Страница 16 из 24
— Раб,— завопил правитель Тегерана,— если ты ляжешь, я убью тебя! Если победишь, дам свободу.
Борцы вновь сошлись в тесную схватку, и Махмуд почувствовал, что тело противника чуть ослабело. Легкая дрожь охватила мышцы.
«Еще бы,— подумал Махмуд,— легко сказать: свобода или гибель».
Да, тело негра заметно ослабело. Крик тирана не придал ему новых сил.
Махмуд увидел мокрое от мгновенно выступившего пота лицо негра и его широко открытые глаза с синеватыми белками. Хорезмиец удобно захватил негра, ногой обвил его ногу, и все поняли, что судьба поединка решена. Зрители замерли.
Еще немного... и вдруг Махмуд повалился на арену, увлекая за собой противника. Хорезмиец упал спиной, и лопатки его плотно прижались к глиняному полу арены.
Никто не ожидал такого исхода. Негр, уже готовый к поражению и смерти, был изумлен больше других. Он медленно поднялся и, увидев лежащего на полу пахлавана, растерянно огляделся.
— Победа! — вопили придворные.
— Слава черномазому! — орали стражники.
— Слава аллаху! — провозгласил краснобородый судья.— Вознесите три молитвы!..
Из Персии через Кандагар лежала дорога в далекую Индию. Махмуд снаряжался в путь, когда во двор караван-сарая вошел негр Али. Он робко подошел к Пахлавану, долго мялся, не находя нужных слов, а потом решился.
— Я знаю, ты нарочно поддался мне, нарочно дал себя побороть.
— Нет,— ответил Махмуд.— У меня подвернулась нога.
— Зачем ты не хочешь сказать мне правду? — умолял Али.— Разве тебе не нужна моя благодарность? Разве ты не хочешь, чтобы я всю жизнь был твоим рабом и следовал за тобою повсюду?
— Нет,— ответил Махмуд.— Я не хочу, чтобы ты оставался рабом. Ты и так был им слишком долго. У меня просто подвернулась нога. Ты получил свободу и деньги, езжай на родину. Там твоя сила пригодится.
— Как хочешь,— грустно сказал Али.— Но я всегда буду помнить тебя и благодарить. Ты дал мне жизнь и подарил свободу.
Махмуд проводил чернокожего друга до западных ворот города и стоял на башне, пока тот не скрылся вдали.
Махмуд направился в Индию. Он выехал через восточные ворота, а ночью, на привале в степи, он расстелил кошму, лег, по привычке заложив руки под голову, смотрел на ясные звезды и долго не мог заснуть. Он думал о том, что иногда поражение приносит больше радости, чем победа, что не только в силе красота человека, и если ты оказал услугу товарищу, то не хвастайся этим и никому не говори, как было дело.
Кошка с мышью, кошка — тигр!
Кошка с тигром, кошка — мышь!
сердцу нет иной,
чем ты, земля родная!
Зайн ал-Абидин Магараи
Так, по следам, на многие века оставленным руками мастеров из Хорезма, Махмуд дошел до сказочной страны, что лежит к югу от ослепительных вершин Памира и Гималаев, до страны великих рек и непроходимых джунглей, до страны мирного и трудолюбивого народа.
Он вступил на многострадальную землю Индии.
В те времена Индия состояла из сотен княжеств, мелких и крупных царств.
Два года прошли, прежде чем Махмуд добрался до страны, которой правила молодая и красивая царица Ропой.
Мастера из Хорезма находились здесь. Об этом говорили вещи. Тысячи вещей. В домах висели хивинские ковры, уличные торговцы продавали цветы с подносов работы кятских медников и чеканщиков, женщины шли по воду с кувшинами, будто только вчера изготовленными в мастерских Ургенча.
Два года странствий по Индии не прошли для Махмуда даром. Он узнал много новых языков и наречий, научился разбираться в обычаях и нравах. Он не спрашивал, где хорезмийцы, а узнавал только, откуда их изделия. В течение трех дней Махмуд пересек страну царицы Ропой и дошел до столицы, где небольшой слободой на окраине жили его соотечественники.
Они попали сюда много дождей назад. Их обменяли на несколько пограничных селений, из-за которых издавна враждовали два соседних царства. Хорезмийцы не были теперь рабами. Они свободно жили на окраине города. Со всей страны ездили в ремесленную слободу за кувшинами, коврами, подносами и прочим товаром. Хорезмийцы пользовались уважением простых людей, но местные богачи относились к ним, как к низшей касте. Поэтому, а возможно, и по другим причинам они жили обособленно, сохранили язык и нравы своей родины. Их дети, подрастая, перенимали искусство отцов и матерей, и первые сказки, которые слушали малыши, были рассказами о далекой стране у мутной реки Аму-Дарьи.
В первое время жители слободы без конца расспрашивали Махмуда о родных местах, о многочисленных родственниках: «Не видал? Не знаешь ли, как живут?» — да слушали затаив дыхание его рассказы.
Махмуд не говорил о цели своего приезда. Зачем зря волновать людей? Он и сам не знал, как ему удастся выполнить клятву и вообще сможет ли он это сделать.
Есть великое человеческое чувство — тоска по родине. Кругом расстилались непроходимые, вечнозеленые леса, на диковинных деревьях росли замечательные плоды, земля давала обильные урожаи хлеба и риса, а хорезмийцы все от мала до велика хотели назад — в пустынную, выжженную солнцем степь, туда, где каждый клочок каменно-твердой земли нужно взрыхлить деревянной сохой и напоить из собственных рук, прежде чем она отдаст человеку скудный урожай.
— Ах,— жаловался седобородый чеканщик своему внуку, рожденному на чужбине,— здесь все не так, как у нас. Здесь даже кошки говорят по-другому. У нас в Хорезме они кричат «мяу-мяу», а здесь «миоу-миоу».
— Похоже немного,— ответил малыш, чтобы успокоить старика.
— Похоже, да не так,— вздохнул дед.— И лесов у нас нет, а степь. Все видно. Видно, как караван идет, как солнце садится.
— А как солнце садится? — спросил внук.
— Тебе не понять. Это надо самому видеть. Вот если попадем обратно в Хорезм...
Возвращение на родину было мечтой каждого, но мечтой несбыточной и потому острой, болезненной и неотвязной. Посудите сами, какой царь отпустит из своего государства таких умелых работников, добытых дорогой ценой.
«Надо потихоньку ковать оружие»,— решил про себя Махмуд и пошел подручным к кузнецу.
Ничто так не помогает в беде, как упорный труд. С утра до ночи махал богатырь молотом, ковал мотыги, петли для ворот и дверей, охотничьи ножи и все, что ни заказывали. Кузнец был доволен ловким и сильным молотобойцем. Тайком они стали ковать оружие. Они вставали до зари, трудились до глубокой ночи и очень уставали, но всякий раз, кидая раскаленный меч в бочку с водой для закалки, с радостью слушали шипение. Долго нужно было работать, чтобы всех мужчин-хорезмийцев снабдить оружием. Ведь их было теперь больше тысячи, а кузница в слободе одна.
По ночам из хижины кузнеца раздавалось странное посвистывание: сиу-сиу, сиу-сиу,— мастера точили оружие.
В подземелье под домом накопилось всего тридцать мечей, когда в городе начали распространяться какие-то смутные слухи.
Тревога началась во дворце царицы Ропой, среди придворной знати и богатых купцов, потом она пришла и в кварталы рабочего люда. Слухи были разноречивы, но никто не сомневался, что беда близко. В особняках срочно упаковывали сундуки, а ростовщики ездили по городу, спешно выколачивая долги. Это было самым верным признаком надвигающегося несчастья. Так повелось издавна: если грозило наводнение или война, богатеи собирали свою жатву заранее, чтобы с деньгами укрыться в горах, в далеких пещерах.
На этот раз наводнения быть не могло. Дожди кончились, наступила весна. Деревья и поля зацвели новыми цветами, новая зелень пробивалась сквозь потемневшую старую, новые, свежие запахи побеждали тяжелые туманные ароматы дождливой зимы. Время паводков прошло, и наводнения быть не могло. Значит, война!
Вскоре с окраины царства в столицу прибыли первые беженцы. Они рассказывали страшные новости.