Страница 19 из 22
Бездну страдания и горя, которую открывает перед нами жизнь этих несчастнейших из всех пролетариев, может измерить лишь тот, кто отважится проникнуть взором в эту жизнь. Возможно, что по сравнению со страданиями римских рабов все несчастья негров покажутся каплей в море. Однако нас занимает здесь не столько бедственное положение самих рабов, сколько те опасности, которые оно навлекло на римское государство, и те меры, которые римское правительство принимало перед лицом этих опасностей. Само собой разумеется, что не правительство создало этот пролетариат и что оно не могло также устранить его. Для этого понадобились бы средства, которые оказались бы еще хуже самой болезни. На правительстве лежала лишь обязанность: устранить при помощи хорошо организованной полиции непосредственную опасность, угрожавшую жизни и собственности граждан, со стороны невольничьего пролетариата и по возможности противодействовать развитию этого пролетариата, поощряя свободный труд. Посмотрим, как выполняла эти две задачи римская аристократия.
О том, как действовала полиция, свидетельствуют вспыхивающие повсеместно заговоры рабов и восстания их. В Италии, по-видимому, возобновились те же страшные события, которые были непосредственным отголоском войны с Ганнибалом (I, 810). Пришлось сразу схватить и казнить в Риме 150 рабов, в Минтурнах — 450, а в Синуэссе — даже 4 000 (621) [133 г.]. В провинциях, понятно, дело обстояло еще хуже. На большом невольничьем рынке в Делосе и на серебряных рудниках в Аттике взбунтовавшиеся рабы были усмирены силой оружия. Война против Аристоника и его малоазийских «гелиополитов» была в сущности войной имущих против восставших рабов.
Но хуже всего, разумеется, обстояло дело в обетованной земле плантаторов — в Сицилии. Разбои, особенно во внутренней части острова, давно уже стали там хроническим злом. Теперь они начали перерастать в восстание. Один богатый плантатор из Энны (Кастроджиованни) по имени Дамофил, соперничавший с италийскими рабовладельцами в промышленной эксплуатации своего живого капитала, был убит своими рабами, доведенными до отчаяния. Вслед за тем дикая банда устремилась в город Энну, где эти явления возобновились в более широком масштабе. Рабы массами восстали против своих господ, убивали их или обращали в рабство. Во главе своей разросшейся армии они поставили некоего чудотворца из сирийского города Апамеи, умевшего глотать огонь и предсказывать будущее. До сих пор его звали как раба Эвном, теперь же, став во главе инсургентов, он стал называться сирийским царем Антиохом. Почему ему и не назваться так? Разве несколько лет назад другой сирийский раб, даже не пророк, не носил в самой Антиохии диадему Селевкидов? Храбрый «полководец» нового царя, греческий раб Ахей, рыскал по всему острову. Под его невиданные знамена стекались из ближних и дальних мест не только дикие пастухи — свободные работники видели в плантаторах своих заклятых врагов и действовали заодно с возмутившимися рабами. В другой части Сицилии киликийский раб Клеон, прославившийся еще на родине дерзкими разбоями, последовал примеру Ахея и занял Акрагант. Оба вождя действовали согласованно и после нескольких малозначительных успехов разбили наголову армию претора Луция Гипсея, состоявшую большей частью из местных сицилийских ополчений, и захватили его лагерь. В результате почти весь остров оказался во власти повстанцев, число которых, по самым умеренным подсчетам, доходило до 70 000 способных носить оружие. В течение трех лет (620—622) [134—132 гг.] римляне были вынуждены посылать в Сицилию консулов и консульские армии. Наконец, после ряда сражений с нерешительным исходом, а частично и поражений римлянам удалось овладеть Тавромением и Энной. Восстание было подавлено. Под Энной консулы Луций Кальпурний Писон и Публий Рупилий простояли два года; в этой неприступной крепости укрылись самые энергичные из повстанцев и защищались так, как защищаются люди, у которых нет надежды ни на победу, ни на помилование. Наконец, город был взят не столько силой оружия, сколько голодом 23 .
Таковы были результаты полицейской деятельности римского сената и его должностных лиц в Италии и в провинциях. Для полного устранения пролетариата требуется со стороны правительства напряжение всех сил и вся его мудрость, причем очень часто эта задача является для него непосильной; но сдерживать пролетариат полицейскими мероприятиями всякое большое государство может относительно легко. Для государств было бы счастьем, если бы опасность от неимущих масс была для них не больше, чем опасность от медведей и волков. Только паникеры и лица, спекулирующие на нелепом страхе перед народной толпой, предсказывают гибель общественного порядка вследствие восстаний рабов или пролетариев. Но римское правительство не сумело выполнить даже эту более легкую задачу, не сумело обуздать угнетенную массу, несмотря на длительный период глубокого мира и неисчерпаемые ресурсы государства. Это свидетельствовало о слабости правительства, но также о чем-то другом. По закону римские наместники обязаны были заботиться о безопасности на больших дорогах и пойманных разбойников, если это были рабы, распинать на кресте. Это понятно, так как рабское хозяйство немыслимо без системы устрашения. Когда разбои на больших дорогах усилились, сицилийские наместники устраивали иногда облавы. Однако, не желая портить отношений с италийскими плантаторами, власти обычно возвращали пойманных разбойников их господам, предлагая наказывать их по своему усмотрению. А эти господа отличались такой бережливостью, что на просьбы своих рабов-пастухов дать им одежду отвечали побоями и вопросом: разве путешественники разъезжают голыми по большим дорогам? В результате такого попустительства консул Публий Рупилий после подавления восстания велел распять на крестах всех попавшихся живыми в его руки, т. е. свыше 20 000 человек. Действительно, более уже нельзя было щадить капитал.
Правительство могло бы достигнуть несравненно более полезных результатов, покровительствуя свободному труду и ограничивая таким образом развитие невольничьего пролетариата. Но эта задача была несравненно труднее, и, к сожалению, в этом отношении не было сделано ровно ничего. Во время первого социального кризиса был издан закон, обязывавший крупных землевладельцев держать определенное число свободных работников, соответствующее числу занятых у них рабов (I, 280). А теперь правительство распорядилось перевести на латинский язык одно пуническое сочинение о земледелии — несомненно, руководство по плантаторскому хозяйству по карфагенскому образцу, — на пользу италийским спекулянтам. Первый и единственный пример литературного предприятия по почину римского сената! Та же тенденция обнаружилась и в другом, более важном вопросе, можно сказать, вопросе жизни для Рима, — в системе колонизации. Не требовалось никакой особой мудрости, достаточно было не забывать хода событий во время первого социального кризиса, чтобы понять, что единственное серьезное средство против умножения земледельческого пролетариата заключается в широкой и правильной организации эмиграции. Внешнее положение Рима обеспечивало самые благоприятные условия для этого. До конца VI в. [сер. II в. до н. э.] действительно старались задержать все усиливавшийся упадок италийского мелкого землевладения, постоянно создавая мелкие крестьянские участки (I, 772). Но это проводилось отнюдь не в тех масштабах, как это можно и надо было делать. Правительство не отобрало у частных лиц государственные земли, занятые ими с давних времен, и даже разрешало дальнейшее занятие частными лицами участков на землях, вновь присоединяемых к государству. Другие очень важные территориальные приобретения, а именно Капуанская область, хотя не были предоставлены оккупации частных лиц, но не поступали также и в раздачу, а использовались как государственные земли. Но все же раздача наделов оказала благотворное влияние: она помогала многим нуждающимся и всем давала надежду. Но после основания Луны (577) [177 г.] мы долгое время не встречаем следов дальнейшей раздачи земельных участков, за единственным исключением — основания пиценской колонии Ауксима (Озимо) в 597 г. [157 г.] Причина ясна. После покорения боев и апуанцев Рим уже не приобретал в Италии новых земель, за исключением малообещающих долин Лигурии. Поэтому и нечего было раздавать, кроме тех государственных земель, которые были сданы в аренду государством или оккупированы частными лицами. Но всякое посягательство на эти земли было в то время, разумеется, так же неприемлемо для аристократии, как и за три столетия до этого. Раздавать же земли, приобретенные Римом вне пределов Италии, считалось недопустимым по политическим соображениям: Италия должна была оставаться господствующей страной и нельзя было разрушать грань между италийскими господами и подвластными провинциалами. Поскольку в Риме не хотели отказаться от соображений высокой политики, а тем более поступиться своими сословными интересами, правительству не оставалось ничего другого, как безучастно взирать на разорение италийского крестьянства. Так и случилось. Капиталисты продолжали скупать мелкие участки, а у несговорчивых собственников попросту захватывали землю без всякой купчей. Конечно, не всегда дело обходилось мирно. Излюбленным методом было следующее: когда крестьянин находился на военной службе, капиталист выгонял его жену и детей из дома и, таким образом, ставил его перед совершившимся фактом и принуждал к покорности. Крупные землевладельцы по-прежнему предпочитали труд рабов труду свободных работников уже по той причине, что рабов не могли взять у них на военную службу. В результате свободные пролетарии низводились до такого же уровня нищеты, как и рабы. По-прежнему сицилийский хлеб, добытый руками рабов, продавался на столичном рынке по смехотворно низким ценам, вытесняя италийский хлеб и понижая цены на всем полуострове. В Этрурии старая местная аристократия в союзе с римскими капиталистами уже к 620 г. [134 г.] довела дело до того, что там не было ни одного свободного крестьянина. На форуме в Риме говорили во всеуслышание: у диких зверей есть логовища, а у римских граждан остались только воздух да солнце, и те, кого называют властителями мира, не имеют больше ни клочка собственной земли. Комментарием к этим словам являются цензовые списки римских граждан. С конца войны с Ганнибалом до 595 г. [159 г.] число граждан постоянно возрастает; причину этого следует искать главным образом в постоянных и значительных раздачах государственных земель (I, 808—809). В 595 г. [159 г.] насчитывалось 328 000 граждан, способных носить оружие. Но с этого года начинается систематическое падение: в списках 600 г. [154 г.] числится 324 000, в 607 г. [147 г.] — 322 000, в 623 г. [131 г.] — уже только 319 000 граждан, способных носить оружие, — грозный показатель для эпохи глубокого внутреннего и внешнего мира. Если бы дело пошло так и дальше, то в конце концов все граждане распались бы на две части — плантаторов и рабов, и государству пришлось бы, подобно парфянским царям, покупать себе солдат да невольничьем рынке.
23
Близ Кастроджиованни, на том месте, где подъем наименее крут, до сих пор еще нередко находят римские метательные ядра с именем консула 621 г. [133 г.] — L. Piso L. f. cos. (Луций Писон, сын Луция, консул).