Страница 19 из 67
Дай мне выпить, сукин сын, а иначе я не уйду! – Я налил ему рюмку, но он сказал, что из такой посуды пьют только гомики. Вроде меня. Я налил ему половину граненого стакана, но он ухмыльнулся: «Один не пью!» Пришлось налить и себе, чтобы добро не пропадало. Калека выпил, закурил ужасно вонючую папиросу, слез со своей тележки и на култышках пополз к балкону. Тогда я тоже слез с кресла и ухватил его за плечи.
Надо сказать, что у меня были очень сильные руки. Когда-то я ходил на костылях и протезах. Перестал, когда получил эту квартирку… Калека хотел было вырваться, но я толкнул его и он упал на спину. Я думал, что по этому поводу он станет ругаться, но он вдруг захохотал. Затем, притихнув, сказал: «А ты, оказывается, драться умеешь! А гнидой прикидывался. Палача ждешь? Ух, ты, сука безногая! Этот твой дружок скоро тебе яйца отрубит, как ноги твои отрубил тебе его папаша…».
Я растерялся:
– Какой папаша?!
– А ты что, не знал?! Выходит, я про тебя больше знаю. Это же ты бросил бомбу в Падишаха? Твоим дружкам тогда головы отрубили, а тебе – ноги. Папаша твоего Палача и рубил! Он что, тебе не рассказал об этом? Ну, дела! После того случая с твоим Палачом никто и знаться не хочет. Вот он к тебе и прилип, урод ты несчастный!»
Он сильно опьянел. Видимо, был уже крепко навеселе до этого. Стал рассказывать о том, как его тоже вызвали в военкомат, словно ноги могли у него вновь отрасти из задницы. Затем поведал мне о какой-то шикарной бабе, которая вполне может удовлетворить и меня. Для этого стоит только Калеке-алкоголику привести се ко мне. Ты, мол, с малолетками связался, а тут за пол-литра – такой кайф можно отхватить!
– Перестань чепуху молоть! – наконец-то решился оборвать я его. – Свои ноги я потерял из-за несчастного случая…
– А ты тоже перестань мозги мне пудрить! Ты ведь в группе Кондора был? Ну, а мы с братом – в группе Близнецов. Ты же меня знаешь, скотина, только виду почему-то не подаешь!
– Вон отсюда! – сказал я ему. – Ко мне скоро Палач с семьей придет…
В это время в дверь сильно застучали. Кажется, прямо пинками старались вышибить ее.
– Кто там?! – заорал я.
– Патруль! Открывай!
Я только успел дотронуться до задвижки, а уж в квартирку тут же ворвалось несколько патрульных. Двое тут же скрутили руки Калеке, а третий вытащил у него из-за пазухи револьвер. Затем, видимо старший, повернулся ко мне:
– Ты что же это, сука, а? Если тебя пожалели, так ты решил в своем дупле явки устраивать?
– Я понятия не имею, о чем вы?!
– Он правду говорит, – неожиданно трезвым голосом произнес Калека.
Патрульные о чем-то пошептались, затем, вытащив Калеку на лестничную площадку, пригрозили: «Смотри у нас!» И ушли.
Я остался один, только расположился отдохнуть, а в дверь снова громко застучали. Это пришел Палач. Извиниться. У него броня, его, конечно, не призвали, но сейчас – время не для вечеринок.
На улице кто-то дико заорал. Мы с Палачом выглянули с балкона: патрули тащили Кочегара. Я этому обрадовался. Палач похлопал меня по плечу:
– Это по моему доносу!
– Спасибо! – искренне поблагодарил я его. Я хотел было спросить у него про отца, про свои ноги, но передумал: дети ведь за родителей не отвечают. Я проводил Палача и допил свой коньяк, лег на Медвежонка. Я заснул быстро и глубоко. Но мне все же приснились мои ноги – настоящие здоровые ноги. Они сами пришли ко мне и готовы были стать на свое место. Но я выгнал их прочь. Ну, зачем, скажите на милость, мне здоровые ноги?
– Это круто, – сказал я искренне. – Не то, что требуется, но круто. А фантастику можешь?
Опять возникли листики. Такое впечатление, что Ыдыка Бе мог писать в любом стиле и на любую тему. Только не мог он писать так, как это требовалось издательствам.
Вездеход резко пошел вниз, заскрежетал и остановился. Вика осторожно спустился по громыхающим ступенькам трапа, недоуменно осматриваясь.
Какой-то в оранжевом ухватил его за рукав и потащил в длинный барак, шепча натужено:
– Быстрее, ну быстрее же…
– Позвольте? – попытался сопротивляться Вика, по оранжевый уже впихнул его в сырое помещение и зашептал, вздрагивая:
– Раздевайся совсем, ну быстрее же…
Вика растерянно начал раздеваться, стягивая поочередно пиджак с порванными подмышками, потное белье, заскорузлые носки.
Потом его пропихнули в маленькую дверцу и отовсюду полилась вода. Он торопливо потер тело, а вода перестала подаваться и его втянули за руку в другую комнату, перерезанную гладким дощатым барьером.
За барьером стоял усатый в каске и косоворотке. Он сунул ему груду мятой одежды и гулко откашлялся.
Вика начал торопливо одеваться, просовывая ноги в непривычно узкие брюки. Через пять минут он осматривал себя, неуклюжего, странно безликого в оранжевой форме с многочисленными карманами на пуговицах. Ширинка застегивалась на молнию, а рядом, на коленях, было три больших кармана. На куртке их было шесть и один сзади.
Усатый вылез из-за барьера и начал торопливо помогать застегивать их. Он ловко продевал огромные пуговицы в маленькие петельки и гулко шептал, дыша чесноком и селедкой:
– Нельзя… порядок… нарушать нельзя. Потом он пропал куда-то, а динамик на потолке затявкал, пришептывая:
– Мобицизила к старшему, мобицизила к старшему.
Вика подтянулся и, тяжело переставляя ноги в огромных, размеров на пять больше, башмаках, двинулся вдоль по коридору, в конце которого его нагнал усатый и, дыша чесноком, привязал к подошвам толстые чугунные пластинки.
Старший был длинный, весь перетянутый, с черными червячками усов под носом. Он оглядел Вику и заторопился словами с сильным кавказским акцентом:
– Зачем нарушаешь, дорогой, большой непорядок делаешь.
Вика посмотрел по сторонам и беспомощно уставился на старшего, стараясь стоять ровно.
– Совсем бестолковый, – заговорил старший беззлобно, торопливо нагнулся, застегнул Вике карман у правого колена и оглянулся зачем-то. – Иди, дорогой, не нарушай больше.
Вика вышел, пошатываясь, и очутился на огромной бетонной площадке, уходящей за горизонт. По площадке ехал грузовик с открытыми бортами, и двое в оранжевом ссыпали что-то на бетон. Вика нагнулся и потрогал – оказалось, обыкновенная пыль.
Откуда-то из-под земли вынырнул усатый и потащил Вику в сторону. Бетонная плита отодвинулась, и они скользнули вниз, вглубь, понеслись по пронзительным коридорам. В левом рукаве, продолговатом, с серыми стенами, стояли кровати в ряд, в три этажа, густо. Усатый показал на одну, буркнул:
– Двенадцатая. Твоя. Спать.
От него по-прежнему несло чесноком и еще чем-то мучительно знакомым. Вика вскарабкался на кровать и, засыпая, вспомнил: от усатого пахло тройным одеколоном…
Вика настойчиво покачивал ванночку с проявителем, и в красном свете медленно выплывало изображение чего-то мутного. Вдруг фонарь метнулся и свалился куда-то вниз, в темноту, а Вику ухватили за ногу и начали ожесточенно трясти, приговаривая: «Нельзя, порядок нарушать никому не положено». Ногу отпустили, а вверху появился кудрявый динамик и заверещал отчаянно:
«Бей его, подлого, бей!»
Вика вздрогнул и проснулся. Рядом стоял усатый и сноровисто дергал его за левую ногу.
– Нарушаете, – сказал он, увидев, что Вика проснулся, – непорядок.
Густые рыжие усы его шевелились в такт отрывистым фразам, а рот открывался немного раньше звука – такое создавалось впечатление.
Вика соскочил на пол, одеваясь на ходу, побежал за усатым на бетон, где были остальные, и присоединился к ним, начал отупело переставлять ноги по площадке, стараясь держать туловище прямо и не чихать от свеженасыпанной пыли.