Завтра никто не умрет

– Мы всячески извиняемся, Павел Игоревич, – прогудел в трубку генерал, – Таков был приказ – придержать вас до особого распоряжения. Мы солдаты, научены выполнять приказы. Никто не мог представить, что вам на хвост упадут люди Хаало. По данным питерских чекистов, они свернули свой бизнес, транспортная компания «Мура» объявила о банкротстве, Хаало вылетел в Швецию. Ошиблись, бывает. Сами виноваты, нечего было болтаться по городу. А телефоны молчали, потому что поступило распоряжение – временно закрыть все каналы в связи с возможной утечкой информации. Какой именно информации – не сообщалось.

– Да ладно вам оправдываться, товарищ генерал. Вы в курсе операции «Бастиона» в Баренцевом море?

– Да, я примерно в курсе, – Карагуев помолчал, прежде чем ответить, – не стоит об этом говорить даже по закрытому каналу. Выполняйте распоряжения контактирующих с вами лиц. Удачи, Павел Игоревич.

Генерал отключил связь. Туманов озадаченно смотрел на телефонную трубку. Начал выбираться из кровати, чтобы отнести ее человеку в коридоре. Но передумал, подкрался на цыпочках к двери, послушал, на носках удалился в санузел и прикрыл за собой дверь. Защищенный канал связи – это просто мечта. Он отбил вереницу цифр.

– Почему же она не берет? – бормотал, приплясывая от нетерпения, Павел. – Почему не берет?

А когда ответили, горячий пот хлынул со лба, ноги сделались ватными, и рот непроизвольно расплылся до ушей.

– Здравствуй, родная, это я... – прошептал он. Голос срывался.

– Паша! – Голос Динки в далеком Шветтере тоже срывался. – О, господи! Ты так давно не звонил...

– Надеюсь, ты не вышла замуж? – пошутил он.

– Вот теперь узнаю. – Она засмеялась. – Все в порядке, родной?

– Конечно.

– Говорить можешь?

– М-мм... – он замялся, – желательно лирику.

– Отлично, дорогой. Судя по голосу, у тебя не так уж шоколадно?

– Да нет, все в порядке, – Туманов сделал над собой усилие. – Просто разговариваю с тобой за счет российских налогоплательщиков. Не сказать, что чувствую при этом угрызения совести... В общем, не молчи, хочу слышать твой голос. Говори, рассказывай. Чем занимаешься?

– Как обычно. Блюду свою нравственность, вышиваю мальтийским крестиком.

– Получается?

– Крестом – да. Шучу. Ты когда приедешь? – Похоже, она зажала трубку ладонью. – Месяц назад ты обещал, что приедешь через месяц.

– Скоро. Через месяц. – Он заволновался: – Ты не одна?

– Это соседка – мадам Розмари, ты ее знаешь. Она тут через ограду свешивается, я в саду... Я так и знала, что ты не приедешь, Туманов! Черт, это когда-нибудь закончится? Подожди, она о чем-то спрашивает... – В трубке сделалось глухо, Динка что-то тараторила по-французски. Пока он до нее доберется, она не только французский выучит, но и немецкий и половину итальянского. – Она ушла, Паша. Спрашивала, не зайдем ли мы сегодня с Антошей к ней вечером на яблочный пирог. У мадам Розмари дочь – примерно возраста Антошки, она страстно хочет их познакомить. Ведь она считает, что Алиса – сестра Антошки.

– Ребенок Розмари? – пробормотал Туманов, – Не вздумай их сводить вместе – от греха подальше... Рассказывай, Динка, рассказывай – как дела, как дети? Ходят в школу?

– Ты спятил. Они уже окончили школу...

– Ну и ну, – засмеялся Туманов. – А в России так медленно идет время...

– Старею я, Пашенька, – скорбно призналась Дина. – Свойство у нас, у баб, такое – активно подвергаться старению. Толстой стала. Представляешь, я уже такая толстая, меня скоро «Боинг» не поднимет. А вот Алиса красавицей растет. Я должна быть бдительной – когда Антошка проходит мимо ее спальни, с ним что-то происходит. Я, конечно, далека от мысли, что он чувствует то же, что чувствует любой мужчина в его возрасте...

– Гомо эректус? – засмеялся Туманов.

– Фу, как пошло. К сожалению, ты прав – пубертатный период. А в целом жизнь как жизнь. На днях приходили из опекунской службы – я прогнала их вилами. Зимы почти не было – уже листочки зеленеют. Половину Швейцарии в декабре смыло половодьем, но это была не наша половина. Цены опупенные, даже не знаю, удастся ли безбедно дожить до твоего приезда... Да, чуть не забыла, вчера я наконец-то попала в аварию. Ехала по перекрестку, на свой красный – ну, подумаешь, немного скорость превысила и дальний свет забыла выключить, когда из тоннеля выехала. Но ведь трезвая была! И на встречную почти не выезжала. А этот гад – видит же, что женщина едет, мог бы пропустить, так нет, бросился на меня на своем «хорьке», как на амбразуру. Не волнуйся, я даже не ушиблась, капот немного помяла. Дорожная полиция слетелась аж на трех машинах, права отобрали, машину тоже, да еще и таких обидных вещей наговорили. Придираются, в общем.

– Придираются, – вздохнул Туманов. – Знаешь, Динка, когда ты рядом, меня всегда преследует необъяснимое чувство тревоги. А когда тебя нет, я просто в панике. Особенно после таких заявлений. Скажу честно, я очень рад, что тебя лишили прав и машины.

Он скомкал беседу, попрощался – человек за дверью начал выказывать признаки нетерпения. Удалил из телефона информацию о последнем разговоре, вернул аппарат, провалился в беспокойный сон.

Вечером по холлу кто-то сновал, стучали шары, смеялись люди. Туманов выбрался из убежища, побрел знакомиться. Прибывшие сбрасывали рюкзаки, сумки, оживленно переговаривались. Каждый считал своим долгом схватить кий и красиво промазать по шару.

– Долголетов, – сунул мозолистую ладонь улыбчивый крепыш в засаленной штормовке, – спецназ ГРУ. Из-под Коломны. И еще двое таких же – представляю с удовольствием: Рудик Газарян, Саня Могильный.

Он пожимал протянутые руки, что-то говорил, а сам витал над солнечной Швейцарией. Каждый раз после разговора с Диной он мучительно долго приходил в себя, проклинал эту страну с ее порядками, грезил о каком-то мифическом, пусть даже СЕМЕЙНОМ, счастье. И не мог понять, что творится вокруг. Жилистый чернявый Газарян долго тряс ему руку, издевался над молчуном Могильным, который террористу в глаз с километра попадает, а по шару бьет хуже бабы. На предложение самому ударить Газарян смутился, заявил, что душа обязана лениться, и ушел спать. Так же поступили еще двое прибывших – Ольшан и Кащеев из-под Можайска.

– Если что, свистите, мужики, – и разбрелись по комнатам, заявив, что не спали больше суток – потому что, в отличие от некоторых, не бездельничали, а занимались настоящим мужским делом. К полуночи все опять собрались в холле, рачительный Кащеев извлек из рюкзака литр азербайджанского коньяка, и народ оживился. Потом все вопросительно посмотрели на Шальнова. Майор снисходительно махнул рукой.

– Ладно, гуляем сегодня. Все равно с этого литра не упьемся.

– А мы еще нарисуем, майор, если мало будет, – хитровато ухмыльнулся Кащеев и покосился на свой рюкзачок.

Сидели хорошо, душевно. Газарян, воровато озираясь, отжал буфетную дверь и вскоре вывалил на бильярдный стол гору съестного.

– Ну, не посадят же, – виновато развел он руками. – Должны догадываться, что по ночам мы тоже люди. Уроды какие-то – холодильники запирают на висячие замки.

Выпили обе бутылки коньяка, потом еще виски, хитроумное пойло, обозванное австрийской самогонкой, – знакомый Ольшана ездил по коммерческим делам в Вену и купил другу на тамошнем «колхозном» рынке. Потом Кащеев заявил, что праздник без водки – что паспорт без фотки, и извлек из волшебного рюкзачка бутылку вполне съедобной «Столичной». Поговорили о работе, о политике, сошлись во мнении, что политика – дерьмо, и заниматься ею могут только жалкие и ничтожные личности. Кащеев и Ольшан рассказали, как на днях в Можайске ликвидировали банду отморозков, промышлявших грабежами и убийствами на дорогах. Тридцать покойников за несколько месяцев. А шевелиться начали, когда убили племянника тамошнего градоначальника. Предрассветный штурм спецназом заброшенной фермы – яростное сопротивление, в итоге двенадцать убитых бандитов, трое раненых своих, из которых один скончался, не доехав до госпиталя. Это нормально, дружно сошлись во мнении, один «двухсотый» в такой заварухе – хороший показатель. Долголетов и Могильный рассказали о последней операции на Кавказе. Чеченское село в горах, приютившее крупную банду, взяли в кольцо (лазить по горам российские военные, слава богу, научились), предложили тем, кто не считает себя врагом России, с миром уйти, а потом задумчиво смотрели, как авиация разносит деревню на мелкие кусочки. Вести солдат на штурм было бы чистым свинством – все подходы к селу были плотно заминированы. Газарян похвастался, как в прошлом году получил ранение в ногу, и, пока однополчане геройствовали, склеил супругу зама комчасти по воспитательной работе. «Какой душевный бабец, мужики, – тоскливо бормотал Газарян, – вот кому бы я отдал сердце со всей грудной клеткой...» Туманов тоже не ударил в грязь лицом, поведал, как при его посильном участии покончили с бандой наркоторговцев в окрестностях Северной Пальмиры. О том, какой «наркотик» гоняли за бугор, скромно умолчал.