба и даже больше. В теплую загранку с Надькой послать собирался, еще чего-то врал… А на самом деле что? Три кило пластита в бронежилете с радиовзрывателем! Если б я его там, в саду, по случайности не скинул и если б собака-дура его охранникам не оттащила, где б я был?! Порошинки бы не нашли. Или нашли бы, но ровно столько, чтоб на Птицына бочку покатить…

— Понимаешь, Юра, времена меняются, и иногда бывает так, что человек, которого вчера собирался на смерть послать, становится очень нужным в живом виде. И не только не жалеешь, что он вчера умудрился живым остаться, но и радуешься этому делу до усрачки.

— Это почему же? — искренне удивился Таран. — Я ведь слишком до фига знаю. И про тебя, и про Жору, и про Седого. Таких у вас мочить принято, верно? Я уж не говорю, сколько твоих братков к Аллаху отправил…