Страница 1 из 3
Город умер. И это было по-настоящему жутко. Ужас вызывали вовсе не отвратительный запах гари и тлена, висящие над его улицами, не замершие на обочинах пыльные автомобили, хозяева которых уже никогда не сядут за руль, не пустые и темные, будто ослепшие, провалы окон и витрин, не мелкий мусор, что гонял по грязным, совсем недавно очистившимся от снега и льда и уже подсохшим шоссе и проспектам прохладный весенний ветерок. Если бы дело было только в этом, то окружающий пейзаж можно было назвать... ну, возможно, неприятным, даже страшноватым. Но действительно жутким его делало нечто другое. Жизнь покинула эти улицы, но уступила свое место вовсе не тишине и запустению. Во владение всем вокруг вступила Смерть. Смерть невозможная, противоестественная, неправильная и от того еще более кошмарная. Это именно она неторопливо шаркала по асфальту дорог и плитке тротуаров тысячами, десятками тысяч пар покрытых струпьями, подсохшим гноем и давно свернувшейся, черной кровью, ног. Именно она взирала на яркое весеннее небо десятками тысяч мутных, будто грязно-белыми бельмами затянутых глаз. Она глодала покрытыми вязкой слизью желтыми клыками кости и рвала ими протухшее мясо трупов. Она вела безжалостную охоту за немногими оставшимися в городе живыми.
Маленький светло-серый, с аристократичной белоснежной 'манишкой' на груди и такими же 'тапочками' на лапах, пушистый, будто одуванчик, котенок осторожно крался вдоль ряда выстроившихся вдоль стены выгоревшего продовольственного магазина металлических мусорных контейнеров. Лапы мягко и бесшумно ступали по давно остывшим углям, уши сторожко подергивались. Даже этот малыш прекрасно понимал, насколько сильно изменился, и как опасен стал мир вокруг за последнее время. Впрочем, время - это человеческая категория, животные его не осознают. Он просто знал, что сначала все было хорошо: Она любила его, кормила вкусным, ласково чесала за ушком и разрешала охотиться на большой красный бант из бумаги. Он тоже любил Ее и изо всех сил урчал, лежа на Ее коленях, потому что чувствовал, как Ей это приятно. Потом внезапно случилось что-то страшное. Однажды Она пришла домой сильно больной, он не понимал, но чувствовал это. Не покормила его, не дала бант и даже на урчание совершенно не реагировала. А вскоре вовсе перестала быть Ею, той, которую он беззаветно любил всем своим маленьким сердечком, и превратилась во что-то страшное, злое и хищное. Что-то, желавшее только одного - его смерти. Он, спасаясь, едва успел сигануть в приоткрытую форточку и с тех пор жил на улице, добывая пропитание и спасаясь от...
Уши котенка вдруг встали торчком, шерсть вздыбилась и он дымчатой молнией взлетел на крышку ближайшего контейнера, где, выгнув спину коромыслом, взвыл на одной бесконечной тягучей ноте, сверкая зелеными круглыми глазищами. Выскочившая из-за угла небольшая мертвая дворняга, донельзя ободранная, с торчащими сквозь обрывки шкуры ребрами и выгрызенным животом, с грохотом врезалась в стенку контейнера и тупо уставилась вверх, на исходящего шипением, будто вскипевший чайник, котейку. Тот, гневно повыв еще несколько секунд, сообразил, что опасность, похоже, миновала, и ждать каких-либо проблем от противника уже не стоит, победоносно фыркнул и прыжками, с одного контейнера на другой, бросился прочь. Потому что уже успел уяснить - если стоящий перед тобой прямо сейчас противник слаб и глуп, то это вовсе не означает, что рядом не ошивается другой, куда более сильный, умный и ловкий.
А дохлая псина продолжала стоять, глядя белесыми, тусклыми, словно оловянные пуговицы, глазами вслед несостоявшемуся обеду. В умершем, разлагающемся городе Жизнь одержала пусть и маленькую, но все же победу над Смертью, и, значит, еще не все потеряно. Надежда остается всегда.
г. Пересвет, база Подмосковного ОМОН. 28 марта, среда, поздний вечер.
- Ну, что, комиссар Толмачев, опять ты в историю влез? Все неймется тебе? А если б они тебя, Грошев, не послушали? Ведь могли не просто морду набить, а и пристрелить под горячую руку... Что, сильно в Лазо[1] поиграть захотелось, героическая личность ты наша доморощенная?
- Тащ полковник, так Лазо, вроде, в топке паровозной сожгли, а не расстреляли...
- И какая ему в результате вышла разница? - скептически заламывает правую бровь Львов. - Не умничал бы ты, Грошев. Вот со стороны на тебя глянешь - вполне себе нормальный боец ОМОН: сам здоровый, морда кирпичом, взгляд зверский... А как рот откроешь - все, сразу все твое высшее образование из тебя переть во все стороны начинает, как квашня из кадушки. Так что, уж лучше помалкивай, а то из образа выбиваешься.
Нет, умеет все-таки Батя внушения делать! Ведь и не ругается, и не орет, кулаками по столу не стучит, и даже шутит. Голос тихий и такой... словно у доброго учителя, что нерадивому хулиганистому ученику что-то объяснить пытается. А чувствую я себя при этом... Короче, уж лучше бы он орал и кулаками стучал.
- Виноват, - понуро склоняю голову я. - Только ведь вся эта буча, если честно, при некотором моем участии началась. Ну, и не смог я в стороне остаться. Сам наломал дров - сам и исправить пытался. Вроде, вполне удачно.
- Виноватых бьют, Боря, - укоризненно смотрит на меня командир Отряда. - А так - да, твоя правда, в том, что ситуация эта возникла - ты же сам и виноват, пусть и частично. Отсюда - возврат к тому, с чего начали: меньше языком молоть нужно, где попало, когда попало и при ком не стоит.
Возразить мне нечего.
- Ладно, я тебя не совсем по этому поводу вызвал, - вроде как сменяет гнев на милость Батя и тут же припечатывает меня 'приятным известием' к стулу. - Есть мнение, что с разведки складов тебя придется снять...
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Вроде ж на 'Таблетке' все без эксцессов прошло, тихо, чисто и без потерь отработали. Первая колонна груза оттуда уже вернулась, под завязку оружием и боеприпасами загруженная. Парни из второй роты, что погрузку прикрывали, на вопросы: 'Сколько там всего?' только тихо стонут и закатывают глаза. Понятное дело - много, очень много. Это снаружи, если с дороги проезжая мимо смотреть, 'Таблетка' выглядит до крайности несерьезно: территория, вроде, большая, а строений - три двухэтажных домика, электроподстанция, да два ветхих на вид ангара. Остальная площадь - лес. Правда, понимающему в вопросе человеку в глаза сразу бросится, что все деревья в этом лесу примерно одной высоты, и что стоят они уж больно ровными рядами. Потому что когда-то давно тут этот лес специально посадили, чтоб под его кронами спрятать от лишних глаз кое-что важное. Склады. Огромные подземные хранилища Росрезерва и арсеналы ВВС. Которые теперь, в том числе и при моем скромном участии, принадлежат нам. Что ж не так тогда? За какую такую провинность я умудрился в немилость впасть?
Командир явно уловил мой настрой и поспешил успокоить.
- Не мороси, Борис, 'косяков' за тобой никаких нет... Но в свете некоторых произошедших событий и в связи с твоей пламенной речью в 'ментобате'... Словом, есть другая работенка. Как раз для такого, как ты...
- В смысле, такого же симпатичного?
- Не хами, - легонько прихлопнул по столу ладонью Львов и бросает на меня серьезный, лишенный даже намека на веселость взгляд. - Я понимаю, конец света, все дела, но, как ты сам 'вэвэрам' сказал: если уж мы все еще военизированная структура, а не банда батьки Ангела, то про субординацию и дисциплину забывать не стоит. А 'для такого' - значит 'для такого болтливого'. В смысле - общительного и сообразительного. Мы тут с начштаба посидели, подумали и пришли к выводу, что имеется у нас один весьма серьезный недостаток: вокруг столько всего творится, а мы почти ничего не знаем. В свои дела зарылись по брови, а по сторонам даже не смотрим. Неправильно это, потому что может для нас в результате, плачевно закончиться. Как там, в 'Боевом Уставе'? 'Разведка является важнейшим видом боевого обеспечения...' Что дальше?
1
Лазо Сергей Георгиевич - революционер, один из руководителей советского подполья в Сибири. По наиболее распространенной версии, был схвачен японскими интервентами и сожжен в топке паровоза. В советские времена считался одним из символов самопожертвования и преданности делу Революции.