Двойник Цезаря

Дело шло к зиме, и оставалось лишь ждать, когда пуны, оставшись без продовольствия, изнуренные лишениями, голодом, холодом и болезнями, запросят пощады.

Но Карфаген по-прежнему не думал сдаваться.

Тогда, послав за подкреплением, Сципион начал подготовку к новому штурму. Подтянув ночью все глинобитные орудия, он приказал бить двухметровую кладку второй стены, не обращая внимания ни на стрелы, ни на град камней, ни на льющуюся сверху расплавленную серу.

И когда, наконец, в стене зазиял проем, римляне кинулись а атаку. Теперь всё решали храбрость и натиск. Именно тут проявил себя дед Луция. Вместе с легендарным Тиберием Гракхом он оказался среди первых, кому удалось, отбиваясь от вражеских мечей, ворваться в пробитую легионерами брешь. Как и все мужчины из рода Сергиев, дед был широк в плечах, высок и могуч — таким он оставался и в старости. И можно представить, как он рубил наотмашь всех, кто попадался на его пути…

В этот день римляне потеряли несколько сотен человек, но все же сумели взять не только укрепления второго ряда, на которых они споткнулись полгода назад, но и взобраться на третью крепостную стену, через которую и проникли в город. Судьба крепости была решена…

Первое, что поразило легионеров, вступивших на вражескую территорию, было жуткое, удушающее зловоние, которым был пропитан весь город. Повсюду валялись трупы лошадей, точнее то, что оставалось от них после того, как мучимые голодом люди отрезали от животных все, что только могло пойти в пищу. В городе давно были съедены все боевые слоны, собаки и кошки. Судя по всему, нередки были и случаи людоедства.

Кроме тошнотворного трупного запаха в воздухе висел запах паленого мяса. У пунов был ритуал сжигать своих мертвецов, а поскольку от недоедания и болезней каждый день умирали десятки людей, то костры в храмах горели, не затухая.

Изнуренные голодом, холодом, бесконечным неопределенным ожиданием развязки, пуны не в состоянии были оказать достойного сопротивления, хотя храбро бились за каждую улицу и каждый дом. То и дело они перебегали, как кошки, от крыши к крыше по проложенным специально для этого доскам между домами, успевая кинуть в римских воинов копье, дротик или горящий смоляной факел. Озлобленные легионеры, путаясь в незнакомых им улицах и проулках, выкрикивая проклятия, истребляли остервенело все живое, что попадалось им по пути или обнаруживалось в захваченном доме, — будь то старик, женщина или ребенок.

Гасдрубал с женой и двумя малолетними детьми и его приближенные укрылись в храме бога благополучия.

Видя, что легионеры утомлены семидневными боями, Сципион не стал рисковать людьми и решил взять последний оплот Карфагена измором.

Понимая, что рассчитывать на снисхождение победителей не приходится, на третий день осады укрывшиеся в храме люди решили покончить с собой. На полу был разведен огромный костер, и люди стали кидаться в него сверху один за другим.

Глядя на клубы дыма и слыша стоны, причитания и отчаянные крики, доносящиеся из храма, Сципион хотел уже было дать команду идти на штурм последней цитадели, как вдруг боковая дверь храма приоткрылась. Из нее выбежал мужчина в красном плаще, стремительно бросился к Сципиону и упал перед ним на колени.

Это был Гасдрубал, полководец пунов, два года возглавлявший героическую оборону Карфагена. Что-то, видно, сломалось в душе этого свирепого человека, не знавшего пощады к врагам, предававшего безжалостным мукам попадавших в плен римлян, изуродованные тела которых выставлял потом для устрашения на стенах крепости.

Жена Гасдрубала в это время стояла на самой верхней площадке храма, готовясь к самосожжению. Увидев мужа на площади, она громко прокричала ему что-то на своем языке. Исчезла на мгновение и вновь появилась на площадке, но теперь вместе с двумя сыновьями. Выкрикнула гневно какие-то слова, она взяла за руки детей и вместе с ними кинулась вниз, на мостовую.

В тот же миг Сципион, выдернув из ножен меч, пронзил сердце последнего полководца пунов. Может быть, он сделал это из презрения к трусу, а, может быть, из жалости к Гасдрубалу, освобождая его от унизительного плена и от позорной смерти от рук палача…

О самой битве дед не любил рассказывать. Видно, было там что-то такое, что заставляло старого ветерана стыдиться знаменитой кампании. И когда Луций вырос, он понял, что именно томило деда, напрочь лишенного сентиментальности, и что заставляло его избегать карфагенских воспоминаний. Ведь легионерам, озлобившимся на тупое сопротивление осажденных, пришлось уничтожать в основном не солдат, а гражданское население. Можно себе представить, как они, стоя по щиколотку в крови, сражались с изможденными, изнуренными голодом и хворями людьми. Если среди уцелевших пунов женщин осталось в живых меньше, чем мужчин, это значит, что и они принимали активное участие в обороне города и что их убивали так же, как мужчин, не говоря уж о другом…

Когда все было кончено, Сципион, решил побыстрее покинуть проклятое место. Но на всякий случай запросил Рим относительно дальнейших действий. И сенаторы, не обладавшие достаточным воображением, чтобы представить себе сотую долю того, что здесь творилось, повторили слова Катона старшего: «Карфаген должен быть разрушен и снесен с лица земли!»

Подожженный со всех сторон Карфаген горел еще семнадцать дней и семнадцать ночей, и пленные пуны, глядя на багровое зарево, плакали навзрыд и рвали на себе волосы, прощаясь навсегда с тем, что еще совсем недавно было их родиной, великолепным и прекрасным Карфагеном, манившим к себе купцов и странников со всего мира.

После того как пламя истребило все, что только могло гореть, пунов заставили крушить и разбирать остатки бывших домов, дворцов и храмов. Легионеры тоже вынуждены были заняться этим не свойственным им делом, желая поскорей уехать домой с богатой добычей.

Когда камни были в основном разобраны, землю, на которой сотни лет стоял Карфаген, символически перепахали вдоль и поперек. А когда «пахари» увели уставших быков, на их место пришли «сеятели» и принялись разбрасывать пригоршни соли для того, чтобы место это навсегда стало бесплодной пустыней.

Доставленные в Рим пленные прошли во время грандиозного триумфа, устроенного в честь Сципиона младшего, прозванного отныне Африканским, по Священной дороге, ведущей к Форуму. Самых знатных из них подвели в тот же день к Мамертинской тюрьме и опустили через проем башни в затхлое подземелье, где палачи удавили их, как котят. Знай эти бедолаги, какая их ждет участь, они, скорее всего, предпочли бы броситься на римские мечи или кинуться с корабля в пучины моря. Но так уж устроен человек — до последнего вздоха на что-то надеется…

Немногословные рассказы деда о Карфагене произвели на Луция сильное впечатление, и когда ему было предложено на выбор несколько колоний, куда бы он мог отправиться в качестве претора, Катилина выбрал именно Африку — так называлась теперь территория бывшего Карфагена.

Однако здесь его ждало разочарование. Люди, с которыми ему пришлось столкнуться в Африке, большей частью были мелки и ничтожны. Они постоянно хитрили и лукавили, чтобы поиметь для себя какую-нибудь выгоду, и он бесконечно презирал их, не особо стараясь скрывать свои чувства.

Больше всего его раздражали местные начальники, бесстыдно грабившие собственный народ и утаивавшие большую часть получаемой мзды, списывая свою собственную жадность на ненасытность римских мытарей.

Он попытался было навести какой-то порядок, но понял вскоре, что это нисколько не изменит ситуацию, а лишь умножит количество его недоброжелателей и врагов, которых, благодаря его неуравновешенному нраву, у него и так хватало, и оставил свои попытки. Единственное, за чем он пристально следил, — чтобы вовремя отгружалось на корабли нужное количество зерна. Провинция Африка была основной житницей Рима, и любые перебои с хлебом вызвали бы гневную реакцию сената.

Иногда, чтобы развеяться, он садился на коня и сам, без охраны, уезжал подальше от жилых мест. Ехал мимо полей, возникших на месте былых финиковых рощ, мимо песчаных дюн, которых здесь с каждым голом становилось все больше, и размышлял о суетности жизни и о нелепых случайностях, от которых часто зависит судьба не только отдельных людей, но и целых государств. Ведь не прояви самодовольную глупость Карфагенский совета, отказав Ганнибалу в подкреплении, когда победа над Римом была совсем близка, история Карфагена могла сложиться совсем иначе… Теперь нет ни Карфагена, ни даже следов его. Мало того, уже начали истощаться плодородные земли в живописных ущельях Атласа. Напуганные страшной участью, постигшей Карфаген, берберы бежали к югу, и их стада вытаптывают некогда зеленые равнины, превращая их в безжизненные пустыни. А ведь совсем недавно здесь бродили повсюду могучие слоны и стада красивых диких лошадей. Теперь же на глаза попадались лишь верблюды, эти неприхотливые уродцы, созданные богами для подобных ландшафтов, где мало воды и пищи.