Страница 25 из 26
— Бразилия — Италия. 2:3.
Глава 28. Курский вокзал
— Чего?! — заорал, как всегда, Мячик. — Что ты несешь? Какая тебе Бразилия?
— Не шуми, Мячик, — сказал Том, сразу что-то почувствовавший. — Так что, Кутик?
— Я же говорю — два-три.
Это был счет в злосчастном для Бразилии матче с Италией в чемпионате 1982 года.
Кассету с этим матчем Кутик смотрел не раз. Один, в своей комнате. Сократес! Зико!..
Если бы Кутика разбудили среди ночи и попросили назвать счет, которым закончился этот трагичнейший в истории человечества матч (конечно, трагедией он был для той части человечества, для которой футбол — не мячик, который мужики зачем-то катают по полю), он, не задумываясь, пробормотал бы: «2:3» и заснул снова.
Итак, в записке, которую один человек передавал другому, своему сообщнику, вне всякого сомнения, заключен был шифр.
Но какой? С какого боку к нему подступаться?
Как только Кутик взглянул на четыре цифры и три буквы, ему стало ясно: среди преступников (а кто мог сомневаться в том, что конверт Горошине передал преступник — для другого преступника?) оказался человек, так же влюбленный в бразильскую команду, как Кутик. Мало того — тот, кому адресована записка, тоже должен был мыслить так же, как писавший, — и как Кутик!..
Что же еще для всех троих могло означать «БрИ», если не Бразилия — Италия? И что могла обозначать цифра 1982, если не мрачный 1982 год?
Как жалко стало Кутику, что и писавший записку, и тот, кто должен был ее получить, но почему-то не получил, — преступники!
— А Дуга? Что же такое тогда — Дуга?
Тут в дело вступил Ваня-опер.
В любой из школ на необъятных просторах нашей родины и сегодня (мы хотели бы подчеркнуть, что уверены в этом) обязательно есть такой человек, а иногда и не один, который назубок знает всю историю Великой Отечественной войны.
Разбудите такого юношу лет десяти-четырнадцати среди ночи и спросите, когда началась и когда закончилась Сталинградская битва. И он сонным голосом ответит вам: «С середины августа 1942 года до 2 февраля 1943-го…» Да еще добавит, пожалуй, если чуть-чуть проснется: «Вообще-то Паулюс подписал капитуляцию 30 января… Но пришлось еще день-два повоевать…» Повернется на другой бок и снова заснет.
— В Москве есть Курский вокзал? — спросил Ваня. Вообще-то он знал, что есть, но решил уточнить — из любви к проверенной информации.
— Есть! — хором ответили Женя, Том и кто-то третий.
В этот момент Женя подумала, что у нее так и не было минутки, чтобы спросить у Ивана о его планах, — ведь она даже не знала, где именно он теперь предполагает жить и учиться. И вспомнила, что сентябрь уже не за горами… Но тут же заставила себя забыть об этом: ей предстояло прежде выполнить задачи несоизмеримо более важные, чем подготовка к первому сентября и покупка всякой нужной мелочевки.
Ваня, помолчав немного, сказал:
— Во время Великой Отечественной было такое знаменитое сражение на Курской дуге.
При этих словах оба «афганца», слушавшие до сих пор вполуха, как по команде, одновременно подняли головы и насторожились: все, что относилось к военным действиям российской армии в любые времена, их интересовало. А про эту битву они-то, в отличие от большинства присутствующих, конечно, как все взрослые мужчины в России, кое-что знали.
— В 1943 году. Помолчав, Ваня добавил:
— Разведка наша здорово сработала, и 3 июля войскам был отдан приказ — быть в высшей степени готовности и ожидать удара немцев между 4 и 6 июля. Ну, в общем, немцы сначала продвинулись, а потом 12 июля началось наше контрнаступление.
Ваня снова замолчал. Он был в затруднении: продолжать ли ему рассказ — про танковое сражение под Прохоровкой, самое крупное, насколько он знал, в истории танковых сражений, про количество жертв, или это все сейчас лишнее?
— А потом? — не выдержал Мячик.
Тут не выдержал в свою очередь и Том:
— Хочешь узнать, кто выиграл войну? Это военная тайна.
Женя сделала знак своей тонкой ручкой, и мальчишки умолкли.
Но Иван все-таки добавил:
— В общем, попытка Гитлера взять реванш за Сталинград на Курской дуге провалилась.
— Так что, Иван? — спросила Женя, уже чуть-чуть нетерпеливо.
— Ну что? — Иван для солидности еще помолчал. — Я думаю, это Курский вокзал, там — камера хранения. Шифр обычно четырехзначный — 1982. А вот номер ячейки…
— Номер нам известен, — сказал Том. — Если Кутик правильно просек — а я думаю, что правильно, — то 2: 3 надо читать как 23. Ячейка 23. Там что-то положили важное. Вернее, собирались положить.
— Да, точно! — забыв про солидность, торопливо заговорил Ваня-опер. — Тот мужик, который дал письмо Горошине, что-то вез в этом своем получемодане — вез отсюда, из Оглухина. А может, и не в чемодане, а вовсе в кармане, не большое, а маленькое, я не знаю. Вез в Москву, для кого-то второго. Может, он ему тут, в деревне, должен был передать, но почему-то не смог дождаться. И явно торопился, Горошина же видел. Да и все на это указывает — ну чего ему такое важное дело первому попавшемуся пацану поручать?
Горошина нахмурился и слегка надулся. Он-то никак не считал себя первым попавшимся, и тем более пацаном. Ваня-опер мог говорить все, что ему угодно, но он ведь не присутствовал в момент передачи конверта. Сам Горошина был уверен — тот человек, попавший в сложное положение, долго выбирал, кому бы мог он доверить такую ответственную миссию. И увидел наконец того, кто внушил ему доверие своим респектабельным видом… Горошина узнал это слово в прошлом году и очень полюбил, полностью относя к себе.
В этот момент все вдруг заметили, что в глубокой тарелке на углу стола — целая гора шелухи от тыквенных семечек.
Глава 29. В игру вступает Шерлок Холмс
Его все звали Шерлоком Холмсом, хотя многие ребята в Оглухине, скажем правду, не читали Конан-Дойля. Но в течение нескольких бесконечных зимних вечеров, начинавшихся в разгар зимы уже в четвертом часу дня, Нита пересказала собиравшимся этими вечерами в доме Мячика — излюбленном месте сбора оглухинских юных душ — «Собаку Баскервилей».
Как известно каждому, кто все-таки читал Конан-Дойля или хотя бы смотрел отличный отечественный телесериал про великого сыщика, Шерлок Холмс, ища ключ к разгадке преступления и действий преступника, курил трубку за трубкой — и решение приходило к нему тогда, когда в его кабинете стоял такой дым, что сквозь него трудно было различить хозяина, а свежему человеку перехватывало горло и ело глаза.
Что касается Максима Нездоймишапка… Да, смеем вас уверить, именно такова была его фамилия. Мы просили бы глубоко уважаемых нами читателей нашего правдивого повествования не сомневаться в том, что она отнюдь не вымышлена и что у друзей Максима было, как сами они полагали, еще одно основание для замены его мудреной фамилии именем и фамилией прославленного сыщика. Так вот, что до Максима, он же Шерлок Холмс, — обладая недюжинными способностями детектива (и пусть то, что таких людей не привлекают к расследованиям, останется на совести тех, кто сегодня в России занимается этими — увы! — не всегда успешными расследованиями), он для интенсификации работы мысли не переставая ел тыквенные семечки.
Набиралась огромная гора шелухи к тому моменту, когда Максим был готов давать советы.
Конечно, это были советы не по делам о кровавых преступлениях (все-таки убийство Анжелики было, прямо скажем, не обыденным делом в Оглухине), а по мелким огородным и домашним кражам. Но зато, как правило, его предположения оказывались безошибочными.
Женя, хорошо запомнившая рассказ об этом кого-то из оглухинцев, верно оценила гору шелухи на столе напротив Максима.
— А ты, Максим, что обо всем этом думаешь?