Ведьма

— Не хотим больше меду; если угощаешь, то давай водки!

Будрак отдал приказание относительно водки и, наливая меду старшине, который предпочитал этот напиток, начал:

— Есть у нас дело, господин старшина. Хотим начать тяжбу из-за той земли и луга… Если только давность не прошла… если что знаете об этом, то говорите… может быть, что-нибудь нам посоветуете… Дело такое…

И, хотя он порядочно уже выпил меду и немножко хлебнул водки, он все-таки довольно толково стал рассказывать о важном для всей деревни деле; но Петр прервал его рассказ и стал говорить сам. Максим Будрак и трое Лабудов перебивали того и другого во всеобщем хаосе голосов. Старшина был уже несколько подготовлен к рассуждениям об общественных делах.

— По очереди, господа миряне, — воскликнул он, — по очереди говорите. Сперва один, затем другой, а я буду слушать. Я между всеми вами самый старший, и все вы ко мне, как к отцу… — Как к отцу! — подтвердили все хором, а пьяный Семен в эту минуту подсел к старшине и, целуя его в локоть, начал:

— Я к вам, господин старшина, как к отцу… не продавайте хозяйства… горькая беда мне и деткам моим…

Пара рук протянулась и оттолкнула пьяницу, который нетвердой походкой направился к кабатчику, бормоча:

— Хацкель, дай водки… если бога боишься, дай еще два крючка… у меня еще есть пара злотых… заплачу… Горькая беда…

Видя, что между старшиной и хозяевами завязывается серьезный разговор о деле, Клементий выбрался из этой компании и подошел к другой, которую составляли несколько женщин, стоявших возле печки. Они тоже ели привезенное из дому, разговаривали о базаре, спорили между собой и поверяли друг другу разные заботы. Как только Клементий приблизился к ним, среди них послышались пискливый визг и хихиканье. Парень оживился от двух стаканов меду и стал более развязным; он ущипнул за плечо какую-то знакомую молодку из Сухой Долины, а другой сказал на ухо что-то такое, от чего та покраснела, как пион, и закрыла лицо рукой. Другие, постарше, не то сердясь, не то шутя, отталкивали его кулаками и кричали, чтобы он уходил к мужикам. Однако вскоре все они утихли и, поднимаясь на носки, стали разглядывать предмет, который парень вынул из сермяги и показывал им. Это был красивый образок, изображавший какую-то святую и оправленный в рамку, покрытую позолоченной бумагой. Святая была в красном одеянии, с золотой короной на голове, а в руках держала голубую пальму. Грубо наложенные яркие краски и сверкающая при свете огня позолота рамки привели женщин в изумление и восторг. Они, широко раскрыв глаза и рот, любовались образком и начали допытываться, для себя ли купил Клементий эту прелестную и святую вещь или для кого-нибудь другого? Он хорошо знал, для кого купил он этот образок, но никому не сказал об этом и, смеясь над любопытством и жадностью баб, спрятал его опять под сермягу.

В это время из толпы, которая пила и болтала возле окна, позвал его небольшой, вертлявый человек со вздернутым носом, одетый наполовину по-крестьянски и наполовину по-господски. Это был лесник из ближайшего имения, купивший в этот день корову у его отца.

— Клементий! — звал он. — Эй! Клементий! Выпей-ка с нами, чтоб корова была здорова!

Клементий опорожнил поданную ему рюмку и в пылу веселья подскочил к стоявшей в углу бочке, перевернул ее и вылил на пол находившуюся в ней воду.

— Чтоб корова столько молока давала! — закричал он.

Взрыв хохота загремел в комнате; женщины пищали, подбирали юбки и разбегались по углам. Широкий поток воды плыл от стены к стене, неся по впадинам неровного пола разбросанную скорлупу яиц, кожуру огурцов, головы и хвосты селедок. Клементий исчез в толпе крестьян, которые окружили его с рюмками в руках; между ними был и Семен, беспрестанно дергавший его за рукав и бормотавший, держа рюмку в руке:

— Займи денег, Клементий!.. Смилуйся, займи… хоть злотый… я свои все уже пропил… Горькая доля моя и деток моих.

Уже совсем стемнело. Прислуживавшие в корчме расставили на столах три тонкие свечи в медных засаленных подсвечниках.

Степан Дзюрдзя все время громко рассуждал в небольшом кружке крестьян, повидимому, счастливый тем, что мог хоть раз где-нибудь и над кем-нибудь командовать. Когда блеснули огоньки свечей, он заметил старшину, окруженного жителями Сухой Долины, который с важностью что-то объяснял им. Бронзовое морщинистое лицо Степана покраснело от выпитой водки и оживленного разговора, в котором он принимал участие. Однако его заинтересовало: о чем это соседи рассуждают со старшиной? — и он, придвинувшись к этой группе, стал слушать.

— Так уж нужно, господа миряне! — тянул старшина. — Иначе нельзя, иначе ничего не выйдет. Выберите себе уполномоченных, чтобы от вас всех пошли в город и наняли адвоката. Первое дело выбрать уполномоченных… а второе нанять адвоката. Весь сход не будет ходить к адвокату и в суд… Будут ходить ваши уполномоченные… В какой-нибудь день соберитесь все к старосте и устройте совещание: кого выбрать, кто у вас самый умный и заслуживает наибольшего уважения.

Дзюрдзи, Будраки, Лабуды и некоторые другие стояли перед старшиной, внимательно слушая его слова. Когда ой окончил, два голоса отозвались:

— Зачем нам откладывать? Мы и теперь можем сделать выбор… Пусть господин старшина будет свидетелем.

— Да, можем! — подтвердили другие, — отчего же нет?

— Мы не все тут… — запротестовал кто-то.

— Ничего не значит: на то, что мы тут решим, все согласятся, — возразил староста Сухой Долины, Антон Будрак.

— А сколько надо этих уполномоченных? — спросил Петр.

— Троих! — ответил старшина. — Больше не надо… но троих это уж непременно нужно.

В это время Степан потянул: Петра за рукав и шепнул:

— Скажи, Петр, чтобы меня выбрали уполномоченным…

Но несколько голосов заглушили его шопот.

— Прежде всего просим старосту…

Круглое, пухлое лицо Антона, с рыжеватыми усами и вздернутым носом, засияло, как луна в полнолуние.

— Хорошо! — ответил он, — буду… отчего же нет?

— А еще кого?

Степан уже кулаком толкнул в бок Петра: — Ну, отзовись же… скажи, чтобы меня выбрали…

Глаза его горели от страстного желания быть выбранным или, может быть, заняться связанной с этими выборами деятельностью, требовавшей движения, разъездов. Но крестьяне объявили вторым уполномоченным старого Лабуду, который, почесывая лысину, попросил, чтобы его избавили от этих хлопот, а лучше поручили бы их кому-нибудь из его сыновей. Самый старший из них, Филипп, сам заявил, что не откажется, — хотя ему и тяжело будет оставлять хозяйство и ездить в город, но он не откажется.

— Пусть будет Филипп! — согласились все крестьяне.

— Ну, а третий? — спросил старшина.

— Третий пусть будет Петрук Дзюрдзя.

Петр выпрямился так, как некогда, когда его выбрали старостой, и с прояснившимся лицом благодарил за уважение. Степан опять ударил его кулаком в бок.

— Скажи, Петр, чтобы четвертым меня выбрали…

Петр смущенно поднес руку к волосам, однако отозвался:

— Может быть, четвертым выбрать Степана…

— Не надо четвертого, — закричали со всех сторон. — Господин старшина сказал, что троих надо, больше не нужно.

— Так, может, на мое место выбрать Степана! — предложил Филипп Лабуда. — И прекрасно! — прибавил он. — Мне тяжело будет, и не хочу я…

— Не хотим Степана! — закричали все. — На что он нам? Только будет ссориться с другими уполномоченными за первенство и за все…

— Еще адвоката побьет, — отозвался кто-то со смехом.

Степан сразу побагровел, протискался в самую середину толпы и начал кричать. Он доказывал, что выборы были незаконны, потому что не все хозяева Сухой Долины присутствовали тут, что его должны выбрать уполномоченным, а если нет, то он в суд пойдет… Началась ссора, и, вероятно, дошло бы до кулаков, но старшина поднялся со скамейки и принялся кричать на Степана, не жалея грубых выражений и ругательств. Он чувствовал себя в особенности оскорбленным.

— Что тут незаконного, — кричал он. — Когда я тут, так все законно! Я тут самый высший и все могу постановлять… Если захочу, обласкаю, а захочу, в каторгу сошлю…