Страница 5 из 9
Шикарно тормознув по ледяному асфальту, «Студебеккер» остановился у неприметного фасада, где красное облезло, а зеленое разошлось. У дубовой двери тусовалось несколько похмельных аборигенов, застенчиво требуя мелочь у редких прохожих. Сюрреалистичные хари попрошаек заметно разнообразили унылую картину зимнего утра. Причину тусовки объясняла табличка у входа: «КРОЛИКОВОД». НОЧНОЙ КЛУБ. РАБОТАЕТ КРУГЛОСУТОЧНО.
– Все, батя, приехали! – бросил Данила Черняев, заглушив двигатель. – Остограммиться не желаешь? Мороз-то какой!
– Давай, что ли… – согласился Батя и, нащупав в кармане тулупчика пачку денег, захваченную на всякий случай при побеге, двинулся за Данилой.
Пройдя длинным коридором, мужчины оказались в полутемном зальчике с барной стойкой, пластиковыми стульями и бильярдными столами под низкими абажурами. В углу чернел ободранный концертный рояль, явно не вписываясь в общепитовские интерьеры.
– Мда… Типичный шалман, – разочарованно резюмировал уркаган, осмотревшись.
– Тут у нас типа офиса, – пояснил водитель «Студебеккера». – Ну, пацаны в свободное время собираются: бухнуть там, шары кием пооколачивать, кобылу какую-нибудь на тур вальса пригласить. А раньше тут знаешь что было? Клуб «Юный скорняк». Типа «Умелые руки».
Действительно – стены «ночного клуба» украшали распятые шкурки кроликов, разрисованные под леопардов, тигров и зебр. Однако удивляло даже не это. Вместо типовых шлягеров, популярных в общепитовских заведениях второй наценочной категории, в «Кролиководе» звучала благородная арфа. Невидимый музыкант виртуозно выводил интродукцию к балету «Лебединое озеро». Пресыщенный разнообразием жизненного опыта Батя никак не отреагировал на странные звуки. Зато Черняев мгновенно напрягся и завибрировал.
– Музыкант… Опять за свою классику взялся! – вздохнул он и двинулся к ширме за концертным роялем.
С шумом отдернув ширму, Данила шагнул в полутьму небольшой комнатки без окон. Движимый любопытством Батя проследовал за ним.
Замысловато изогнутая золоченая арфа напоминала секцию новорусской кладбищенской ограды. Вертикально натянутые струны лишь подчеркивали это сходство.
Но больше всего опытного вора впечатлил Музыкант. Маленький, верткий и пронырливый, как коростель, он быстро-быстро перебирал струны. Ухоженные руки с тонкими подвижными пальцами красноречиво свидетельствовали, что музыкант – не иначе как знатный щипач, исследователь чужих карманов и ридикюлей.
– Серега, ну сколько можно про леблядей наяривать?! Ты бы еще «Похоронный марш» сыграл! – бросил Черняев, дружески похлопав арфиста по плечу. – Забацай-ка нам лучше «Черный бумер»!
– Вот-вот. Чайковского с каким-нибудь Мендельсоном всякий дурак сумеет. А вот, например, «Мурку» – слабо? – подыграл новому знакомому Батя.
– Да, познакомьтесь! – заулыбался Черняев. – Это мой кореш, Сережа Пауков… Музыкант. Он в нашем звероколхозе главный по культпросветработе. Я тебе, батя, про него в машине рассказывал. Ну, про крышу… Ладно, чего мы тут стоим?! Пошли лучше по сотке накатим. Утром выпил – день свободен!
Спустя минуту троица стояла у рояля. Водитель бригадного «Студебеккера» гостеприимно наклонил горлышко водочной литрухи.
– Ну, за знакомство! – предложил Данила и немедленно выпил.
Поднося рюмку к губам, Батя боковым зрением заметил камуфлированную омоновскую куртку, мелькнувшую в дверном проеме. Поставив недопитую рюмку на полировку рояльной крышки, беглец осторожно опустил руку в карман тулупчика. В воровскую ладонь легла наборная рукоять финки, всегда готовой к употреблению…
11
Как и следовало ожидать, Батю не разыскали ни к полудню, ни после него. Хотя «оперативно-розыскные мероприятия» отрабатывались по полной программе. Каждый кустик, каждая ложбинка в радиусе тридцати километров от зоны были тщательно исследованы солдатами внутренних войск и операми Управления исполнения наказаний. Патрули ГИБДД с самого утра мерзли на питерской трассе. В воздух несколько раз поднимался вертолет. Из камер штрафного изолятора беспрерывно доносились протяжные завывания – это оперчасть допрашивала друзей пахана. По коридору ШИЗО бегали ошалевшие начальники. Но никто из пытаемых так и не дал наводку о «конкретной козырной тачке», которая и должна была подобрать пахана на шоссе.
Было очевидно: закрыть беглеца по горячим следам уже не удастся. А это, в свою очередь, означало, что о ЧП следует сообщить в Питер. Оргвыводы могли последовать незамедлительно. К полудню руководство колонии принялось лихорадочно ощупывать, на месте ли погоны и головы. Требовалось отыскать козла отпущения, и – как можно скорей.
В половине первого начальник ИТУ вызвал в свой кабинет Батиного «отрядного».
Душевной и обстоятельной беседы не получилось. Спустя три минуты старший лейтенант вылетел из кабинета. При этом одна его рука прижимала к плечу оторванный погон, а другая держалась за глаз. Вслед Заметалину неслись нелестные замечания, изощренность которых заставила густо покраснеть даже штабного шныря из рецидивистов, случайно оказавшегося рядом.
– …в ухо-горло-нос твою мать, отца, бабушку, кошку, собаку и весь семейный альбом!.. – напутствовал Гамадрила «хозяин».
Отравленный начальственным хамством, бессонной ночью и никотином бесчисленных сигарет, Заметалин печально побрел в свою промерзшую служебную каморку в прилагерном поселке. Натаскал дров, разжег «буржуйку» и, присев у разогретого железного цилиндра, попытался прикинуть перспективы на будущее.
Перспективы выглядели туманно. В свете последней беседы с «хозяином» перевод на туберкулезную или даже венерическую зону выглядел для старшего лейтенанта венцом карьеры.
Бился в тесной печурке огонь. Желтые блики плясали на облезлых обоях, выкругляясь на никелированной спинке допотопной кровати. Дрова потрескивали и стреляли, то и дело выбрасывая через приоткрытую дверку багровые трассирующие искры. Гамадрил, гревшийся у печи на корточках, всякий раз вздрагивал, как приговоренный к казни при звуках барабанной дроби.
Когда каморка прогрелась, Заметалин попытался было заснуть. Но – тщетно. Спать не хотелось. Думать тоже не хотелось.
Хотелось напиться и забыться, но денег для этого не было.
Единственным местом, где лагерным офицерам, по слухам, наливали в кредит, был ночной клуб «Кроликовод», расположенный на подъезде к Питеру. Добраться туда на попутке можно было за час. Личный транспорт сокращал это время более чем вдвое.
Выкатив из сарая старенький мотоцикл с коляской, Заметалин с трудом завел его и, проклиная ядреную русскую зиму с ее морозами, сугробами и зэковскими побегами, потелепался в звероколхоз самым малым.
Глухо бухали баллоны на промерзшем асфальте. Мотоциклетная коляска вибрировала на ухабах, как пустая бочка. Стеклянный щиток над рулем покрывался тонким синим ледком. Сжимая руль до боли в ладонях, Гамадрил то и дело поглядывал на спидометр, прикидывая, сколько остается до спасительного «Кроликовода».
Когда мотоциклист был почти у цели, случилось непоправимое. Старший лейтенант так и не понял, откуда из мутной белизны шоссе вынырнул этот жуткий «Хаммер». Сундукообразный задок джипа как-то совсем неожиданно появился в нескольких метрах от переднего колеса, и Заметалин резко затормозил, выворачивая руль влево. Но – поздно: проскользив пару метров по наледи, мотоцикл мягко тюкнулся в широкий бампер.
Гамадрил оледенел в параличе. Он смутно представлял, кому может принадлежать крутая козырная тачка и какую компенсацию зарядит лысый владелец за моральный и материальный ущерб.
Так оно и случилось…
Не успел мотоциклист спешиться, как из джипа вразвалочку вышли двое – мордатый нервный качок с жирным багровым затылком и шрамоватым лицом и невзрачный пацан без особых примет.
– Мужик, ты конкретно на филки попал! – с тяжелой угрозой объявил нервный, и его страшный затылок налился дурной кровью.
– Короче, пошли твою квартиру смотреть! – в тон ему предложил невзрачный.