А... В... С

Вдруг входная дверь скрипнула и на пороге показались две детские фигурки. Это был большой Костусь, как всегда в парусиновой куртке, босой, неповоротливый, сутулый. Он вел за руку толстушку Маньку в коротеньком, до колен, полинявшем платьице, быстро семенившую босыми ножками. Не прошло и двух секунд, как мальчик, боязливо и с какой-то угрюмой нежностью поглядывая на Иоанну, опустился на пол возле нее, а девочка, взобравшись к ней на колени, радостно хлопала в ладоши и болтала ножками. У ног Иоанны очутилась охапка черемухи. Эти цветы сын слесаря, наверное, нарвал в чьем-нибудь саду и молча положил их здесь. Сильный запах белоснежных весенних цветов наполнил кухоньку. Иоанна ничего не сказала, только на глаза ее снова набежали слезы. Костусь продолжал смотреть на нее исподлобья, как преданный, пугливый зверек, затем вынул из-за пазухи большую тетрадь, открыл ее и медленно начал читать:

— Лень — мать всех пороков. Кто рано встает, тому бог подает…

А маленькая Манька тоже вынула из-за пазухи букварь — старый, грязный, помятый, и, открыв его на той странице, где была азбука, начала:

— А… В… С…

Иоанна тихо рассмеялась и поцеловала смуглый нахмуренный лоб мальчика и крепкие, румяные щечки девочки. Дети очень обрадовались. Царившая в доме тишина была нарушена. Из соседней комнаты раздался гнусавый голос:

— Кто это там? Иоася, с кем ты разговариваешь? — спросонья спросил Мечик.

Иоанна вспыхнула и, повернувшись лицом к окну, ответила:

— Дети…

— Дети!.. — воскликнул Мечислав и в ту же минуту очутился на пороге. На щеках у него опять появились красные пятна, а глаза горели, но на этот раз от гнева. Да, это был гнев, вызванный страхом. Лицо, весь облик и движения канцеляриста явственно выражали испуг.

— Опять дети?! — повторил он, повысив голос. — Неужто я погибать должен из-за этих несносных сопляков? Мало до сих пор было неприятностей? Вдобавок ко всему я лишусь места в канцелярии и потеряю последний кусок хлеба!

Он порывисто жестикулировал и топал ногами. Испуг придал его голосу необычную силу. Он пронзительно закричал:

— Вон отсюда, мелюзга! Чтобы с сегодняшнего дня вашей ноги здесь не было! Если я вас еще раз увижу здесь — сотру в порошок! Вон! Вон!..

И мальчик и девочка мгновенно исчезли. Иоанна неподвижно стояла у стены, безмолвная, белая как полотно. Несомненно, он имел право, полное право поступить именно так. Безусловно, он поступил правильно. У него были серьезные основания для страха, и он мог требовать, чтобы в его доме все шло так, как он того желает. Однако… О, уйти, уйти, уйти отсюда, и поскорей! Не быть для него обузой, не представлять собой опасности! Помочь ему уплатить долг, сделанный ради нее! Боже! ведь и у маленьких людей есть и гордость и чувство собственного достоинства!

Она зажгла лампу, затем приготовила брату чай, нарезала на тарелке булку и отнесла ему. Он тоже зажег лампу и усердно писал. Ежедневно проводил он долгие часы за такой работой и в канцелярии и дома. Иоанна поставила стакан и тарелку на стол, нагнулась и поцеловала склоненную над бумагами голову брата. О, она нисколько на него не обиделась. Он имел право так поступить, он был напуган, страх этот был ей понятен, но вместе с тем она чувствовала, что ей самой необходимо что-то предпринять, и как можно скорей, как можно скорей!..

Потом она уселась в своей кухоньке и стала вышивать метку на новом носовом платке Мечислава. Сможет ли она еще когда-нибудь делать ему подарки? Эти платки подарила ему она. Как они оба тогда радовались! Пустяк, а сколько удовольствия. Но все это миновало… Красная нитка извивалась по полотну. Иоанна уронила иголку. Нет, сегодня она положительно ничего не может делать. Черемуха, которую принес большой Костусь, наполняла кухню дурманящим ароматом; у печки шумел самовар, из него валил пар; снизу, из шинка, доносились неясные звуки, заглушаемые иногда стуком упавшего предмета или громким ругательством. Это шинок начинал свою обычную ночную жизнь.

Но что это вдруг зашуршало там, за высокой спинкой кровати? В сумраке комнаты что-то зашевелилось, потом на полу возникли чьи-то неясные очертания. Зверек? Ребенок?.. Две ручки уперлись в пол… светлые волосы золотом блеснули на фоне грязной стены, засияла яркая синева глаз… Это был ребенок, в течение нескольких секунд он полз на четвереньках и вдруг с громким смехом вскочил на колени оторопевшей Иоанны.

Большой Костусь убежал, а маленькая Манька, оказывается, спряталась за кроватью и ждала, пока «пан» перестанет сердиться и кричать. Она будет здесь ночевать сегодня, как ночевала уже много раз, а сейчас ей хочется почитать азбуку, показать, что она все знает, что она выучила уже все… все от «а» до «р»… а от «р» и дальше она еще не выучила, но «вчера» выучит.

Она, конечно, хотела сказать «завтра», а получилось «вчера», но это ничего! Иоанна поцеловала девочку и спросила, знают ли ее родители, что она намерена остаться здесь ночевать?

Из соседней комнаты послышался вопрос:

— Кто там опять? С кем ты разговариваешь, Иоася?

Иоанна смутилась и очень тихо ответила:

— Это Манька… сказать ей, чтобы она ушла?

В соседней комнате довольно долго царило молчание, потом протяжный мужской голос произнес:

— Дай ей чаю.

Внизу снова раздался громкий стук и невероятный шум. Уж не упал ли там пьяный и не ударился ли он об угол скамьи? Или, может быть, там завязалась драка и кто-то свалился на грязный, залитый водкой пол? Или таким шумом и криком сопровождалось разнузданное веселье? А над кабаком, откуда неслись эти крики, в кухоньке, освещенной маленькой лампой и наполненной ароматом черемухи, бледная, худенькая девушка с измученным лицом и ввалившимися, заплаканными глазами держала на коленях босую, пухленькую, смеющуюся девочку. Толстенькой красной ручкой девочка снова достала из-за пазухи маленький запачканный, помятый букварь, и долго еще звенел ее серебристый, лукавый смех….

Из соседней комнаты послышалось тягучее шипение:

— Т-и-и-и-и-и-хо!

— Т-и-и-и-и-и-хо! — повторила Иоанна, склонившись над девочкой.

Малютка, приглушив свой серебристый голосок, пухлым коротким пальчиком водила от буквы к букве и тихим шепотом произносила:

— А… В… С…